Через две или три минуты, дважды уронив тяжелое тело Волка на дорогу, они ехали в Кайюгу.
– Я уже знаю, что ждет тебя и твоего слабоумного кузена, если он твой кузен, в чем я очень сомневаюсь. – Коп смотрел на Джека в зеркало заднего вида, и его глаза напоминали изюминки, которые только что окунули в свежий деготь.
Вся кровь в теле Джека отлила вниз, к ногам, а сердце гулко забилось. Он вспомнил про самодельную сигарету в кармане рубашки. Дотронулся до нее рукой, убрал руку, прежде чем коп успел сказать хоть слово.
– Мне надо надеть ему туфли. Они соскочили.
– Забудь об этом, – ответил коп, но не стал возражать, когда Джек нагнулся. Невидимый в зеркало, он сначала натянул один мокасин с лопнувшим швом на голую пятку Волка, потом быстро достал косяк из кармана и сунул в рот. Раскусил папиросную бумагу, и частички со странным травяным вкусом высыпались на язык. Джек принялся лихорадочно их пережевывать. Что-то царапнуло ему горло, он дернулся, приложил руку ко рту, попытался прокашляться с сомкнутыми губами. Когда горло очистилось, торопливо проглотил влажную, вязкую марихуану. Пробежался языком по зубам, собирая остатки.
– Вас ждет несколько сюрпризов, – предупредил коп. – Ваши души озарит солнечный свет.
– Солнечный свет озарит мою душу? – спросил Джек, думая, что коп все-таки увидел, как он засовывает косяк в рот.
– А на руках появятся мозоли, – добавил коп и радостно улыбнулся виноватой физиономии Джека в зеркале заднего вида.
Муниципалитет Кайюги являл собой лабиринт темных коридоров и узких лестниц, которые неожиданно приводили в такие же узкие комнаты. Вода журчала и булькала в трубах.
– Позвольте мне вам кое-что объяснить. – Полисмен вел их к последней лестнице по правую руку. – Вы не арестованы. Ясно? Вас задержали для допроса. Я не хочу слышать этой мути насчет одного телефонного звонка. Вы в подвешенном состоянии, пока не скажете нам, кто вы такие и куда направляетесь, – продолжил коп. – Слышите меня? В подвешенном состоянии. Нигде. Сейчас мы пойдем к судье Фэрчайлду, он мировой судья, и если вы не скажете нам правду, в том, что за этим последует, винить будете только себя. Наверх. Шевелитесь!
Когда они поднялись по лестнице, полисмен открыл дверь. Женщина средних лет в очках в тонкой металлической оправе и черном платье оторвалась от пишущей машинки, которая стояла у дальней стены.
– Еще двое бродяг, – объяснил полисмен. – Скажи ему, что мы здесь.
Она кивнула, сняла трубку с телефонного аппарата, произнесла несколько слов.
– Можете войти, – сказала секретарь, и ее взгляд вновь прошелся по Волку и Джеку.
Коп повел их через приемную и открыл дверь в большую комнату. Вдоль одной длинной стены стояли стеллажи с книгами, вторую украшали фотографии в рамках, дипломы и сертификаты. Окна напротив двери были закрыты жалюзи. Высокий худощавый мужчина в темном костюме, белой мятой рубашке и узком галстуке с невнятным рисунком поднялся из-за поцарапанного шестифутового стола. Лицо судьи покрывали морщины, и он красил волосы. В воздухе висел застарелый запах табачного дыма.
– Так кто к нам сегодня пожаловал, Фрэнки? – Голос у мужчины оказался на удивление глубоким, прямо-таки театральным.
– Подростки, которых я подобрал на Френч-Лик-роуд, неподалеку от дома Томпсона.
Морщины судьи Фэрчайлда сложились в улыбку. Он посмотрел на Джека.
– У тебя есть какие-нибудь документы, удостоверяющие личность, сынок?
– Нет, сэр, – ответил Джек.
– Ты сказал патрульному Уильямсу всю правду? Он так не думает, иначе вы бы здесь не оказались.
– Да, сэр, – ответил Джек.
– Тогда расскажи мне свою историю. – Судья обошел стол, потревожив плоские слои дыма, висевшие над головой, и полуприсел-полуприслонился к ближайшему от Джека углу стола. Прищурившись, закурил. Сквозь сигаретный дым Джек видел бледные оценивающие глаза судьи и знал, что милосердия в них нет.
Еще один «ловчий кувшин».
Он глубоко вдохнул.
– Меня зовут Джек Паркер. Это мой кузен, и его называют Джек. Джек Волк. Но его настоящее имя Филип. Он оставался с нами в Дейлвилле, потому что его отец умер, а мать заболела. Я просто отвожу его в Спрингфилд.
– Слабоумный, да?
– Соображает медленно. – Джек глянул на Волка. Его друг еще не пришел в себя после удара дубинкой.
– Как зовут твою мать? – спросил судья Волка. Волк не отреагировал. Он стоял с закрытыми глазами, засунув руки в карманы.
– Ее зовут Элен, – ответил Джек. – Элен Воэн.
Судья соскользнул со стола и медленно подошел к Джеку.
– Ты не пил, сынок? Что-то тебя покачивает.
– Нет.
Остановившись в футе от мальчика, судья наклонился к нему.
– Дыхни.
Джек открыл рот и выдохнул.
– Нет. Спиртным не пахнет. – Фэрчайлд выпрямился. – Но это единственный раз, когда ты сказал правду, верно? Ты пытаешься обвести меня вокруг пальца, сынок?
