После этого «жучка», после отвратительной сцены с Мортоном в коридоре Джек ожидал, что здешняя исповедь – нечто жестокое, пугающее, враждебное. Кто-то – возможно, сам Лучезарный Гарденер, более вероятно, Сонни Сингер или Гектор Баст – попытается заставить его признаться, что он употреблял наркотики, ночью вламывался в дома и грабил поздних прохожих, плевал на все тротуары, какие попадались по пути, и гонял шкурку после тяжелого дня. А если он ничего такого и не делал, они будут доставать его, пока он во всем не сознается. Приложат все силы для того, чтобы его сломать. Джек полагал, что сумеет выдержать, но за Волка поручиться не мог.
Однако больше всего Джека встревожило другое: он видел, с каким нетерпением мальчишки ожидали исповеди.
Приближенные – парни в белых водолазках – сели около передней стены. Джек огляделся и увидел, что остальные тупо не отрывают глаз от распахнутой двери. Он предположил, что они думают об ужине – запахи ему чертовски нравились, учитывая все эти недели, прожитые на гамбургерах вперемежку с большими порциями голодухи. Потом в комнату быстрым шагом вошел Лучезарный Гарденер, и Джек заметил, что ожидание сменилось предвкушением наслаждения. То есть они ждали все-таки не ужина. Мортон, который пятнадцать минут назад стоял в верхнем коридоре со спущенными штанами, выглядел необычайно счастливым.
Мальчишки встали. Волк сидел – с раздувающимися ноздрями, сбитый с толку и испуганный, – пока Джек не поднял его, ухватив за рубашку.
– Делай все как они, Волк, – прошептал он.
– Садитесь, мальчики. – Гарденер улыбался. – Пожалуйста, садитесь. – Они сели. Преподобный пришел на исповедь в линялых синих джинсах и расстегнутой у горла ослепительно белой шелковой рубашке навыпуск. Глядя на мальчишек, он ласково улыбался, они же по большей части смотрели на него с обожанием. Джек обратил внимание на одного подростка со скошенным подбородком, маленькими изящными кистями, белыми, как фарфор дяди Томми, и вьющимися каштановыми волосами, образовывавшими вдовий мысок. Подросток отвернулся и прикрыл рот рукой, чтобы скрыть усмешку, и у Джека отлегло от сердца. Вероятно, здесь еще остались здравомыслящие люди… но мало. Чувствовалось, что им всем основательно промыли мозги. Один мальчишка, со здоровенными неровными зубами, смотрел на Лучезарного Гарденера с обожанием.
– Давайте помолимся. Гек, ты начнешь?
Гек начал. Молился он быстро и механически. Словно включился проигрыватель с дислексической записью. Попросив Бога оказывать им содействие в грядущие дни и недели, простить их прегрешения и помочь стать более достойными людьми, Гек Баст протараторил: «Воимяиисусааминь» – и сел.
– Спасибо тебе, Гек, – поблагодарил его Гарденер. Взял стул, развернул спинкой от себя и оседлал, как ковбой из вестерна. Сегодня он пребывал в превосходном настроении. Безумие, которое этим утром уловил в нем Джек, ушло. – Давайте выслушаем десять исповедей. Пожалуйста. Не больше. Ты нам поможешь, Энди? – Уорвик, с написанным на лице нелепым благочестием, занял место Гека.
– Благодарю вас, преподобный Гарденер. – Он оглядел мальчишек. – Исповедь. Кто начнет?
Они заерзали… потом начали подниматься руки. Две… шесть… девять.
– Рой Оудерсфелт, – объявил Уорвик.
Рой Оудерсфелт, долговязый подросток с огромным, напоминающим опухоль прыщом на кончике носа, поднялся, заломил перед собой костлявые руки.
– В прошлом году я вытащил из маминого кошелька десять баксов! – объявил он высоким, пронзительным голосом. Одна рука, грязная, с обгрызенными ногтями, поднялась к лицу, коснулась прыща, ковырнула. – Потом пошел в «Волшебный шанс», разменял десятку на четвертаки и принялся играть во все эти игры вроде «Пакмана» и «Лазерного удара», пока четвертаки не закончились. Она отложила эти деньги, чтобы заплатить за газ, и поэтому у нас на какое-то время отключили отопление. – Моргая, он огляделся. – И мой брат заболел, и его увезли в больницу в Индианаполис с пневмонией! Потому что я украл те деньги! Это моя исповедь. – И Рой Оудерсфелт сел.
– Роя можно простить? – спросил Лучезарный Гарденер.
Мальчишки ответили хором:
– Роя можно простить.
– Здесь кто-нибудь может его простить, парни?
– Здесь не может никто.
– Кто может его простить?
– Бог через власть, данную Его единородному Сыну, Иисусу.
– Ты будешь молить Иисуса, чтобы он замолвил за тебя словечко? – спросил Гарденер Роя Оудерсфелта.
– Конечно, буду! – воскликнул Рой Оудерсфелт дрожащим голосом и вновь ковырнул прыщ. Джек видел, что он плачет.
– И в следующий раз, когда твоя мама приедет сюда, ты собираешься сказать ей, что согрешил против нее, и против своего маленького брата, и против Господа, но теперь ты раскаиваешься в этом, как только можно раскаиваться?
– Будьте уверены!
Лучезарный Гарденер кивнул Энди Уорвику.
– Исповедь, – повторил Уорвик.
Исповеди закончились уже в седьмом часу, и к этому времени все мальчишки, за исключением Джека и Волка, успели поднять руку, надеясь признаться перед собравшимися в каком-то грехе. Кто-то рассказывал о воровстве в магазине. Кто-то о краже бутылки спиртного, ее мгновенном распитии и последовавшей за этим рвоте. Хватало признаний и в употреблении наркотиков.
