Джек повернулся, глаза вспыхнули в свете Талисмана.
Лили шарила по стене дрожащей исхудалой рукой в поисках выключателя. Она нашла его и включила свет. Любой увидевший ее в этот момент поспешил бы отвернуться. В последнюю неделю рак начал спешить, словно чуя, что приближается нечто, способное испортить ему удовольствие. Лили Кевинью весила теперь семьдесят восемь фунтов. Ее кожа стала болезненно-желтой. Коричневые круги под глазами стали смертельно-черными; сами глаза смотрели из глазниц измученным умным взглядом. Ее грудь исчезла. Плоть на руках исчезла. На ягодицах и бедрах появились пролежни.
Но это было не все. В течение последней недели она заболела еще и пневмонией.
В ее истощенном состоянии она была первейшим кандидатом на любое респираторное заболевание. Она могла заболеть и при лучших обстоятельствах… а сейчас тем более. Батареи в «Альгамбре» перестали давать тепло несколько дней назад. Она не знала точно, как давно — время стало для нее размытым и неопределенным, как и для Джека в лимузине. Она знала только то, что тепло пропало в ту же ночь, когда она пробила рукой стекло, прогоняя чайку, похожую на Слоута.
После этого «Альгамбра» стала пустым и холодным склепом, в котором она скоро умрет.
Если все происходившее в «Альгамбре» было делом рук Слоута, то он постарался на славу. Все ушли. Все. Не было горничных с их скрипучими тележками. Не было насвистывающего уборщика. Не было клерка. Слоут положил их всех в карман и унес с собой.
Четыре дня назад, когда она не нашла в комнате еды, чтобы удовлетворить даже свой птичий аппетит, она встала с постели и медленно пошла к лифту. Она взяла с собой в эту экспедицию стул, попеременно то садясь на него, чтобы передохнуть, то используя для опоры. Ей потребовалось сорок минут, чтобы преодолеть сорок футов коридора и добраться до дверей лифта.
Она несколько раз нажала на кнопку вызова, но лифт не пришел. Кнопка даже не загорелась.
— Вот черт, — хрипло пробормотала Лили, а потом медленно преодолела двадцать футов до лестницы. — Эй! — крикнула она вниз и, закашлявшись, рухнула на стул.
Они могли не услышать мой крик, но они наверняка должны были услышать мой кашель, подумала она.
Но никто не пришел.
Она крикнула еще раз, потом еще, и снова у нее начался приступ кашля. Она пошла обратно по коридору, который казался длинным, как шоссе в Небраске в ясный день. Она не рискнула спуститься по лестнице. Она могла не подняться по ней назад. Внизу никого не было, ни в холле, ни в кафетерии — нигде. И телефоны не работали. Во всяком случае, телефон в ее комнате не работал, и она не слышала ни одного звонка во всем этом старом мавзолее. Игра не стоит свеч. Она не хотела замерзнуть до смерти в холле.
— Джеки, — пробормотала она, — где ты…
Она снова закашлялась и упала в обморок, уронив на себя стул. Она пролежала на холодном полу около часа, и, вероятно, именно тогда пневмония поселилась в ее теле по соседству с раком. Эй, большой Р.! Здесь есть новенькие! Можешь называть меня большая П.! Мы побежим наперегонки!
Каким-то образом она вернулась в комнату и с того момента существовала в спирали лихорадки, прислушиваясь к своему дыханию, становящемуся все громче и громче, пока ее воспаленный разум не начал представлять легкие в виде двух ржавых сосудов, в которых гремело множество связанных цепей. Но она еще не сдавалась — не сдавалась потому, что часть ее разума была наполнена безумной уверенностью в том, что Джек вернется.
Кома начинала затягивать ее, как водоворот. Грохот цепей в ее груди стал длинным, сухим выдохом — Хахххххххххх…
Потом что-то вырвало ее из этой спирали и заставило искать в холодной темноте выключатель. Она выбралась из постели. У нее не было достаточно сил для этого, и доктор посмеялся бы над такой идеей. Но она смогла, хотя дважды падала и наконец встала на ноги. Она поискала рукой стул, нашла его и двинулась через комнату к окну.
Лили Кевинью, Королева Пчел, исчезла. Остался ходячий ужас, съеденный раком, сожженный лихорадкой.
Она добралась до окна и посмотрела наружу.
Она увидела человеческие очертания… и светящийся шар.
— Джек! — попыталась она крикнуть. Вместо крика получился хриплый шепот. Женщина подняла руку, попыталась помахать. Слабость
(Хаахххххххххххх…)
нахлынула на нее. Она схватилась за подоконник.
— Джек!
Внезапно шар в руках у стоящего внизу человека ярко вспыхнул, осветив его лицо, и это было лицо Джека. Это был Джек! О, слава Богу, это был Джек! Джек вернулся домой.
Джек побежал.
— Джек!
Ввалившиеся умирающие глаза заблестели. Слезы потекли по ее желтым щекам.
— Мама!
Джек бегом пересек холл, заметив, что старомодный телефонный коммутатор оплавился и почернел, как от огня при коротком замыкании, и сразу же забыв об этом. Он видел ее, и она выглядела ужасно, словно в окне показался силуэт пугала.
— Мама!
