[14], но он не забывал поворачивать ручку, и баранья нога продолжала вертеться.
– А теперь послушай, и этого совета тебе не найти в «Книге доброго земледелия», – начал капитан, когда его нос едва не соприкоснулся с носом шефа (парализующая хватка – к счастью, рука Джека уже онемела, и боли не чувствовалось – при этом не ослабла ни на йоту). – Никогда… никогда не подходи к мужчине с ножом… или с вилкой… или с копьем… или даже, прости Господи, со щепкой в руке, если не собираешься его убить. Всем известно, какие повара вспыльчивые, но вспыльчивость не подразумевает нападения на капитана Внешней стражи. Ты меня понимаешь?
Шеф простонал что-то слезливое и воинственное. Джек не разобрал, что именно – акцент повара заметно усилился, – но сказанное имело какое-то отношение к матери капитана и помоечным псам, рыщущим у павильона.
– Это возможно, – ответил капитан. – Никогда не знал эту даму. Но я не получил ответа на мой вопрос. – И он ткнул шефа в бок пыльным ободранным сапогом. Пнул достаточно мягко, но шеф взвыл так, будто капитан врезал ему со всей силы. Женщины вновь зашептались.
– Удалось ли нам достичь понимания в вопросе шеф-поваров, оружия и капитанов? В противном случае потребуются дополнительные разъяснения.
– Удалось! – выдохнул шеф. – Удалось! Удалось! Уда…
– Отлично. Потому что сегодня мне уже надоело разъяснять непонятливым. – Капитан вновь схватил Джека за шею. – Так ведь, парень? – И снова тряхнул мальчика, вызвав вопль, лишь отчасти наигранный. – Что ж… полагаю, это все, что он может сказать. Ума у парня не много, как и у его матери.
Капитан мрачно оглядел кухню.
– Доброго вам дня, дамы. Да пребудет с вами благословение королевы.
– И с вами, добрый сэр, – решилась ответить самая старая из них и сделала неуклюжий реверанс. Остальные последовали ее примеру.
Капитан потащил Джека через кухню. Джек сильно ударился бедром об угол корыта для мойки и вновь взвыл. Выплеснулась горячая вода. Дымящиеся капли, шипя, побежали по доскам и исчезли между ними. У этих женщин руки постоянно в такой воде, подумал Джек. Как они это выдерживают? Тут капитан, который уже почти нес его, вытолкнул Джека через еще один полог из мешковины в коридор, который находился за ним.
– Фу! – выдохнул капитан. – Мне это не нравится, совершенно не нравится, от этого мутит.
Налево, направо, снова направо. Джек чувствовал, что они приближаются к наружной стене павильона, и ему хватило времени, чтобы задаться вопросом, почему внутри павильон гораздо больше, чем можно себе представить, глядя на него снаружи. Потом капитан протолкнул его в щель между полотнищами, и они оказались под открытым небом, вышли в яркий дневной свет, который после сумрака павильона с такой силой ударил Джека по глазам, что ему пришлось зажмуриться.
Капитан не терял ни секунды. Грязь чавкала и хлюпала под ногами. Пахло сеном, и лошадьми, и навозом. Джек вновь открыл глаза и увидел, что они пересекают то ли огороженный пятачок для выгула лошадей, то ли загон, то ли двор у амбара. Он увидел парусиновую изгородь, за которой кудахтали куры. Тощий мужчина, голый, если не считать грязного килта и веревочных сандалий, деревянными вилами бросал сено в открытое стойло, из которого печально смотрела лошадь, размером чуть больше шетландского пони. Они уже миновали стойло, когда разум Джека смог переварить увиденное: у лошади было две головы.
– Эй! – крикнул он. – Могу я заглянуть в стойло? Там…
– Нет времени.
– Но у лошади…
– Я сказал, нет времени. – Тут капитан возвысил голос: – И если я еще раз увижу, как ты лежишь на боку, когда работа еще не сделана, то всыплю тебе дважды!
– Нет, это больше не повторится! – крикнул Джек (по правде говоря, повторы начали ему надоедать). – Клянусь, не повторится! Я же говорил, я буду хорошим!
Впереди уже виднелись деревянные ворота в стене из неотесанных бревен. Джек видел такие – они огораживали поселения в старых вестернах (его мать снялась в нескольких). К воротам были прибиты тяжелые скобы, но Джек отметил, что запорного бруса в них нет. Он стоял у стены слева от ворот, толстый, как железнодорожный шлагбаум. Створки разошлись на несколько дюймов. Джек вконец запутался, петляя по коридорам, но здравый смысл подсказал ему, что они на задворках павильона.
– Слава Богу, – проговорил капитан уже более нормальным голосом. – Теперь…
– Капитан, – раздалось позади них. Мужской голос, тихий, но внятный, звучащий нарочито небрежно. Капитан остановился как вкопанный. Голос раздался в тот самый момент, когда обезображенный шрамом спутник Джека протягивал руку к левой створке, чтобы толкнуть ее. Не вызывало сомнений, что обладатель голоса наблюдал за ними и дожидался именно этого момента.
– Быть может, ты представишь мне твоего… э-э-э… сына?
Капитан повернулся, Джек вместе с ним. Посреди загона – инородное тело среди всей этой грязи – стоял худющий придворный, которого боялся капитан. Осмонд. Он разглядывал их меланхоличными темно-серыми глазами. Джек увидел, как что-то шевелится в этих глазах, в самой глубине. Страх вдруг усилился, обрел острие. Да он чокнутый, осознал Джек. Безумней не бывает.
