т пота, трико намокли от пота, в студии, большой и просторной, стоял запах пота. Мышцы дрожали и вибрировали на грани изнеможения, сухожилия натягивались, как провода. Кроме хлопков и сердитых комментариев хореографа, слышались только шуршание пуантов по полу и тяжелое дыхание. Джек внезапно осознал, что эти танцоры не просто зарабатывали на жизнь – они убивали себя. Лучше всего он запомнил выражение их лиц – всю эту сосредоточенность на фоне полного изнеможения, всю эту боль… но сквозь боль, по крайней мере на периферии, он видел и радость. Она читалась безошибочно и напугала Джека, потому что казалась необъяснимой. Какой человек – мужчина или женщина, без разницы – мог радоваться, подвергая себя постоянной, не утихающей, терзающей боли?
И он думал, что видит боль и здесь. Действительно ли они были крылатыми, как люди-птицы в старом сериале «Флэш Гордон», или надевали крылья, аналогичные тем, что использовали Икар и Дедал? Джек полагал, что значения это не имеет… во всяком случае, для него.
Радость.
Их жизнь – тайна, жизнь этих людей – тайна.
В полете их поддерживает радость.
Вот что имело значение. Радость поддерживала их в воздухе независимо от того, росли ли крылья из спины или каким-то образом крепились к ней пряжками и застежками. В то, что он видел сейчас, вкладывалось не меньше усилий, чем в увиденное на чердаке в нижнем Уилшире. Все эти невероятные затраты энергии, чтобы на какие-то мгновения преодолеть закон природы. Ужасно, что для преодоления этого закона на столь короткое время требовалось отдать так много. А то, что люди идут на это, не просто ужасно, но удивительно.
И ведь это всего лишь игра, подумал он и внезапно понял, что так оно и есть. Игра, а может, даже и не игра… может, тренировка для игры, точно так же как пот и дрожь усталых мышц на репетиции, увиденной им на чердаке в Уилшире. Репетиции для шоу, на которое могли прийти лишь несколько человек, которое могло очень быстро закрыться.
Радость, подумал он снова, теперь уже встав и повернувшись лицом к далеким летающим людям. Ветер отбрасывал волосы с его лба. Время невинности стремительно приближалось к концу (и даже сам Джек в глубине души чувствовал близость этого конца – нельзя было остаться невинным, пробыв в пути слишком долго, пережив Оутли), но сейчас, когда он стоял, глядя в небо, невинность, казалось, окружала его, как юного рыбака в короткий момент прозрения в стихотворении Элизабет Бишоп, и вокруг «все радугой, радугой, радугой стало».
Радость – черт, до чего же бодрое и веселое словцо.
Чувствуя себя лучше, чем с того момента, как все это началось – и только Богу было известно, как давно все это началось, – Джек вновь зашагал по Западной дороге, легко и пружинисто, с широкой и глупой улыбкой. Время от времени он оглядывался и еще очень долго мог видеть летающих людей. Чистейший воздух Долин, казалось, обладал свойствами увеличительного стекла. Но и после того, как они скрылись из виду, ощущение радости осталось, словно радуга в голове.
Когда солнце начало садиться, Джек осознал, что откладывал возвращение в другой мир – в американские Долины, – и не только из-за ужасного вкуса волшебного сока. Откладывал, потому что не хотел уходить.
Вновь начали появляться небольшие рощи деревьев – высоких, с плоскими вершинами, напоминающих эвкалипты; среди травы заструился ручей и повернул направо, чтобы течь вдоль дороги. Далеко-далеко, по правую руку, Джек увидел огромное зеркало воды. Настолько огромное, что где-то с час, видя воду, принимал ее за небо, гадая, почему в этом месте оно такое синее. Но наконец понял: это не небо, а озеро. Великое озеро, подумал Джек и улыбнулся: все правильно. В другом мире он приближался бы к озеру Онтарио.
Он по-прежнему пребывал в отличном настроении. Продвигался в правильном направлении – может, взял чуть севернее, но не сомневался, что вскоре Западная дорога повернет куда надо. Это ощущение почти маниакальной радости – которое Джек определял как бодрость и веселье – перешло в спокойную безмятежность, чувство такое же чистое, как воздух Долин. Только одно омрачало его прекрасное расположение духа – воспоминание
(шесть, шесть, Джеку было шесть)
о Джерри Бледсоу. Почему это воспоминание вызывало такую тревогу?
Нет… не воспоминание… два воспоминания. Первое – я и Ричард, подслушивающие, как миссис Фини рассказывает своей сестре, что электричество вырвалось и поджарило его, расплавило очки на носу, что она слышала, как мистер Слоут кому-то говорил об этом по телефону… И потом, за диваном, где я вовсе не собирался что-то подслушивать и вынюхивать, но услышал слова отца: «У всего есть последствия, и некоторые могут оказаться крайне неприятными». И Джерри Бледсоу действительно испытал на себе неприятные последствия, верно? Когда очки плавятся на твоем носу, можно точно сказать, что это очень даже неприятно, да…
Джек остановился. Остановился как вкопанный.
Что ты хочешь этим сказать?
Ты знаешь, что я хочу этим сказать, Джек. Твой отец уходил в тот день – он и Морган, оба. Они отправились сюда. Сюда, но куда именно? Я думаю, в то самое место, где находится их офисное здание в Калифорнии, в американских Долинах. И они что-то сделали, или один из них что-то сделал. Может, что-то серьезное, может, всего лишь бросил камень… или зарыл в землю огрызок яблока. И каким-то образом… это аукнулось там. Аукнулось там и убило Джерри Бледсоу.
Джек содрогнулся. Да, наверное, он знал, почему его память так долго возилась с этим воспоминанием – игрушечное такси, бормотание мужских голосов, Декстер Гордон, играющий на саксе. Воспоминание не хотело всплывать. Потому что…
(Кто вызывает эти изменения, папочка?)
оно предполагало, что, просто находясь здесь, ты можешь сделать что-то ужасное в другом мире. Развязать третью мировую войну? Нет, вероятно, нет. В последнее время он не убивал никаких королей, ни молодых, ни старых. Но что потребовалось для того, чтобы вызвать эхо, которое убило Джерри Бледсоу? Дядя Морган застрелил двойника Джерри (если таковой имелся)? Пытался продать кому-то из долинских шишек идею электричества? Вдруг хватило сущей мелочи – чего-то не более судьбоносного, чем покупка куска мяса на местной ярмарке? Кто вызывает эти изменения? Что дает ход этим изменениям?
Небольшой потоп, милый скромный пожар.
Внезапно во рту у Джека пересохло.
Он подошел к ручью, текущему вдоль дороги, плюхнулся на колени, опустил руку, чтобы набрать воды. Внезапно замер. Гладкую поверхность ручья окрашивали цвета надвигающегося заката… но вдруг в них добавилось красного, и создалось полное впечатление, что течет кровь, а не вода. Потом красное стало черным, а мгновением позже – прозрачным, и Джек увидел…
Жалкий писк сорвался с его губ, когда он увидел дилижанс Моргана, мчащийся по Западной дороге, запряженный чертовой дюжиной взмыленных лошадей с черными плюмажами. С нарастающим ужасом Джек осознал, что возница, восседающий на козлах, упирающийся в грязевой щиток сапогами, то и дело щелкающий хлыстом, – Элрой. Но хлыст он держал вовсе не в руке, а в некоем подобии копыта. Элрой правил этим кошмарным экипажем, Элрой ухмылялся, демонстрируя жуткие клыки. Элрой, которому не терпелось вновь увидеть Джека Сойера, чтобы вспороть Джеку Сойеру живот и вытащить внутренности.
Джек стоял на коленях у ручья, с вытаращенными глазами, его губы дрожали от отвращения и ужаса. Он только что увидел последний элемент своего озарения, мелочь, конечно, но, возможно, самую пугающую: глаза лошадей, похоже, светились. Похоже, светились, потому что их заполнял свет – закатный свет.
Дилижанс мчится на запад по этой самой дороге… вдогонку за мной.
На четвереньках, не уверенный, что сможет устоять на ногах, Джек отполз от ручья и неуклюже выбрался на дорогу. Упал в пыль, так что бутылка Спиди и зеркало продавца вдавились в тело, повернул голову, прижался правыми щекой и ухом к земле.
Почувствовал устойчивый гул сухой утрамбованной земли. Далекий… но приближающийся.
Элрой на козлах… Морган внутри. Морган Слоут? Морган из Орриса? Не важно. Один другого не лучше.
Он не без труда вырвался из гипноза, вызванного гулом в земле, поднялся. Достал из-под камзола бутылку Спиди – неизменную что в Долинах, что в США, – вытащил моховую пробку, не заботясь о том, что частички мха посыпались в оставшуюся жидкость – пару дюймов на донышке, не больше. Нервно посмотрел налево, словно ожидая увидеть на горизонте черный дилижанс, глаза лошадей, наполненные закатным светом, сверкающие, как колдовские фонари. Разумеется, ничего не увидел. В Долинах горизонты были уже, он это уже заметил, и звуки разносились на большие расстояния. Дилижанс Моргана мчался милях в десяти к востоку, может, и в двадцати.
И все же он близко, подумал Джек, поднимая бутылку ко рту. Но за какую-то секунду до того, как жидкость полилась в рот, его разум завопил: Эй, подожди минутку! Подожди минутку, болван, или ты хочешь погибнуть? Действительно, получилось бы круто, если бы он отхлебнул волшебного сока Спиди, стоя посреди Западной дороги, а потом перенесся бы в другой мир и материализовался на проезжей части, чтобы тут же угодить под колеса мчащейся на полной скорости фуры или почтового грузовика.
Джек поплелся к обочине… потом на всякий случай отошел на десять или двадцать шагов в высокую, по бедро, траву. Сделал последний глубокий вдох, заполняя легкие сладостью Долин, хватаясь за чувство безмятежности… чувство радужности.
Я должен запомнить, каково здесь, подумал он. Мне это понадобится… Возможно, я попаду сюда очень не скоро.
Он поглядел на степь, постепенно темнеющую под напором наступающей с востока ночи. Порыв ветра, уже холодного, но по-прежнему сладостного, взъерошил ему волосы – и без того спутанные, – как ерошил траву.