Он помчался по лестнице, перескакивая сначала через две, потом через три ступеньки. Талисман в его руках вспыхнул красно-розовым светом и снова погас.
— Мама!
Он пробежал по коридору к их комнатам и наконец услышал ее голос. Это был угасающий хрип существа, находящегося на краю смерти.
— Джеки?
— Мама!
Он ворвался в комнату.
Внизу, в машине, Ричард Слоут нервно посмотрел наверх через поляризованное стекло. Что он там делает, что Джек там делает? Глаза Ричарда болели. Он вытянулся, чтобы посмотреть на верхние окна. Когда он наклонился набок и посмотрел наверх, ослепительный белый свет вспыхнул в нескольких окнах верхнего этажа, осветив на миг пространство перед отелем. Ричард уронил голову на колени и застонал.
Она лежала на полу около окна — он увидел ее там. Смятая, какая-то пыльная постель была пуста, вся спальня, своим беспорядком напоминавшая детскую, казалась пустой… У Джека все замерло внутри, к горлу подступил комок. Потом Талисман вспыхнул ярким светом, на миг сделав все находящееся в комнате бесцветно-белым.
— Джеки? — прохрипела она.
— МАМА! — заревел он, увидев ее, лежащую под окном, как конфетный фантик.
Тонкие и невьющиеся ее волосы лежали на грязном ковре. Ее руки, бледные и скребущиеся, казались когтями маленького зверька.
— О Боже, о Боже! — пробормотал он и каким-то образом пересек комнату, не сделав ни шага. Он проплыл через комнату, и этот миг показался ему очень четким, как изображение на фотографической пластинке. Ее волосы на ковре, ее маленькие узловатые руки.
Он вдохнул тяжелый запах болезни, близкой смерти. Джек не был доктором и не мог заметить многие изменения в ее теле. Он знал одно: его мать умирает, жизнь покидает ее через невидимые трещины, и у нее осталось очень мало времени. Она дважды назвала его по имени, и это было почти все, что позволила еще теплящаяся в ней жизнь. Уже начиная плакать, Джек положил ей руку на лоб и опустил Талисман на пол около нее.
Ее волосы казались наполненными песком, ее лоб горел.
— О мама, мама! — сказал он и просунул руки под ее тело.
Он не мог смотреть на ее лицо. Через тонкую ночную рубашку ее бедро казалось горячим, как дверца печи. Другая его ладонь ощущала такой же жар на ее левой лопатке. Слезы навернулись ему на глаза. Он поднял ее, словно ворох одежды. Джек застонал. Руки Лили безвольно висели.
(Ричард)
Ричард был… был не столь плох, даже когда Джек нес его на спине, легкого, как шелуху, спускаясь с холма в зараженный Пойнт-Венути. От Ричарда тогда мало что осталось, кроме язв и сыпи, и он тоже горел в лихорадке. Но Джек понял с каким-то немыслимым ужасом, что в Ричарде тогда было больше жизни, чем теперь в его матери. Но она назвала его имя.
(а Ричард почти умирал)
Она назвала его имя. Он понял это. Она подошла к окну. Она назвала его имя. Это было невозможно, немыслимо, аморально представить, что она может умереть. Одна ее рука болталась перед ним, как травинка, которую сейчас срежет коса. Ее обручальное кольцо слетело с пальца. Джек плакал непрерывно и бессознательно.
— Хорошо, мама, — сказал он, — хорошо, теперь все хорошо, хорошо, хорошо.
Его руки почувствовали вибрацию ее тела, которая могла означать согласие.
Он осторожно опустил ее на кровать, и она невесомо скатилась в сторону. Джек встал коленом на кровать и наклонился над ней.
Когда-то, в самом начале путешествия, его мать вдруг показалась ему старой женщиной — усталой, измученной, старой женщиной в чайной. Как только он узнал ее, иллюзия рассеялась и Лили Кевинью Сойер снова стала сама собой. Ее возраст было невозможно определить — она была нестареющей блондинкой с вызывающей улыбкой на лице. Такой она была на рекламном щите, заставившем сжаться сердце ее сына.
Женщина, лежащая на кровати, мало напоминала актрису с рекламного щита. Слезы на миг ослепили Джека.
— О нет, нет, нет! — сказал он и прикоснулся ладонью к ее пожелтевшей щеке.
У нее, казалось, не было сил даже поднять руку. Он взял ее сухую бесцветную руку в свою.
— Пожалуйста, пожалуйста, не… — Он не мог даже позволить себе сказать это.
Он понял, сколько усилий потратила эта изможденная женщина. Она смотрела в окно и ждала его, он понял это. Она знала, что он вернется, и, видимо, благодаря Талисману почувствовала момент его возвращения.
— Я здесь, мама, — прошептал он. Из его носа потекло. Он, не церемонясь, вытер нос рукавом.
Джек впервые заметил, что все его тело дрожало.
— Я принес его, — сказал он с гордостью. — Я принес Талисман!
Мальчик аккуратно положил ее невесомую руку на стеганое покрывало.
Около стула, там, где он его положил (очень осторожно), Талисман продолжал светиться. Но его свет был слабым, неуверенным, туманным. Джек исцелил Ричарда, просто прокатив Талисман по его телу, то же самое он сделал и со Спиди. Но в этот раз должно был