Все волшебство в ТЕБЕ, Джек! Неужели ты еще не понял этого?
Он помедлил секунду, тяжело дыша, и снова рванулся вверх, пристально глядя в гладкое железное лицо над собой.
Лучше уйди с пути моего, сэр Гэвейн.
Рыцарь наклонил шлем со странной вежливостью — Простите… это вы ко мне обращаетесь? Потом снова замахнулся булавой.
Ослепленный страхом, Джек не заметил, как медленно рыцарь готовился к ударам, как ясно угадывалась в его замахах траектория сокрушительного движения булавы. «Похоже, у него заржавели суставы», — подумал Джек. Так или иначе, теперь, когда разум его прояснился, ему было легко избежать удара.
Он встал на цыпочки, вытянулся и ухватился за шлем обеими руками. Металл был горячим, словно кожа больного лихорадкой.
— Убирайся из этого мира, — сказал он тихим и спокойным голосом. — Ее именем я приказываю тебе.
Красный свет погас, как свеча внутри выдолбленной тыквы, и вдруг весь вес шлема — по меньшей мере пятнадцать фунтов — оказался в руках у Джека, потому что больше ничто его не поддерживало, латы под шлемом развалились.
— Тебе надо было убить обоих братьев Эллис, — сказал Джек и швырнул пустой шлем через лестничную площадку. Он с грохотом упал на пол и откатился, словно игрушка. Отель, казалось, съежился.
Джек повернулся к широкому коридору второго этажа и наконец увидел свет: ясный, чистый свет, как в тот день, когда он видел в небе летающих людей. Коридор кончался еще одной парой двустворчатых дверей, и двери эти были закрыты, но достаточно света пробивалось над ними и под ними, а также сквозь щель между дверями, и было ясно, что свет за ними был действительно очень ярким.
Он очень хотел увидеть этот свет и источник этого света, он проделал длинный путь, чтобы увидеть его, прошел через ужасную темноту.
Двери были очень тяжелыми, их покрывал четкий орнамент. Над ним золотой краской была сделана надпись, изрядно осыпавшаяся, но вполне еще читаемая: «ТАНЦЕВАЛЬНЫЙ ЗАЛ ДОЛИН».
— Эй, мама, — сказал Джек мягким удивленным голосом, входя в это сияние. Счастье наполнило его сердце — это чувство было как радуга, радуга, радуга. — Эй, мама, кажется, я здесь, я действительно здесь.
Потом Джек мягко, с трепетом взялся обеими руками за ручки двустворчатой двери и надавил на них. Он открыл двери, и, когда он это делал, расширяющаяся полоса чистого белого света легла на его открытое и удивленное лицо.
Солнечный Гарднер оглядывал берег как раз в тот момент, когда Джек казнил последнего из пяти рыцарей-стражей. Он услышал глухой удар, словно внутри отеля взорвалась динамитная шашка. В тот же миг во всех окнах второго этажа «Эджинкорта» вспыхнул белый свет, и все резные медные фигуры — луна и звезды, планетоиды и изогнутые стрелы — одновременно остановились.
Гарднер был одет как боец специального отряда полиции Лос-Анджелеса. Поверх его белой рубашки был надет черный бронежилет, на перекинутом через плечо брезентовом ремне висела рация. Ее неуклюжая толстая антенна качалась из стороны в сторону, когда он двигался. На другом плече висел «уэзерби» 36-го калибра. Это была охотничья винтовка, почти такая же большая, как зенитное орудие; даже сам Роберт Руарк, увидев ее, лопнул бы от зависти. Гарднер купил ее шесть лет назад, после того как обстоятельства вынудили его избавиться от старого охотничьего ружья. Чехол от винтовки, сделанный из настоящей зебровой шкуры, лежал в багажнике «кадиллака» рядом с телом его сына.
— Морган!
Морган не обернулся. Он стоял за грядой скал, торчащих из песка, подобно клыкам. В двадцати футах от скал, всего в пяти футах от линии прилива, лежал Спиди Паркер, он же Паркус. В обличье Паркуса он однажды оставил след на теле Моргана из Орриса — бледные шрамы на белых бедрах, знаки, которыми в Долинах клеймят предателей. Только благодаря заступничеству самой Королевы Лауры эти шрамы оказались не на щеках, а на внутренней стороне бедер, где они почти всегда были скрыты одеждой. Морган, как один, так и другой, не стал любить сильнее Королеву за ее заступничество… но его ненависть к Паркусу, оставившему на его теле эти клейма, была беспредельна.
Теперь Паркус/Паркер лежал на берегу лицом вниз, его череп был покрыт гноящимися язвами. Кровь вяло капала из ушей.
Морган хотел бы верить, что Паркер еще жив, еще страдает, но последнее различимое движение его спины Морган заметил минут пять назад, когда они с Гарднером добрались до этих скал.
Когда Гарднер позвал, Морган не обернулся, потому что он был поглощен зрелищем своего старого врага, теперь уже павшего. Те, кто утверждает, что месть не сладка, очень не правы.
— Морган! — снова прошипел Гарднер.
На этот раз Морган повернулся, хмурясь:
— А? Что?
— Смотри! На крыше отеля!
