Водитель — простоватый парень в заношенной ковбойской шляпе — затравленно смотрел, как Слоут крутится вокруг машины, выискивая вмятины и царапины. Леденец таял во рту, ворот пиджака стал мокрым от пота. Водитель знал, что ему грозит, — неделю назад Слоут устроил ему хорошую взбучку, найдя маленькую царапинку на дверце «BMW». В середине своей напыщенной речи он обратил внимание, каким удрученным стало лицо парня, и в накатившей волне безудержного веселья Слоут, смеясь, похлопал его по плечу, не переставая, хотя уже и шутливо, отчитывать. Но водителя это не взбодрило. Слабым, извиняющимся голосом он начал оправдываться, что, может быть, эта пустяковая царапина появилась совсем не по его вине. Может, в этом виноват автосервис. «Вы ведь знаете, как эти идиоты обращаются с машинами. К тому же по ночам…»
— Заткни свою вонючую глотку! — крикнул Слоут, окончательно выйдя из себя. — Эта «пустяковина», как ты ее изволил назвать, выльется мне в две твои недельные зарплаты! Я прибил бы тебя на месте, скотина, если бы полностью был уверен, что ты не прав. На твое счастье, я не помню, была царапина на дверце или нет, когда я вчера забирал машину из мойки. Но как бы то ни было, если ты еще хоть раз посмеешь сказать мне что-нибудь, кроме «Здравствуйте, мистер Слоут» или «До свидания, мистер Слоут», я придушу тебя на месте! Не успеешь даже глазом моргнуть.
И вот теперь шофер не отрываясь следил за тем, как Слоут осматривает машину, зная, что, если тот найдет какие-нибудь повреждения на ее лакированной поверхности, ему сразу можно будет класть голову на плаху. Выудив из кармана тряпку, он принялся яростно стирать несуществующие пятна с ветрового стекла. Хитрая уловка, дружище.
На этот раз Слоут решил вести машину сам. Выехав со стоянки, он заглянул в зеркало заднего вида. На лице шофера, оставшегося стоять на дороге, застыло такое же выражение, как на лице Фила Сойера в последние секунды жизни. Это почему-то очень развеселило Слоута, и весь путь до автострады был освещен его широкой улыбкой.
Филипп Сойер недооценивал Моргана Слоута еще со времени их первой встречи, когда они оба были первокурсниками в театральном колледже. Может быть, размышлял Слоут, это произошло из-за того, что его легко было недооценить. Толстенький коротышка из Акрона, ничем не примечательный, честолюбивый и всегда встревоженный, он первый раз в жизни выбрался из своего захудалого городишка в штате Огайо.
Слушая, с какой легкостью его одногруппники говорят о Нью-Йорке, об игре в очко, о клубе «Аист» и о многих других неизвестных ему вещах, он страдал от своего невежества.
— Мне больше нравится нижняя часть города, — бросил он тогда так небрежно, как только мог. Ладони взмокли, пальцы судорожно сжимались в кулаки (по утрам Слоут часто просыпался с кровоподтеками на руках из-за того, что ногти впивались в кожу).
— Какая нижняя часть, Морган? — спросил его Том Вудбайн. Остальные захохотали.
— Ну там, где Бродвей и Виллидж, — выдавил из себя Слоут. Шквал грубых насмешек с новой силой обрушился на него.
Он был некрасив и плохо одет. Весь его гардероб состоял из двух костюмов; оба они были угольного цвета и сшиты как будто специально на пугало. Еще в университете у него начали выпадать волосы, и розовая лысина проступала из-под короткой прически.
Нет, в Слоуте не было абсолютно никакой привлекательности, и он это осознавал. Он чувствовал себя словно сжатым в кулак, и эти кровоподтеки на ладонях были маленькими фотографиями его души.
Все остальные любили театр (впрочем, как и они с Сойером), гордились красивыми профилями, здоровыми желудками, хорошими манерами и вели беззаботный образ жизни. Развалившись на диванах в холле одного из зданий студенческого городка в Дэйвенпорте, они напоминали собрание богов Олимпа; кашмирские свитера облегали их плечи, словно золотое руно (а Слоут в это время не мог себе позволить купить новые брюки). Все они двигались к своей цели — стать актерами, драматургами, поэтами. Слоут хотел быть режиссером. Но больше всего на свете он желал стать человеком, способным расставить сети всем этим богатым мальчикам, из которых потом только он сможет их выпутать.
Сойер и Том Вудбайн, которые казались Слоуту невообразимо богатыми, были соседями по комнате. Том проявлял довольно вялый интерес к театру. В выпускном спектакле он принимал участие только из чувства солидарности с Филом. Томас Вудбайн отличался от других своей необычайной серьезностью и целеустремленностью. Уже окончив театральный колледж, он вдруг решил стать юристом, обнаружив в себе тягу и способности к юриспруденции. (Действительно, большинство знакомых Вудбайна легче представляли его заседающим в Верховном суде, чем занимающимся театральной деятельностью.) Выражаясь языком Слоута, Томас был человеком без мечты, он был больше заинтересован в том, чтобы жить правильно, чем в том, чтобы жить хорошо. Конечно, у него было все, что нужно, а если вдруг чего-то не хватало, люди охотно ему это давали. Как мог он, настолько избалованный жизнью, о чем-то мечтать? Слоут подсознательно ненавидел Вудбайна и не мог заставить себя называть его Томми.
За четыре года обучения в колледже Слоут поставил две пьесы: «Нет выхода», которую студенческая газета назвала безыдейной и бездарной, и «Воздушная кукуруза». Эта, в свою очередь, была описана как «взбалмошная, циничная и редкостно пошлая». Большинство из этих эпитетов подошло бы и самому Слоуту. Скорее всего у него попросту отсутствовал режиссерский талант — он не умел глубоко прочувствовать пьесу, в его мыслях не было гармонии. Нельзя сказать, чтобы он растерял все свои стремления, жизненную цель, — нет, они просто коренным образом изменились. Его больше не устраивало оставаться человеком за кадром, он должен быть на виду. Филиппа Сойера тоже начали посещать подобные мысли. Он не представлял себе, что может дать ему карьера артиста, но чувствовал в себе силы стать импресарио.
— Давай поедем в Лос-Анджелес и откроем свое дело, — предложил Фил Слоуту в день их выпуска. — Это, конечно, чертовски сложно, и родители вряд ли будут довольны, но, может быть, у нас получится? Пусть даже поголодаем пару лет.
Филипп Сойер — Слоут понял это еще в первый год их знакомства — не был богат на самом деле. Он только выглядел богатым.
— А когда встанем на ноги, пригласим Томми быть нашим адвокатом. Он к тому времени получит юридическое образование.
— Неплохая идея! — сказал Слоут. На самом деле у него было другое мнение по этому поводу, но его время еще не пришло. — А как мы себя назовем?
— Как тебе больше нравится? Можно «Слоут и Сойер». Или наоборот?
— Да! «Сойер и Слоут»! Это намного лучше звучит.
У Слоута был цветущий вид, но внутри все кипело… Фил вечно намекал ему, что его место на заднем плане.
Оба семейства с порога отмели предложенную Филом идею, но, несмотря на это, «компаньоны» все же отправились в Лос-Анджелес в маленьком старом «де сото» (что еще раз показывало, как Морган зависел от своего партнера). В обшарпанном здании в Северном Голливуде с веселеньким «населением», состоящим из крыс и блох, они открыли свой первый офис и принялись распространять свои напечатанные на машинке «рекламные проспекты». