Блондин-футболист переложил оба «чили-дога» в левую руку, а правой со всей силы хлопнул Джека по спине. Челюсти мальчика, словно медвежий капкан, сомкнулись на языке. Резкая боль чуть не свела его с ума.
– Не тряси так сильно свою штучку, и от тебя не будет вонять мочой, – посоветовал футболист. Принцессы захихикали и завизжали.
От удара Джека бросило вперед, и ногой он перевернул кружку слепца. Монеты зазвенели и покатились по бетону. Нежная мелодия блюза разом оборвалась.
«Мистер Америка» и три маленькие принцессы уже уходили. Джек посмотрел им вслед, ощущая уже такой знакомый прилив бессильной ярости. А что еще можно ощущать, если ты сам по себе и по молодости всегда в чьей-то власти – от психопата вроде Осмонда до лишенного чувства юмора старого лютеранина Элберта Паламаунтина, полагающего, что нормальный рабочий день – это труд не разгибая спины на вязком поле под непрекращающимся холодным октябрьским дождем с перерывом на обед в кабине пикапа «интернейшнл харвестер», а сам обед – сандвичи с луком под чтение Книги Иова.
Джек не испытывал желания свести с ними счеты, хотя почему-то чувствовал, что смог бы, если бы захотел, – какая-то сила накапливалась в нем, словно электрический заряд. И складывалось впечатление, что другие люди тоже знают об этом – когда они смотрели на него, это читалось на их лицах. Но он не хотел считаться с ними; он хотел, чтобы его оставили в покое. Он…
Слепец ощупывал тротуар в поисках раскатившихся монет, его распухшие пальцы двигались осторожно, словно считывая каждую трещинку. Он нашел десятицентовик, поставил кружку, бросил в нее монету. Дзинь!
До Джека едва донесся голос одной из принцесс:
– Почему они разрешают ему здесь торчать? Он такой отвратительный, правда?
И еще более тихий ответ блондина-футболиста:
– Это точно.
Джек опустился на колени и начал помогать, поднимая монеты и кидая их в металлическую кружку слепца. Вблизи от старика пахло кислым потом, плесенью и чем-то сладковатым, возможно, кукурузой. Опрятно одетые посетители торгового центра обходили их стороной.
– Спасибо тебе. Спасибо тебе, – монотонно бубнил слепец. Его дыхание отдавало давно съеденным чили. – Спасибо тебе, благослови тебя Бог, благослови тебя Бог, спасибо тебе.
Он – Спиди.
Он – не Спиди.
Заговорить Джека заставило – и, наверное, это неудивительно – воспоминание о том, как мало волшебного сока у него осталось. Едва хватило бы на два глотка. Джек не знал, убедит ли себя вновь путешествовать по Долинам после случившегося в Анголе, но он по-прежнему хотел спасти жизнь матери, а это означало, что придется побывать там.
Чем бы ни был Талисман, добыть его он мог, лишь прыгнув в другой мир.
– Спиди?
– Благослови тебя, спасибо тебе. Благослови тебя Бог, вроде бы я слышал, что одна покатилась туда. – Слепец ткнул пальцем в сторону.
– Спиди! Это я, Джек!
– Здесь мы «спид» не держим, нет, парень, нет, сэр! – Его пальцы двинулись по бетону в указанном направлении. Одна рука нашла пятак и бросила в кружку. Вторая случайно прикоснулась к туфле модно одетой молодой женщины, которая проходила мимо. Ее симпатичное, не затуманенное мыслями лицо болезненно скривилось, и она отпрянула от слепца.
Джек поднял последнюю монету из сточной канавы. Серебряный доллар – большой, старый кругляш с леди Свободой на одной стороне.
Слезы полились из глаз мальчика, потекли по грязному лицу, и он вытирал их дрожащей рукой. Джек оплакивал Тилке, Уайлда, Хагена, Дейви и Хайдела. Оплакивал мать. Оплакивал Лауру Делессиан. Оплакивал сына возницы, лежащего на дороге мертвым с вывернутыми карманами. Но больше всего – себя. Он устал от путешествия. Может, на «кадиллаке» это и дорога грез, но когда тебе надо ловить попутки, когда ты поднимаешь руку с оттопыренным пальцем и твоя История вот-вот станет глупой выдумкой, когда ты во власти всех и каждого и добыча любого, это уже дорога испытаний. Джек чувствовал, что выдержал достаточно много… но не мог отступиться. Если он отступится, рак пожрет его мать, а дядя Морган – его самого.
– Не думаю, что смогу это сделать, Спиди, – говорил он сквозь слезы. – Не думаю, друг.
Теперь слепец искал не монеты, а Джека. Его мягкие, читающие пальцы нашли руку мальчика и сомкнулись на ней. Джек почувствовал твердые мозоли на подушечках. Чернокожий старик потянул Джека к себе, в запахи пота, жары и съеденного чили. Джек прижался лицом к груди Спиди.
– Эй, малыш. Я не знаю никакого Спиди, но, похоже, ты очень и очень надеешься на него. Ты…
– Я скучаю по маме, Спиди. – Джек все плакал. – И Слоут гонится за мной. Это его голос я слышал в телефоне в торговом центре, его. Но это не самое худшее. Самое худшее случилось в Анголе… «Рейнберд-Тауэрс»… землетрясение… пять человек… я, это сделал я, Спиди, я убил этих людей, когда прыгнул в этот мир, я убил их точно так же, как мой отец и Морган Слоут убили Джерри Бледсоу!
Вот и вырвалось – самое ужасное. Джека затошнило от комка вины, застрявшего в горле, грозящего задушить, и шторм слез обрушился на него, но на этот раз облегчения – не страха. Он только что признался. Он убийца.
– Хо-о-о-й-и-и! – воскликнул чернокожий старик. С неестественной радостью. Одной рукой он обнимал Джека, покачивал его. – Ты пытаешься нести очень тяжелую ношу, сынок. Точно, пытаешься. Может, часть надо бы сбросить.
– Я их убил, – прошептал Джек. – Тилке, Уайлда, Хагена, Дейви…
– Знаешь, если бы твой друг Спиди был здесь, – прервал его певец, – кем бы он ни был и где бы ни побывал в этом огромном старом мире, он бы сказал тебе, что ты не можешь нести этот мир на своих плечах, сынок. Это тебе не под силу. Никому не под силу. Попытайся нести на своих плечах мир, и сначала он сломает тебе спину, а потом сломает тебе душу.
– Я убил…
– Приставил пистолет к их головам и выстрелил, да?
– Нет… землетрясение… я прыгнул…
– Ничего об этом не знаю, – прервал его чернокожий старик. Джек оторвался от певца и с любопытством уставился на изрезанное морщинами лицо, но старик уже повернул голову к автомобильной стоянке. Если он и был слепцом, то мог отличить ровный, но более мощный рокот двигателя патрульного автомобиля от любого другого, потому что смотрел старик именно на этот автомобиль, который приближался к ним. – Знаю только одно: кажется, ты шире, чем следует, воспринимаешь идею «убийства». Наверное, если сейчас какой-нибудь парень упадет замертво от сердечного приступа рядом с нами, ты подумаешь, что убил его. «Ой, посмотрите, я убил этого парня просто потому, что сижу здесь, ох, ужас, ох, беда, ох, тоска-а-а, ох, то… ох, сё! – Со словами «то-сё» слепец провел пальцем по струнам, от «соль» к «до» и обратно к «соль», и рассмеялся, довольный собой.
– Спиди…
– Никакого «спида» здесь нет, – повторил чернокожий, показав в озорной улыбке желтые зубы. – Однако некоторые люди слишком торопливо возлагают на себя вину за то, что начали другие. Может, ты в бегах, парень, и, может, за тобой гонятся. – Вновь «соль».
– Но может, так нервничаешь ты зря.
«До», изящный короткий проигрыш, заставивший Джека улыбнуться сквозь слезы.
– Может, кто-то хочет достать тебя.
Опять «соль», а потом слепец отложил гитару (тем временем в патрульном автомобиле копы бросали монетку, чтобы определить, кому прикасаться к старине Снежку, если тот не захочет добровольно залезать на заднее сиденье).
– Может, беда, а может, тоска-а-а, и, может, то, а может, и сё. – И он снова рассмеялся, словно никогда не слышал ничего более смешного, чем страхи Джека.
– Но я не знаю, что произойдет, если я…
– Никто не знает, что произойдет, когда они что-то делают, верно? – прервал его чернокожий старик, который мог быть, а мог и не быть Спиди Паркером. – Нет. Они не знают. Если думаешь об этом, то сидишь дома весь день, боясь выйти за дверь! Я не знаю твоих проблем, парень. Не хочу их знать. Может, ты псих, со всеми этими разговорами о землетрясениях. Но раз уж ты помог мне собрать монеты и не украл ни одной – я сосчитал все плюх-плюхи, поэтому знаю, – я дам тебе совет. Иногда ты ничего не можешь изменить. Некоторые люди погибают, потому что кто-то делает что-то… но если кто-то чего-то не делает, погибает гораздо больше людей. Ты понимаешь, к чему я клоню, сынок?
Пыльные солнцезащитные очки смотрели на Джека.
Он ощутил безмерное, пробирающее до глубины души облегчение. Он понимал, будьте уверены. Слепой старик говорил о трудном выборе. Он намекал, что, возможно, есть разница между трудным выбором и преступным поведением. И возможно, здесь преступников не было.
Преступником мог быть тот человек, что пятью минутами раньше предложил ему валить домой.
– Очень может быть, – продолжил слепец, взяв на гитаре мрачное «ре-минор», – что все служит промыслу Божьему, как моя мама говорила мне, а твоя – тебе, если она христианка. Может, мы думаем, что делаем одно, но на самом деле делаем другое. В «Доброй книге» все это написано, и даже зло служит Господу. Что ты на это скажешь, парень?
– Не знаю, – честно ответил Джек. Он совсем запутался. Стоило ему закрыть глаза, как он видел перед собой телефон-автомат, срывающийся со стены, повисший на проводах, словно жуткая марионетка.
– Что ж, пахнет так, будто тебе приходится заставлять себя пить.
– Что? – в изумлении переспросил Джек. Я подумал, что Спиди выглядит как Миссисипи Джон Хёрт, и этот парень начал играть блюз Джона Хёрта, вспомнил он. – А теперь он говорит о волшебном соке. Говорит не впрямую, но, клянусь, говорит именно о нем… иначе быть не может!
– Ты читаешь мысли, – прошептал Джек. – Правда? Ты научился этому в Долинах, Спиди?
– Ничего не знаю о чтении мыслей, – ответил слепец, – но в этом ноябре исполнится сорок два года, как отключились мои лампы, и за сорок два года нос и уши взяли на себя часть их работы. Я чую запах дешевого вина, сынок. Ты им