Морган увидел, что все флюгера, крутившиеся с неизменной скоростью, был ли штиль или ураган, замерли. В тот же миг земля задрожала у них под ногами, и снова все стало тихо. Словно подземное чудовище огромного размера повернулось во сне. Морган поверил бы этому, если бы не расширившиеся, налитые кровью глаза Гарднера. Бьюсь об заклад, ты хотел бы никогда не покидать Индиану, Гард, подумал Морган. Никаких землетрясений в Индиане нет, верно?
Безмолвный свет снова вспыхнул во всех окнах «Эджинкорта».
— Что это значит, Морган? — хрипло спросил Гарднер. Морган заметил, что впервые его безумная ярость по поводу смерти сына умерилась страхом за самого себя. Это было не очень хорошо, но его легко снова расшевелить, если это потребуется. Просто Морган не хотел тратить энергию на что-либо, не связанное напрямую с избавлением мира — всех миров — от Джека Сойера, который поначалу просто мешал, но потом стал главной проблемой в жизни Слоута.
Рация Гарднера зачавкала.
— Командир четвертого Красного отряда вызывает Солнечного человека! Прием, Солнечный человек!
— Солнечный человек слушает командира четвертого Красного отряда, — отрывисто проговорил Гарднер. — Что там у вас?
За короткое время Гарднер принял четыре путаных взволнованных сообщения, и все они были одинаковыми: вспышки света, замершие флюгера, что-то похожее на начало землетрясения, — но Гарднер работал с неизменным энтузиазмом над каждым сообщением, задавая четкие вопросы, отрывисто произнося «конец» в конце каждой связи, иногда прерывая собеседника словами «повтори» или «вас понял». Слоут подумал, что он действует как актер в фильме-катастрофе.
Но если это приносило ему облегчение, Слоута устраивало. Это освобождало Слоута от ответов на вопросы Гарднера… И ему показалось, что Гарднер не хотел получить ответы на свои вопросы, и именно поэтому он занимался этой пустой болтовней по радио.
Стражи были мертвы или выведены из игры. Именно поэтому остановились флюгера, именно это означали вспышки света. У Джека не было Талисмана… во всяком случае пока. Если он получит его, то все в Пойнт-Венути действительно начнет трястись и греметь. И Слоут подумал, что Джек получит Талисман… он всегда был должен его получить. Но это Слоута не пугало.
Он коснулся рукой ключа, висящего у него на шее.
Гарднер продолжал свое «конец», «понял» и «повтори». Он перевесил рацию на другое плечо и смотрел на Моргана большими испуганными глазами. Прежде чем он смог вымолвить слово, Морган положил руки ему на плечи. Если он мог любить кого-нибудь, кроме своего бедного умершего сына, он чувствовал любовь — точнее, что-то похожее на любовь — к этому человеку. Они прошли вместе длинный путь, и как Морган из Орриса и Осмонд, и как Морган Слоут и Роберт Солнечный Гарднер.
Когда Гарднер застрелил Фила Сойера в Юте, у него была винтовка, очень похожая на ту, которая сейчас висела у него на плече.
— Слушай, Гард, — сказал он спокойно, — мы победим.
— Ты уверен в этом? — прошептал Гарднер. — Я думаю, что он убил стражей, Морган. Я понимаю, это звучит безумно, но я действительно думаю…
Он остановился, губы его задрожали, их соединила мембрана из слюны.
— Мы победим, — повторил Морган все тем же спокойным голосом, и он действительно был уверен в этом. У него было ясное чувство предрешенности. Он ждал этого много лет, его решения были верными, они остались верными и сейчас. Джек выйдет с Талисманом в руках. Это вещь безмерной силы… но хрупкая.
Он бросил взгляд на «уэзерби», могущий свалить носорога, и прикоснулся к ключу, вызывающему молнии.
— Мы достаточно хорошо снаряжены, чтобы встретить его, когда он выйдет, — сказал Морган и добавил: — В любом мире. Только не падай духом, Гард. И держись рядом со мной.
Дрожащие губы немного успокоились:
— Морган, конечно, я…
— Помни, кто убил твоего сына, — тихо сказал Морган.
В тот же момент, когда Джек Сойер с силой прижал раскаленную монету ко лбу чудища в Долинах, у Руэла Гарднера, который был подвержен относительно безвредным эпилептическим припадкам с шести лет (с того же возраста, в котором у сына Осмонда появились симптомы того, что называли болезнью Проклятых Земель), случился сильнейший припадок на заднем сиденье «кадиллака», ведомого шофером-волком по шоссе I-70 на запад из Иллинойса в Калифорнию.
Руэл умер, синий от удушья, на руках у Солнечного Гарднера.
Теперь глаза Гарднера начали набухать.
— Помни, — тихо повторил Морган.
— Плохие, — прошептал Гарднер. — Все мальчишки. Аксиома. Этот в особенности.
— Верно! — согласился Морган. — Не забывай об этом! Мы можем его остановить, но я хочу быть уверенным, что он может выйти из отеля только по суше.
Он отвел Гарднера к тому месту, откуда смотрел на Паркера. Мухи, жирные белые мухи, начали садиться на тело мертвого ниггера, увидел Морган. Это было радостное для него зрелище. Если бы существовал журнал «Варайети» для мух, Морган с удовольствием купил бы место для рекламы берега, где лежит тело Паркера. Прилетайте, прилетайте все. Они бы откладывали яйца в складках разлагающегося тела, и человек, оставивший шрамы на бедрах его двойника, давал бы жизнь личинкам. Это было бы прекрасно.