Он показал в сторону террасы.
— Там есть плот, — сказал он. — Он выглядит как лошадь, Бог знает почему. Он в тени, я знаю. Но ты всегда здорово стрелял. Если можешь попасть в него, Гард, всади в него пару пуль. Утопи чертову штуку.
Гарднер снял с плеча винтовку и прильнул к оптическому прицелу. В течение долгого времени ствол двигался то туда, то сюда.
— Я вижу его, — прошептал Гарднер и нажал на спуск. Эхо отразилось от воды и стихло, наложившись само на себя. Ствол винтовки поднялся, потом снова опустился. Гарднер выстрелил еще раз. И еще раз.
— Попал, — сказал Гарднер, опуская ружье. К нему вернулся кураж. Он улыбался так же, как после возвращения из той командировки в Юту. — Теперь только шкура плавает на поверхности. Хочешь посмотреть в прицел? — Он протянул винтовку Слоуту.
— Нет, — сказал Слоут. — Если ты говоришь, что попал, значит, ты попал. Теперь ему придется идти по суше, и мы знаем, в какую сторону он пойдет. Я думаю, что у него будет то, что стояло на нашем пути так много лет.
Гарднер смотрел на него сияющими глазами.
— Думаю, стоит пойти туда. — Он указал на старый деревянный тротуар, находившийся сразу за забором, около которого Слоут провел так много часов, смотря на отель и думая о том, что находилось в танцевальном зале.
— Хоро…
И в этот момент земля начала стонать и подниматься у них под ногами — подземное существо проснулось, оно встряхивалось и ревело.
Ослепительный белый свет заполнил все окна «Эджинкорта» — свет тысячи солнц. Окна взорвались одновременно. Стекла посыпались бриллиантовым дождем.
— ПОМНИ О СВОЕМ СЫНЕ И СЛЕДУЙ ЗА МНОЙ! — проревел Слоут. Ощущение предрешенности в нем было теперь ясным и безусловным. Он должен был победить в конце концов.
Они вдвоем побежали по вздымающемуся песку к деревянному тротуару.
Джек медленно шел, переполненный любопытством, по деревянному полу танцевального зала. Он смотрел вверх, глаза блестели. Его лицо купалось в чистом белом свете, имевшем все оттенки — краски зари, краски заката, краски радуги. Талисман висел в воздухе высоко над ним, медленно вращаясь.
Это был хрустальный шар примерно трех футов в поперечнике, с короной свечения такой яркой, что невозможно было понять, насколько он велик на самом деле. Изящно изогнутые линии покрывали его поверхность, словно параллели и меридианы… А почему бы и нет? — подумал Джек, по-прежнему пребывая в глубоком изумлении и потрясении. Это и есть мир — ВСЕ миры — в микрокосме. Более того, это ось всех возможных миров.
Поющая, вращающаяся, сияющая.
Он стоял под ним, купаясь в его тепле и доброй силе, он стоял как во сне, чувствуя, как эта сила вливается в него, подобно весеннему дождю, будящему скрытую силу в миллиардах маленьких зерен. Он почувствовал ужасную радость, прорывающуюся сквозь его разум как ракета, и Джек Сойер, смеясь, поднял обе руки над запрокинутой головой.
— Так иди же ко мне! — крикнул он
и перенесся
(через? сквозь?)
в
Джейсона.
— Так иди же ко мне! — снова крикнул он на мягком, слегка отрывистом языке Долин. Он прокричал это смеясь, но по его щекам текли слезы. И он понял, что все было начато другим мальчиком и должно быть им завершено, и он
перенесся
обратно
в
Джека Сойера.
Над ним Талисман дрожал в воздухе, медленно вращаясь, излучая свет, тепло и ощущение истинного добра, белизны.
— Иди ко мне!
Талисман начал снижаться.
Так после долгих недель и тяжелых приключений, после тьмы и отчаяния, после приобретения и потери друзей, после дней тяжкого труда и ночей, проведенных в сырых стогах, после столкновений с демонами в темных уголках (в том числе его души) — после всего этого Джек нашел Талисман.
Он видел, как Талисман опускался, и его переполнило ощущение миров, находящихся в равновесии, и миров, стоящих на грани. Был ли Джейсон в нем реальностью? Сын Королевы Лауры был убит, он был духом, именем которого клялись люди в Долинах. Но Джек понял, что Джейсон существовал. Поход Джека за Талисманом, поход, который было предначертано совершить Джейсону, оживил Джейсона — Джек действительно имел двойника, двойника в себе самом. Если бы Джейсон был духом, таким же как и рыцари, он бы исчез, когда этот лучистый шар коснулся его поднятых вверх пальцев. Джек опять бы убил его.
Не беспокойся, Джек, прошептал голос. Голос был теплым и чистым.
Талисман опустился вниз — шар, мир, все миры, — он был славой и теплом, он был добром, он был возвращением чистого, белого. И каким всегда было белое и каким всегда будет — исключительно хрупким.
Когда он спустился вниз, вокруг Джека закружились миры. Он не проваливался сквозь слои реальности, он видел целый космос реальностей, наложившихся друг на друга, связанных, как
(рубашка из реальности)
кольчуга.
