Сначала все было нормально. Вдруг Смоуки резко выпрямился; маленькая бумажная шапочка свалилась у него с головы. Он схватился за левую сторону груди, где его, подобно игле, пронзила резкая боль. Бог скребется когтями, сказал бы Волк.
В этот момент гриль с грохотом взлетел на воздух. Он ударился в плафон и оторвал его от потолка. Плафон со звоном приземлился. Едкий запах газа наполнил заднюю часть бара почти сразу. Лори закричала.
Музыкальный автомат набирал скорость: 45 оборотов в минуту, 78, 150, 400! Шутливые жалобы певицы превратились в сумасшедшее бормотание. Секунду спустя взорвался и проигрыватель. Во все стороны полетели осколки цветного стекла.
Смоуки взглянул на калькулятор и увидел в красном окошечке единственное вспыхивающее слово:
Потом глаза его взорвались.
— Лори, выключи газ! — крикнул один из клиентов. Он слез с табурета и повернулся к Смоуки: — Смоуки, скажи ей… — И человек завопил от ужаса, увидев кровь, бьющую фонтанами из дыр, где были глаза Смоуки Апдайка.
Еще спустя секунду вся дискотека взлетела на воздух, и прежде чем подоспели пожарные машины из Догтауна и Элмиры, большая часть города была объята огнем.
Невелика потеря, ребята. Скажем «аминь».
В Школе Тэйера, где всем правил разум, как и всегда (за исключением маленькой интерлюдии, о которой студенты помнили как о нескольких смутных снах), начался последний урок. Во время фейерверка в Индиане здесь, в Иллинойсе, моросил мелкий дождь. Студенты, сонные и задумчивые, сидели в классах.
Внезапно зазвенели колокола в церкви. Головы поднялись. Глаза расширились. По всей школе уже забытые сны снова дали о себе знать.
Эйзеридж сидел в кабинете математики и ритмично водил рукой между ног, глядя невидящими глазами на логарифмы, выстраиваемые на доске старым мистером Хакинсом. Он думал о симпатичной маленькой официантке, с которой собирался встретиться вечером. Она носила пояс вместо трусиков, и ей очень нравилось не снимать чулки, когда они занимались любовью. Вдруг Эйзеридж повернулся к окну, забыв о своей эрекции, забыв об официантке с ее длинными ногами и тонкими чулками, — внезапно, без всякого повода, ему вспомнился Слоут. Смешной маленький Ричард Слоут, которого можно было с уверенностью классифицировать как лопуха, но в то же время лопухом он не был. Он подумал о Слоуте и забеспокоился: все ли у него в порядке? Почему-то ему показалось, что Слоут, покинувший школу без уважительной причины четыре дня назад, чувствовал себя не слишком хорошо.
В кабинете директора мистер Дафри обсуждал исключение из Школы за обман мальчика по имени Джордж Хартфилд с его разъяренным — и богатым — отцом, когда колокола начали исполнять свою незапланированную мелодию. Когда она кончилась, мистер Дафри обнаружил себя стоящим на четвереньках с высунутым языком. Хартфилд-старший стоял, прижавшись к двери; его глаза и рот были широко раскрыты от изумления, ярость — вытеснена удивлением и страхом. Мистер Дафри ползал по ковру, лая, как собака.
Альберт как раз собирался перекусить, когда зазвонили колокола. Секунду он смотрел в окно, хмурясь, словно человек, пытающийся вспомнить что-то вертящееся на кончике языка. Потом пожал плечами и вернулся к открыванию пакета с чипсами — мама прислала ему целый ящик. Внезапно ему показалось, всего на мгновение, но мгновение достаточно длинное, что пакет был полон толстых копошащихся жуков.
Он потерял сознание.
Когда он пришел в себя и набрался смелости снова заглянуть в пакет, то увидел, что это была всего лишь галлюцинация. Конечно! Что же еще! Но все равно, эта галлюцинация оказала на него странное влияние в будущем: когда бы он ни открывал пакеты с чипсами, конфетами или банки с мясом, ему везде чудились жуки. К весне Альберт похудел на тридцать пять фунтов, стал играть в теннисной команде Школы Тэйера и потерял девственность. Впервые в жизни он почувствовал, что может выдержать любовь своей матери.
Все оглянулись, когда зазвонили колокола. Кто-то засмеялся, кто-то нахмурился, кто-то заплакал. Где-то завыла пара собак, и это было странно, потому что держать собак в студенческом городке не разрешалось.
Мелодия, исполняемая колоколами, не входила в компьютерную программу мелодий — рассерженный главный сторож потом проверил это. Один шутник предположил в еженедельном выпуске школьной газеты, что кто-то запрограммировал эту мелодию, пребывая в рождественском настроении.
Мелодия называлась «Счастливые деньки снова настали».
Несмотря на то что она считала себя уже слишком старой, чтобы забеременеть, кровь не текла у матери Волка Джека Сойера с момента превращения двенадцать месяцев назад. Три месяца назад она родила тройню — двух сестричек и одного братика. Ее труд был тяжел, и над ней довлело предчувствие, что один из ее старших детей погиб. Она знала, что он ушел в Другое Место, чтобы защищать стадо, и знала, что он умер там и она никогда его больше не увидит. Это было очень тяжело и причиняло боль больше, чем роды.