Вызывал их Уорвик, но смотрели они на Лучезарного Гарденера, ожидая его одобрительного взгляда, и говорили, говорили, говорили…
Благодаря ему они лелеют свои грехи, в тревоге подумал Джек. Они любят его, хотят, чтобы он их хвалил, и, думаю, могут добиться этого, лишь сознаваясь в совершенных грехах. Скорее всего некоторые из этих бедолаг даже придумывают себе грехи.
Запахи из столовой усиливались. Желудок Волка урчал уже без перерыва. Однажды, во время слезливого признания мальчишки, который украл номер «Пентхауса», чтобы смотреть на грязные картинки этих «непристойных женщин», как он их называл, желудок Волка заурчал так громко, что Джек локтем двинул его в бок.
По завершении исповедей Лучезарный Гарденер мелодичным голосом произнес короткую молитву. Потом стоял у двери, простой, но ослепительный в джинсах и белой шелковой рубашке, пока мальчишки выходили из комнаты. Когда Джек и Волк проходили мимо, он протянул руку и схватил Джека за запястье.
– Мы с тобой уже встречались.
Исповедуйся – требовали глаза Лучезарного Гарденера.
И Джек ощутил желание подчиниться.
Да, конечно, мы знакомы, да. Ты кнутом исполосовал мне спину до крови.
– Нет.
– Да, – возразил Гарденер. – Да. Мы встречались. В Калифорнии? В Мэне? Оклахоме? Где?
Исповедуйся.
– Я никогда вас не видел, – ответил Джек.
Гарденер засмеялся. И Джек внезапно понял, что мысленно Лучезарный Гарденер и смеется, и приплясывает, и размахивает кнутом.
– То же самое сказал Петр, когда его попросили опознать Иисуса Христа. Но Петр солгал. И думаю, ты тоже лжешь. Мы встречались в Техасе, Джек? В Эль-Пасо? В Иерусалиме в другой жизни? На Голгофе, лобном месте?
– Говорю вам…
– Да-да, я знаю, мы только что встретились. – Опять смешок.
Волк, Джек это видел, отпрянул от Лучезарного Гарденера, насколько позволял дверной проем. Из-за запаха. Удушающего, облепляющего запаха одеколона, которым пользовался преподобный. И пробивающегося сквозь одеколон запаха безумия.
– Я никогда не забываю лица, Джек. Я никогда не забываю лица или места. Я вспомню, где мы встречались.
Его взгляд сместился с Джека на Волка – Волк взвыл и подался назад – вернулся к Джеку.
– Наслаждайся обедом, Джек. Наслаждайся обедом, Волк. Ваша настоящая жизнь в «Лучезарном доме» начнется завтра.
На полпути к лестнице он обернулся. Вновь посмотрел на Джека.
– Я никогда не забываю лица или места, Джек. Я вспомню.
Господи, надеюсь, что нет, холодно подумал Джек. Надеюсь, не вспомнишь, пока меня не будут отделять две тысячи миль от этой гребаной тюрь…
Что-то с силой ударило его в спину, Джек вылетел в коридор, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Ударился головой о бетонный пол, и перед глазами вспыхнули звезды.
Когда смог сесть, увидел рядом улыбающихся Сингера и Баста. За ними виднелся Кейси, белая водолазка плотно обтягивала его толстый живот. Волк смотрел на них, и что-то в его напряженной позе насторожило Джека.
– Нет, Волк! – резко бросил он.
Волк обмяк.
– Иди сюда, дурачок, – рассмеялся Гек Баст. – Не слушай его. Подойди и попробуй, каков я. Если хочешь. Мне всегда нравилось поразмяться перед обедом.
Сингер глянул на Волка и повернулся к Басту.
– Оставь дурачка в покое, Гек. Он всего лишь тело. – Он посмотрел на Джека. – Вот голова. И голову мы должны изменить. – Сингер согнулся, уперев руки в колени. Как взрослый, собравшийся сказать доброе слово или два очень маленькому мальчику. – И мы ее изменим, мистер Паркер. Можете поверить.
– Отвали, драчливый говнюк, – сознательно грубо ответил Джек.
Сингер отпрянул, словно его ударили, краска поднялась от воротника, залила лицо. Зарычав, Гек Баст шагнул вперед.
Сингер схватил его за руку, не отрывая глаз от Джека.
– Не сейчас. Позже.
Джек поднялся.
– Вам бы лучше держаться от меня подальше, – ровным голосом сказал он им обоим, и хотя Гектор Баст злобно ощерился, Сонни Сингер, похоже, испугался. Возможно, он на мгновение что-то увидел в лице Джека Сойера, силу и мощь, которых в нем не было почти двумя месяцами раньше, когда гораздо более юный мальчик оставил за плечами маленький прибрежный городок Аркадия-Бич и зашагал на запад.
Джек подумал, что дядя Томми отнес бы такой обед – благожелательно, без злой иронии – к американской фермерской кухне. Мальчишки сидели за четырьмя длинными столами, а обслуживали их четверо дежурных, которые переоделись в чистую белую одежду после исповеди.
После еще одной молитвы в столовую принесли еду. Четыре большие стеклянные супницы с тушеными бобами передавали вдоль четырех столов. На блюдах с подогревом лежали дешевые хот-доги, тут же стояли миски с консервированными кусочками ананаса и множество пакетов молока с маркировкой «ПОЖЕРТВОВАННЫЕ ПРОДУКТЫ» и «МОЛОЧНАЯ КОМИССИЯ ШТАТА ИНДИАНА».