Ты возьмешь в руки Вселенную миров, космос добра, Джек. Это был голос его отца. Не урони его, сынок. Ради Джейсона, не урони его.
Миры за мирами, прекрасные и ужасные, все они осветились теплым белым светом этой звезды, хрустальным шаром, покрытым ровными линиями. Он медленно опускался навстречу вытянутым вверх дрожащим пальцам Джека Сойера.
— Иди ко мне! — крикнул он Талисману, когда тот запел. — Иди ко мне!!!
Талисман висел в трех футах над его руками, обжигая их своим мягким целительным жаром; вот уже в двух футах; вот уже в одном. Он на миг остановился, медленно вращаясь, его ось немного наклонилась, и Джек увидел сверкающие контуры континентов, океанов и ледовых шапок на его поверхности. Он смущенно замер в воздухе… и медленно опустился в протянутые руки мальчика.
Глава 43Новости отовсюду
Лили Кевинью, уснувшая беспокойным сном после того, как ей показалось, что она слышит голос Джека где-то внизу, теперь сидела в постели прямо. Впервые за долгие недели на ее желтых как воск щеках появился румянец. Ее глаза светились надеждой.
— Джейсон? — позвала она и нахмурилась: это не было именем ее сына. Но во сне, который ей только что снился, у нее был сын с таким именем, и в этом сне она была кем-то другим. Это, конечно, влияние лекарств.
— Джек? — снова позвала она. — Джек, где ты?
Никакого ответа… но она чувствовала его, точно знала, что он жив. Впервые за долгое время — наверное, шесть месяцев — она чувствовала себя действительно хорошо.
— Джеки… — сказала она и взяла сигареты. Она взглянула на них и швырнула в камин, где уже была куча всякой другой дряни, которую она собиралась немного позже сжечь. — Похоже, я бросаю курить во второй и последний раз в своей жизни, Джеки, — сказала она. — Держись, парень, мама любит тебя.
И она вдруг обнаружила, что без всякого повода ее губы растянулись в широкой радостной улыбке.
Донни Киган, отбывавший наряд на кухне Дома Солнечного Света, когда Волк освободился из карцера, пережил ту ужасную ночь; Джорджу Ирвинсону, парню, бывшему с ним, повезло меньше. Теперь Донни находился в обычном сиротском доме в Манси, штат Индиана. В отличие от некоторых других воспитанников Дома Солнечного Света Донни был настоящим сиротой: Гарднеру приходилось изредка принимать и таких детей, чтобы избежать конфликтов со штатом.
Сейчас он тер шваброй темный зал на втором этаже. Вдруг Донни посмотрел вверх, его мутные глаза расширились. Тучи, из которых на декабрьские убранные поля падал белый снег, внезапно раздвинулись на западе, пропуская единственный широкий луч солнца, удивительно красивый в своем одиночестве.
— Ты прав, я ЛЮБЛЮ его! — радостно прокричал Донни. Он обращался к Ферду Джанклау, но Донни, у которого было слишком много тараканов в голове, чтобы осталось достаточно места для мозгов, уже забыл его имя. — Он прекрасен, и я ЛЮБЛЮ его!
Донни залился идиотским смехом, но теперь даже смех его был почти прекрасен. Несколько мальчиков подошли к дверям и с удивлением смотрели на него. Лицо Донни купалось в свете чистого легкого луча, и один из мальчиков прошептал своему близкому другу, что Донни в этот момент выглядел как Иисус.
Миг прошел, тучи снова затянули странный клочок чистого неба, а снегопад понемногу превратился в первую снежную бурю сезона. Так Донни узнал, что означало на самом деле чувство любви и радости. Все это быстро пронеслось мимо него… но он не забыл само чувство, почти обморочное ощущение добра, добра совершенного, а не обещанного; чувство ясности и глубокой прекрасной любви; чувство экстаза оттого, что снова пришло белое, чистое.
Судья Фэйрчайлд, который отправил Джека и Волка в Дом Солнечного Света, больше не был судьей, и по окончании разбирательства он должен был отправиться в тюрьму. Не было сомнений, что в тюрьме он останется надолго, очень надолго. Может быть, никогда из нее и не выйдет: он был уже немолод и не очень здоров. «Если бы они не нашли эти проклятые тела…»
Он оставался настолько бодрым, насколько позволяли обстоятельства, но сейчас, когда он сидел в камере, чистя ногти и думая о доме, на него обрушилась тяжелая волна депрессии. Он вдруг перестал чистить ногти, задумчиво взглянул на ножик, а потом вставил кончик лезвия в правую ноздрю. Помедлив пару секунд, а потом прошептав: «О черт! А почему бы и нет?» — он резко двинул кулак вверх, отправляя лезвие в короткое смертельное путешествие, протыкая сначала носовые пазухи, а потом и мозг.
Смоуки Апдайк сидел за стойкой в дискотеке, занимаясь счетами и суммируя числа на своем калькуляторе «Тексас инструментс», как и в тот день, когда его повстречал Джек. Только теперь был ранний вечер, и Лори обслуживала первых вечерних посетителей. Музыкальный автомат играл песенку «Лучше бы передо мной стояла бутылка».