Теперь, заснув рядом с молодняком под полной луной, на безопасном расстоянии от стада, она перевернулась и, притянув к себе младшего волчонка, стала вылизывать его. Не просыпаясь, волчонок обнял лапами лохматую шею матери и прижался щекой к ее плоской груди, и вот они уже оба улыбались. В ее зверином сне проснулась человеческая мысль: Бог скребется когтями. И лунный свет этого прекрасного мира, в котором все запахи были хорошими, падал на них, спящих в объятиях друг у друга.
В городе Гослин, штат Огайо (недалеко от Аманды, в каких-то тридцати милях к югу от Колумбуса), человек по имени Бадди Паркинс в полумраке курятника убирал куриный помет. Марлевая повязка закрывала его рот и нос, чтобы не дать задохнуться в облаках пыли засохшего гуано. У него болела голова от этой вони. Кроме того, у него болела спина, потому что он был высоким, а курятник — нет. Учитывая все это, он с уверенностью мог сказать, что это была собачья работа. У него было три сына, но все они куда-то исчезали как раз тогда, когда требовалось чистить курятник. Короче говоря, он был уже почти готов, и…
Парень! Господи Иисусе! Этот парень!
Он вдруг вспомнил мальчика, назвавшегося Льюисом Фарреном, с полной ясностью и любовью. Мальчика, утверждавшего, что он едет к своей тетке Элен Воган, в город Бакай-Лэйк; мальчика, который повернулся к Бадди, когда Бадди спросил у него, не убежал ли он из дома, и, повернувшись, открыл лицо, полное честности, добра и неожиданной, удивительной красоты. Красоты, заставившей Бадди думать о радугах после бурь и закатах после трудных рабочих дней.
Он резко выпрямился и ударился головой о балку, достаточно сильно, чтобы из глаз брызнули слезы… но он улыбался по-прежнему. О Боже, этот парень ТАМ, он ТАМ, подумал Бадди Паркинс, и хотя он не имел понятия о том, где находится «там», он вдруг был захвачен сладким чувством приключения; никогда, с тех пор как он прочитал «Остров сокровищ» в двенадцать и впервые потрогал девичью грудь в четырнадцать лет, он не был так ошеломлен, взволнован и переполнен теплой радостью. Он засмеялся, бросил лопату. В это время куры смотрели на него с тупым удивлением, а Бадди Паркинс танцевал в курином помете, смеясь под марлевой повязкой и щелкая пальцами.
— Он там! — смеясь, кричал Бадди Паркинс курам. — Он там, он смог сделать это, он получил его!
Позже он был почти уверен — почти, но никогда вполне, — что он, видимо, надышался куриной пыли. Но это было не все, черт побери! У него было какое-то озарение, но он не помнил, что именно это было… Примерно как в случае с одним британским поэтом, о котором им в школе рассказывал учитель английского: парень принял большую дозу опиума и начал писать поэму о каком-то публичном доме… но когда он вернулся на землю, то не смог ее закончить.
Примерно так, думал он, но где-то в глубине души знал, что это не так, и хотя он не помнил, что именно вызвало в нем радость, он, как и Донни Киган, не мог забыть, как пришла к нему эта радость, он не мог забыть сладкое чувство прикосновения к какому-то великому приключению, он помнил белый свет, который на самом деле состоял из всех цветов радуги.
Есть старая песня Бобби Дарина, в которой поется: «И земля плюется корнями, одетыми в джинсовые рубашки и сапоги, — тащи их прочь… тащи их прочь». Дети из округа Каюга, штат Индиана, относились бы к ней с большим энтузиазмом, если бы она не была популярна задолго до их рождения. Дом Солнечного Света пустовал немного больше недели и уже приобрел у местных детей репутацию бандитского логова. Учитывая останки, найденные около каменной стены за Дальним полем, это было неудивительно. Табличка «ПРОДАЕТСЯ» выглядела так, словно она стояла на газоне целый год, а не девять дней, представитель местных властей уже один раз снизил цену и подумывал о том, чтобы сделать это еще раз.
Но случилось так, что ему не пришлось этого делать. Когда первый снег начал падать из свинцовых туч над Каюгой (а Джек Сойер прикоснулся к Талисману в двух тысячах миль от этого места), газовые баллоны, находившиеся за кухней, взорвались. Рабочий из «Газовой и электрической компании Восточной Индианы» побывал в Доме Солнечного Света за неделю до этого и перекачал весь газ в свой грузовик, он мог поклясться, что можно было даже забраться внутрь газового баллона и закурить там сигарету без риска для жизни, но тем не менее баллоны взорвались как раз в тот момент, когда стекла из дискотеки полетели на улицу (заодно с несколькими завсегдатаями, одетыми в джинсовые рубашки и сапоги… спасатели из Элмиры утащили их прочь).
«Дом Солнечного Света» сгорел дотла почти мгновенно.
Давайте скажем «аллилуйя»!
Во всех мирах что-то сдвигалось и занимало новое положение, словно гигантский зверь… но в Пойнт-Венути зверь был под землей, он проснулся и ревел. Он не мог уснуть в течение следующих семидесяти девяти секунд, согласно наблюдениям Калифорнийского института сейсмологии.