Булава опять рассекала воздух: у-и-и-и-и-с-с-с-ш-ш! Джек отпрянул, у него засосало под ложечкой, мышцы плеч взвыли от боли в тех местах, где остались раны от зубцов рыцарских перчаток.
Булава разминулась с кожей на его груди менее чем на дюйм и ударила по толстым стойкам перил. Те посыпались, как зубочистки, и Джек, балансируя над пропастью, почувствовал себя Бастером Китоном в его самых абсурдных ролях. Он схватился за иззубренный конец перил слева и загнал занозы под два ногтя. Дикая боль пронзила руку, и Джек подумал, что сейчас у него взорвутся глаза. Но потом сумел найти опору правой рукой, устоял на ногах и отступил от провала.
Вся магия в ТЕБЕ, Джек! Или ты до сих пор этого не знаешь?
Секунду он просто стоял, тяжело дыша, потом вновь двинулся вверх по лестнице, глядя на пустое железное лицо, высившееся над ним.
– Лучше бы тебе уйти, сэр Гавейн.
Рыцарь вновь склонил шлем, словно прислушиваясь: Простите, юноша… вы действительно обращаетесь ко мне? Опять замахнулся булавой.
Возможно, ослепленный страхом, Джек до этого мгновения не замечал, сколь медлительны эти замахи, сколь ясна траектория движения булавы при каждом ударе. Наверное, заржавели суставы, подумал он. Во всяком случае, теперь, когда в голове прояснилось, он без труда мог уклониться от удара.
Джек поднялся на цыпочки, протянул руки вверх, схватил черный шлем обеими руками. Горячий – напоминающий затвердевшую кожу при высокой температуре.
– Изыди с лица этого мира. – Голос Джека звучал тихо и спокойно, словно в неспешном разговоре. – Ее именем приказываю тебе.
Красный свет в прорези погас, совсем как свеча в тыквенном фонаре, и внезапно шлем всем своим весом – минимум фунтов пятнадцать – потянул руки Джека вниз, потому что больше шлем ничего не поддерживало: находившиеся под ним части доспех грудой свалились на лестничную площадку.
– Вам следовало убить обоих братьев Эллис, – произнес Джек и отбросил пустой шлем. Тот громко ударился об пол далеко внизу и откатился, как игрушка. Отель, казалось, съежился от страха.
Джек повернулся к широкому коридору второго этажа, и здесь – наконец-то – его ждал свет: яркий и чистый. Совсем как в тот день, когда он увидел летающих людей. Коридор заканчивался еще одной двустворчатой дверью, пока закрытой, но свет проникал в щели над и под створками, а также между ними, что однозначно свидетельствовало о его яркости.
Джеку не терпелось увидеть этот свет, а еще больше – его источник. Он пришел, чтобы увидеть его, пробился сквозь кромешную тьму.
Тяжелые двери украшала изящная резьба, а золотые буквы над ними, потускневшие, но вполне читаемые, гласили: «БАЛЬНЫЙ ЗАЛ ДОЛИН».
– Эй, мама. – В тихом голосе Джека Сойера, идущего в это сияние, звучало изумление. Счастье царило в его сердце: ощущение радуги, радуги, радуги. – Эй, мама. Думаю, я у цели. Действительно у цели.
Осторожно, с благоговейным трепетом, Джек взялся за обе ручки, потянул их вниз. Открыл двери – и в тот же миг расширившийся луч чистейшего белого света упал на его поднятое переполненное восторгом лицо.
Так уж вышло, что Лучезарный Гарденер посмотрел на отель в тот самый момент, когда Джек справился с последним из пяти рыцарей-хранителей. Преподобный услышал глухой рокот, словно где-то в отеле взорвалась маленькая динамитная шашка. В ту же секунду яркий свет вспыхнул во всех окнах второго этажа «Эджинкорта», и все бронзовые символы – луны, и звезды, и малые планеты, и странные кривые стрелы – мгновенно замерли, прекратив вращение.
Гарденер своим нарядом напоминал бойца отряда особого назначения лос-анджелесской полиции. Поверх белой рубашки он надел толстый черный бронежилет, на плечо повесил потрескивавшую рацию на холщовом ремешке. Ее короткая антенна покачивалась взад-вперед при каждом шаге. На другом плече расположился «уэзерби» тридцать шестого калибра. Этот охотничий карабин размерами не уступал противотанковой винтовке. От одного его вида у охотника Роберта Руарка потекли бы слюнки. Гарденер купил карабин шесть лет назад, когда обстоятельства вынудили его избавиться от прежней охотничьей винтовки. Чехол для «уэзерби» – из настоящей кожи зебры – лежал в багажнике черного «кадиллака», рядом с телом сына.
– Морган!
Морган не повернулся. Он стоял позади и чуть левее нагромождения скал, которые торчали из песка, словно черные клыки. В двадцати футах за скалами и только в пяти – от линии прибоя лежал Спиди Паркер, он же Паркус. Будучи Паркусом, он однажды приказал заклеймить Моргана из Орриса – и на внутренних сторонах больших бедер этого Моргана остались шрамы. Такими клеймами в Долинах метили предателей, и только прямое вмешательство королевы Лауры привело к тому, что клейма появились не на щеках, а там, где их всегда скрывала одежда. У Моргана – у обоих Морганов – любви к королеве от этого не прибавилось, но ненависть к Паркусу, раскопавшему их прежние делишки, выросла многократно.
И теперь Паркус/Паркер лежал лицом вниз, его затылок покрывали гноящиеся язвы, из ушей капала кровь. Моргану хотелось верить, что Паркер еще жив, еще страдает, но последний раз его спина поднялась и опала сразу после того, как они с Гарденером пришли к этим скалам, где-то пятью минутами раньше.
Когда Гарденер позвал его, Морган не повернулся, потому что предпочел продолжить изучать давнего врага, теперь поверженного. Тот, кто утверждал, что месть не сладка, конечно же, ошибался.
– Морган! – вновь прошипел Гарденер.
На этот раз, хмурясь, Морган повернулся:
– Ну? Что?
– Посмотрите! На крышу отеля!
Морган увидел, что все флюгеры и орнаменты крыши – бронзовые фигуры, прежде вращавшиеся с одной и той же скоростью как в штиль, так и в ураган, – остановились. В то же мгновение земля колыхнулась у них под ногами и снова застыла. Будто подземный зверь невероятных размеров содрогнулся в спячке. И Морган поверил бы, что ему это почудилось, если бы не ужас в округлившихся, налитых кровью глазах Гарденера. Готов спорить, ты сожалеешь, что тебе пришлось покинуть Индиану, Гард, подумал Морган. В Индиане землетрясений не бывает, верно?
Бесшумный свет вновь сверкнул в окнах «Эджинкорта».
– Что это значит, Морган? – хрипло спросил Гарденер. И Морган увидел, что безумная ярость, вызванная утратой сына, превратилась в страх за свою шкуру. Скучное это занятие – бояться за себя, но Морган знал, что нужна самая малость, чтобы прежняя ярость вспыхнула вновь. Ненавидел Морган другое: напрасную трату энергии на то, что в данный момент не имело отношения к устранению главной помехи к захвату контроля над миром – всеми мирами, – к устранению Джека Сойера, который из мелкого вредителя вырос в самое чудовищное препятствие, какое только возникало на пути Слоута.
Запищала рация Гарденера.
– Командир четвертой красной бригады Лучезарному! Лучезарный, как слышите?
– Лучезарный слушает, командир четвертой красной бригады! – рявкнул Гарденер. – Что там у вас? – Один за другим последовали четыре сбивчивых, возбужденных донесения, почти одинаковых. В них не было ничего такого, о чем они с Морганом не знали сами: вспышки света, остановка флюгеров, дрожь земли, возможно, предвестник землетрясения, – но Гарденер всякий раз слушал внимательно, задавал короткие вопросы, по окончании каждого разговора рявкал: «Конец связи!» – а по ходу иной раз вставлял «повтори» или «понял». Слоут подумал, что преподобный очень напоминает эпизодический персонаж в фильме-катастрофе.
Но если его это успокаивало, почему нет? Опять же, разговоры по рации избавляли Слоута от необходимости отвечать на вопрос Гарденера… однако теперь, думая об этом, он склонялся к тому, что Гарденер и не хотел услышать ответ на свой вопрос и по этой причине ушел с головой в никчемную болтовню по рации.
Хранители мертвы или выведены из игры. Потому-то и остановились флюгеры. Об этом свидетельствовали вспышки света. Джек еще не добрался до Талисмана… пока не добрался. Если доберется, тогда все в Пойнт-Венути действительно содрогнется, затрещит, покатится. И теперь Слоут думал, что мальчишка доберется до Талисмана… что только он и мог заполучить Талисман. Впрочем, Слоута это не пугало.
Его рука поднялась и коснулась ключа на шее.
«Конец связи», и «понял», и «сообщение принято» Гарденера иссякли. Он выключил рацию и посмотрел на Моргана широко раскрытыми, испуганными глазами. Прежде чем преподобный успел произнести хоть слово, Морган мягко положил руки ему на плечи. Если он и любил кого-то, не считая своего бедного умершего сына, если и любил – по-своему, разумеется, не так, как все, – то именно этого человека. Они прошли долгий путь в обоих мирах, и Морган из Орриса с Осмондом, и Морган Слоут с Робертом Гарденером по прозвищу Лучезарный.
Примерно такая же винтовка висела на плече Гарденера в тот день, когда он застрелил в Юте Фила Сойера.
– Послушай, Гард, – спокойно произнес он. – Мы победим.
– Вы в этом уверены? – прошептал Гарденер. – Я думаю, он убил Хранителей, Морган. Я знаю, это звучит безумно, но я действительно думаю… – Он замолчал, его губы дрожали, на них блестели капельки пены.
– Мы победим, – повторил Морган тем же спокойным голосом, нисколько не сомневаясь в своих словах. В нем говорила предопределенность. Многие годы он ждал этого, и ведшая его решимость никуда не делась. Джек выйдет из отеля с Талисманом в руках. Талисман обладал безмерной мощью… но отличался и хрупкостью.
Морган посмотрел на оснащенный оптическим прицелом карабин, чья пуля могла остановить носорога, потом прикоснулся к ключу, из которого вылетали молнии.
– У нас есть все необходимое, чтобы разобраться с ним, когда он выйдет из отеля, – продолжил он. – В любом мире. Если ты сохранишь самообладание, Гард. Если будешь стоять со мной плечом к плечу.
Губы преподобного стали дрожать чуть меньше.
– Морган, разумеется, я…