– Для меня они все на одно лицо, Джек. Козлы, пришедшие расслабиться. По четвергам они обычно расплачиваются деньгами, которые их жены откладывают на еду.
– Он попросил стакан бочкового.
Ее глаза сверкнули.
– Ах этот. Выглядит таким гнусным. – Но в ее голосе слышалось одобрение… словно она восхищалась его прямым носом или белозубой улыбкой.
– Кто он?
– Имени я не знаю, – ответила Лори. – Он здесь неделю или две. Наверное, на фабрике вновь нанимают рабочих. Это…
– Святой Боже, Джек, разве я не просил тебя быстро привезти мне бочонок?
Джек уже поставил большой бочонок «Буша» на ребро и закатывал на ручную тележку. Поскольку его собственный вес не очень-то отличался от веса бочонка, процесс этот требовал точности в движениях. Когда Смоуки гаркнул из дверного проема, от неожиданности Лори вскрикнула, а сам Джек подпрыгнул. И потерял контроль над бочонком, который упал на бок. Предохранительный клапан вылетел, как пробка из бутылки шампанского, пиво ударило пенистой бело-золотистой струей. Смоуки по-прежнему кричал на него, но Джек мог только смотреть на пиво как завороженный… пока Смоуки не ударил его.
Когда двадцать минут спустя он вернулся в зал, прижимая бумажную салфетку к распухшему носу, Рэндолф Скотт уже ушел.
Мне шесть.
Джону Бенджамину Сойеру шесть.
Шесть…
Джек тряхнул головой, пытаясь отделаться от этой навязчивой мысли, а фабричный рабочий, который не был фабричным рабочим, наклонялся все ближе и ближе. Его глаза были… желтыми и какими-то чешуйчатыми. Он… оно… моргнуло, глаза быстро закрылись и открылись, и Джек понял, что глазные яблоки покрывают мигательные перепонки.
– Тебе уже следовало уйти, – вновь прошептало чудовище и потянулось к Джеку руками, которые начали извиваться, расплющиваться и твердеть.
Дверь распахнулась, в кладовую ворвались хриплые голоса «Оук ридж бойз».
– Джек, если не перестанешь валять дурака, я заставлю тебя об этом пожалеть, – прорычал Смоуки за спиной Рэндолфа Скотта. Тот отступил в сторону. Перестал меняться, копыта исчезли, руки вновь стали руками, большими и сильными, с выпирающими венами. Он опять моргнул, как птица, без участия век… а потом желтизна исчезла из блекло-синих глаз. Ковбой бросил на Джека последний взгляд и проследовал в мужской туалет.
Смоуки подошел к Джеку, чуть наклонив узкую, как у хорька, голову. Бумажный колпак нависал над лицом, губы разошлись, обнажая крокодильи зубы.
– Не вынуждай меня снова говорить с тобой. Это последнее предупреждение, и не думай, что это всего лишь слова.
Как и в случае с Осмондом, в Джеке вдруг полыхнула ярость, та ее разновидность, что напрямую связана с ощущением беспомощности перед лицом несправедливости, особенно сильная в двенадцать лет. Студенты колледжей иногда думают, что испытывают ее, но обычно это лишь интеллектуальное эхо.
На этот раз ярость выплеснулась наружу.
– Я не ваша собака, так что нечего относиться ко мне как к собаке. – Джек шагнул к Смоуки на все еще ватных от страха ногах.
Удивленный – может, даже потрясенный – совершенно неожиданной вспышкой ярости Джека, Смоуки отступил на шаг.
– Джек, я предупреждаю тебя…
– Нет, это я предупреждаю вас, – услышал Джек свой голос. – Я не Лори. Я не хочу, чтобы меня били. И если вы меня ударите, я ударю в ответ или что-нибудь сделаю.
Замешательство Смоуки Апдайка длилось лишь секунду. Конечно же, не вызывало сомнений, что он повидал далеко не все на свете – да и откуда, живя в Оутли, – но Смоуки верил в обратное, а порой одной уверенности более чем достаточно даже для игрока низшей лиги.
В следующее мгновение он уже схватил Джека за воротник.
– Ты мне не умничай, Джек. – Смоуки подтянул мальчика к себе. – Пока ты в Оутли, ты именно моя собака. Пока ты в Оутли, я буду гладить тебя, когда захочу, и бить, когда захочу.
И Смоуки сильно тряхнул его. Джек прикусил язык и вскрикнул. Пятна злости вспыхнули на бледных щеках Смоуки, словно он воспользовался дешевыми румянами.
– Ты, возможно, не думаешь, что это так, но будь в этом уверен. Пока ты в Оутли, ты моя собака, и ты будешь в Оутли, пока я не решу, что ты можешь уйти. И мы прямо сейчас начнем заучивать этот урок.
Он поднял сжатую в кулак руку. Три лампочки по шестьдесят ватт, висевшие под потолком узкого коридора, ярко сверкнули на бриллиантовой крошке перстня-подковы, который он носил на мизинце. Затем кулак пошел вниз и врезался в щеку Джека. Его отбросило к исписанной стене, половина лица полыхнула огнем и онемела. Во рту появился привкус крови.
Смоуки смотрел на него – пристальным, рассудительным взглядом человека, раздумывающего, покупать ли ему телку или лотерейный билет. Должно быть, в глазах Джека он не увидел того, что хотел увидеть, потому что вновь схватил оглушенного мальчика за воротник, намереваясь во второй раз познакомить его со своим кулаком.
В этот момент в зале пронзительно закричала женщина: «Нет, Глен! Нет!» Последовали мужские крики, по большей части встревоженные. Вскрикнула еще одна женщина, громко и пронзительно. Грохнул выстрел.
– Дерьмо на хлебе! – воскликнул Смоуки, отчетливо произнося каждое слово, прямо-таки актер на бродвейской сцене. Он отбросил Джека к стене и метнулся в зал. Последовал второй выстрел, сопровождаемый криком боли.
Джек точно знал только одно: пришла пора сматываться. Не в конце смены, не завтра, не в воскресенье утром. Прямо сейчас.
Шум вроде бы утихал. Никаких сирен, может, никого и не подстрелили… но Джек помнил, что фабричный рабочий, похожий на Рэндолфа Скотта, все еще в туалете.
Он вернулся в холодную, пахнущую пивом кладовую, опустился на колени у алюминиевых бочонков, сунул между ними руку в поисках рюкзака. Вновь появилась перехватывающая дух уверенность – пальцы нащупали только воздух и грязный пол, – что один из них, Смоуки или Лори, заметил, как он прячет рюкзак, и забрал его. Лучший способ удержать его в Оутли, дорогая. Потом он испытал облегчение, от которого дух перехватило почти так же, как от страха: пальцы коснулись нейлона.
Джек надел рюкзак и с вожделением посмотрел на ворота в дальнем конце кладовой, у погрузочной платформы. Он бы предпочел воспользоваться ими, а не пожарной дверью в конце коридора. Она находилась слишком близко от мужского туалета. Но открой он ворота, на стойке загорится красная лампочка. Даже если Смоуки до сих пор разнимал драчунов, Лори могла увидеть ее и сказать ему.
Поэтому…
Джек пошел к двери в коридор. Приоткрыл ее и выглянул. Пусто. Что ж, это клево. Рэндолф Скотт опорожнил мочевой пузырь и вернулся туда, где кипела жизнь, пока Джек забирал рюкзак. Отлично.
Да, но, возможно, он до сих пор здесь. Тебе хочется столкнуться с ним в коридоре, Джеки? Хочется вновь посмотреть, как его глаза становятся желтыми? Подожди, пока не убедишься, что его нет.
Но ждать он не мог. Смоуки увидит, что в зале его нет, что он не помогает Лори и Глории убирать со столов, ничего не приносит за стойку, не загружает посудомоечную машину. Смоуки вернется в кладовую, чтобы закончить урок, объяснить Джеку, где его место в общем порядке вещей. Так что…
Что? Сматывайся!
Может, он поджидает тебя, Джеки… может, собирается выскочить перед тобой, как большой плохой черт-из-табакерки…
Невеста или тигр? Смоуки или фабричный рабочий? Агония нерешительности длилась еще секунду. Затаившийся в туалете мужчина с желтыми глазами – это еще вопрос, а возвращение Смоуки – неотвратимость.
Джек открыл дверь и вышел в узкий коридор. Рюкзак на спине, казалось, прибавил в весе – красноречивое свидетельство намерений мальчика для любого, кто его увидит. Он двинулся к концу коридора на цыпочках, несмотря на громкую музыку и рев толпы. Сердце гулко колотилось в груди.
Мне было шесть, Джеки было шесть.
И что? Почему эта мысль возвращается?
Шесть.
Коридор как будто удлинился. Джек словно шел по транспортеру против движения. Дверь в дальнем конце приближалась, но слишком медленно. Лоб и верхнюю губу Джека покрывал пот. Взгляд так и притягивала дверь справа, с черным собачьим контуром, под которым было написано слово «ПОЙНТЕРЫ». Красная краска двери в дальнем конце выцвела и шелушилась. Надпись на ней гласила: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ТОЛЬКО ПРИ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! ПРИ ОТКРЫТИИ СРАБАТЫВАЕТ СИГНАЛИЗАЦИЯ!» На самом деле звонок сигнализации уже два года как сломался. Лори сказала об этом Джеку, когда тот никак не решался открыть дверь, чтобы вынести мусор.
Почти у цели. Напротив «ПОЙНТЕРОВ».
Он там. Я знаю, он там… и если он выскочит, я закричу… я… я…
Джек положил трясущуюся правую руку на металлическую ручку пожарной двери, божественно прохладную на ощупь. В этот момент он действительно поверил, что сможет выскользнуть из «ловчего кувшина» и раствориться в ночи… свободным.
А потом за его спиной внезапно с треском распахнулась дверь с надписью «СЕТТЕРЫ», и рука схватила его рюкзак. С губ Джека сорвался пронзительный, отчаянный крик пойманного зверька, и он рванулся к красной двери, не тревожась ни о рюкзаке, ни о бутылке волшебного сока, которая в нем лежала. Если бы лямки оторвались, он бы просто умчался через замусоренный, заросший сорняками пустырь позади «Бара Апдайка», ни о чем не думая.
Но лямки из крепкого нейлона не порвались. Дверь приоткрылась, показав черную полоску ночи, а потом захлопнулась вновь. Джека втянули в женский туалет. Потом развернули и отбросили назад. Если бы он приложился спиной к стене, бутылка бы разбилась и волшебный сок залил бы одежду и дорожный атлас, поделившись с ними запахом сгнившего винограда. Но Джек приложился поясницей к единственной раковине женского туалета. Все тело пронзила боль.
Фабричный рабочий медленно направлялся к нему, подтягивая джинсы руками, которые начали извиваться и расплющиваться.