– Я виноват в том, что мы ехали на попутках, – ответил Джек, осознавая, что говорить нужно крайне осмотрительно. И не только потому, что от его слов зависела их с Волком свобода. У него возникли проблемы с произношением – все вдруг необычайно замедлилось. Как и в сарае, секунды сползали с метронома. – На самом деле мы даже и не ехали на попутках, потому что Волк… Джек, то есть… не может сидеть в кабине. Больше мы этого делать не будем. Мы не сделали ничего плохого, сэр, и это чистая правда.
– Ты не понимаешь, сынок. – Задумчивые глаза судьи вновь блеснули. Да он от этого тащится, сообразил Джек. Судья медленно двинулся обратно. – Дело не в попутках. Вы двое мальчишек, на дороге сами по себе, идете неизвестно откуда, неизвестно куда… можно сказать, напрашиваетесь на неприятности. – Его голос напоминал темный мед. – В нашем округе есть, как нам представляется, самое необычное заведение – одобренное правительством штата и субсидируемое штатом, между прочим, – созданное, чтобы помочь таким мальчишкам, как вы. Оно называется «Библейский дом Лучезарного Гарденера для сбившихся с пути мальчиков». То, что делает мистер Гарденер для мальчишек, попавших в беду, сравнимо с чудом. Мы отправляли туда тех, кого, казалось бы, невозможно исправить, но очень скоро его стараниями эти мальчишки на коленях молили Иисуса о прощении. И разве это не чудо?
Джек сглотнул слюну. Во рту у него пересохло даже сильнее, чем когда он сидел в сарае.
– Видите ли, сэр, нам надо побыстрее добраться до Спрингфилда. Все будут волноваться…
– Я в этом очень сомневаюсь. – Судья улыбнулся всеми морщинами. – Но вот что я тебе скажу. Как только вы оба отправитесь в «Лучезарный дом», я позвоню в Спрингфилд и постараюсь найти номер этой Элен… Волк, так? Или Элен Воэн?
– Воэн, – ответил Джек, и его лицо залила краска, как при высокой температуре.
– Да, – кивнул судья.
Волк покачал головой, моргнул. Потом положил руку на плечо Джека.
– Приходишь в себя, сынок? – спросил судья. – Сможешь сказать, сколько тебе лет?
Волк вновь моргнул и посмотрел на Джека.
– Шестнадцать, – ответил Джек.
– А тебе?
– Двенадцать.
– Ох. Я думал, ты на пару лет старше. Еще одна причина для того, чтобы тебе оказали помощь, прежде чем ты попадешь в серьезную беду, правда, Фрэнки?
– Аминь, – ответил полисмен.
– Вы, мальчики, вернетесь сюда через месяц, – огласил свое решение судья. – Тогда и посмотрим, не улучшилась ли у вас память. Почему у тебя такие красные глаза?
– Они не в своей тарелке, – ответил Джек, и полисмен залаял. Лишь секундой позже Джек понял, что это смех.
– Уведи их отсюда, Фрэнки. – Судья уже тянулся к телефонному аппарату. – Через тридцать дней вы вернетесь совсем другими. Можете не сомневаться.
Когда они спускались по ступеням красного здания муниципалитета, Джек спросил Фрэнки Уильямса, зачем судье потребовался их возраст. Коп остановился на нижней ступеньке, повернулся, чтобы пронзить Джека яростным взглядом.
– Гарденер принимает мальчишек с двенадцати лет и отпускает их в девятнадцать. – Он ухмыльнулся. – Ты хочешь сказать, что никогда не слышал о нем по радио? Он едва ли не единственная наша знаменитость. Я уверен, что о старине Лучезарном Гарденере знают даже в Дейлвилле.
Зубы у полицейского были маленькие, бесцветные и неровные.
Двадцать минут спустя они вновь ехали по сельской местности.
Волк залез на заднее сиденье патрульного автомобиля практически без возражений. Фрэнки Уильямс отцепил дубинку и спросил: «Хочешь еще, гребаный урод? Как знать, может, у тебя ума прибавится». Волк задрожал, сморщился, но последовал за Джеком в кабину. Тут же зажал рукой нос и принялся дышать ртом.
– Мы оттуда удерем, Волк, – прошептал Джек ему на ухо. – Пару дней, не больше, и мы поймем, как это сделать.
– Не болтать, – донеслось с переднего сиденья.
Джек ощущал непонятную расслабленность. Он точно знал, что они найдут способ удрать. Держа Волка за руку, он откинулся на спинку заднего сиденья и наблюдал, как мимо проплывают поля.
– Вот он, – подал голос Фрэнки Уильямс. – Ваш будущий дом.
Джек увидел две сходящиеся кирпичные стены, сюрреалистично выросшие среди полей. Высокие, полностью скрывающие все, что за ними находится. Более того, по стенам вокруг «Лучезарного дома» тянулись три ряда колючей проволоки, а цемент поверху был утыкан битым стеклом. Теперь автомобиль ехал среди убранных полей с изгородями из чередующихся нитей колючей и обычной проволоки.
– У них тут шестьдесят акров, – пояснил Уильямс. – И везде или стены, или изгороди… можете мне поверить. Мальчишки сделали это сами.
Широкие железные ворота вели на территорию «Дома». Едва патрульный автомобиль свернул на подъездную дорожку, они распахнулись, подчиняясь какому-то электронному сигналу.
– Телевизионная камера, – продолжил объяснять коп. – Они ждут двух свежих рыбок.
Джек наклонился вперед, прижался лицом к окну. Мальчишки в джинсовых куртках работали на полях с обеих сторон, что-то рыли, вскапывали, катили тачки.