Осмонд приблизился на два аккуратных шага. В левой руке он держал обтянутую кожей рукоятку кнута. Кнутовище чуть сужалось, переходя в сам кнут, трижды обмотанный вокруг плеча Осмонда, толстый, как гремучая змея. Ближе к свободному концу кнут разделялся на дюжину более тонких кнутиков из переплетенных полосок сыромятной кожи, а каждый кнутик оканчивался грубым блестящим металлическим наконечником.
Осмонд дернул рукоятку, и кольца кнута с сухим шипением сползли с его плеча. Покачал рукой, и косички из сыромятной кожи заерзали в перемешанной с соломой грязи.
– Твоего сына? – повторил Осмонд и приблизился еще на шаг. И внезапно Джек понял, почему этот человек показался ему знакомым. В тот день, когда его чуть не похитили… Белый костюм!
Джек подумал, что скорее да, чем нет.
Капитан сжал пальцы в кулак, поднес ко лбу, поклонился. После короткого колебания Джек последовал его примеру.
– Мой сын, Льюис, – сдавленно произнес капитан, не распрямляясь. Джек увидел это, скосив глаза влево. Он тоже не стал распрямляться, его сердце бешено колотилось.
– Спасибо, капитан. Спасибо, Льюис. Да благословит вас королева. – Когда Осмонд коснулся Джека кнутовищем, тот чуть не вскрикнул. Он выпрямился, подавляя вопль.
Осмонд стоял уже в двух шагах, не отрывая от Джека безумного, меланхоличного взгляда. На нем был кожаный жилет с вроде бы бриллиантовыми застежками, пенящаяся кружевами рубашка, на запястье правой руки поблескивал браслет-цепочка (судя по тому, как Осмонд держал кнут, Джек догадался, что он левша). Волосы забраны назад и перевязаны широкой лентой, похоже, из белого атласа. От Осмонда исходили два запаха. Один его мать называла «мужским ароматом», подразумевая лосьон после бритья, одеколон, что-то такое. В случае Осмонда это был запах сухости и пудры. Джеку он напомнил старые черно-белые английские фильмы с судами на Олд-Бейли[15]. Судьи и адвокаты в этих фильмах носили парики, и Джек подумал, что коробки из-под париков пахли, как Осмонд: сушью и рыхлой сладостью, словно самый старый в мире пончик с сахарной пудрой. А под этим запахом проступал другой, более естественный и менее приятный, принадлежащий непосредственно Осмонду. Запах слоев пота и грязи, запах человека, который мылся редко, если мылся вообще.
Да. Осмонд был одним из существ, которые пытались похитить его в тот день.
Желудок Джека завязался узлом и дернулся.
– Я не знал, что у тебя есть сын, капитан Фаррен. – Хотя обращался Осмонд к капитану, смотрел он по-прежнему на Джека.
Льюис, думал тот. Ты Льюис, не забывай…
– Лучше бы его у меня не было, – ответил капитан, глянув на Джека со злобой и презрением. – Я оказал ему честь, приведя в большой павильон, а он сбежал от меня, как пес. Я поймал его за…
– Да, да, – оборвал его Осмонд и рассеянно улыбнулся.
Он не верит ни единому слову, в отчаянии подумал Джек и почувствовал, как его разум еще на шаг придвинулся к панике. Ни единому слову!
– Мальчишки плохие. Все мальчишки плохие. Это аксиома.
Он постучал кнутовищем по запястью Джека. Тот нервно вскрикнул… и его лицо тут же залила краска стыда.
Осмонд хихикнул.
– Плохие, да, это аксиома. Все мальчишки плохие. Я был плохим, и, готов спорить, ты тоже, капитан Фаррен. Да? Да? Ты был плохим?
– Да, Осмонд, – ответил Фаррен.
– Очень плохим? – спросил Осмонд. Невероятно, но он начал пританцовывать в грязи. Однако ничего женоподобного Джек в этом не видел. В худощавом, чуть ли не хрупком Осмонде не чувствовалось ничего гомосексуального. А если в его словах и улавливался какой-то намек, Джек интуитивно понимал, что дело в другом. Нет, куда явственнее проступали злоба и… безумие. – Очень плохим? На редкость плохим?
– Да, Осмонд, – деревянным голосом ответил Фаррен. Его шрам блестел в послеполуденном свете, теперь уже не розовый, а красный.
Осмонд прекратил импровизированный танец так же резко, как и начал. Холодно посмотрел на капитана.
– Никто не знал, что у тебя есть сын, капитан.
– Он незаконнорожденный, – ответил капитан. – И слабоумный. Как теперь выясняется, еще и ленивый. – Он вдруг повернулся и ударил Джека в ухо. Несильно, но рука у капитана Фаррена была тяжелая, как кирпич. Джек взвыл и упал в грязь, держась за ухо.
– Очень плохой, по большей части на редкость плохой, – повторил Осмонд, но теперь его худое лицо превратилось в бесстрастную маску, скрывающую все чувства. – Вставай, плохой мальчик. Плохих мальчиков, которые не слушаются отцов, должно наказывать. И плохих мальчиков должно допрашивать. – Он взмахнул кнутом. Раздался сухой щелчок. Охваченный паникой ра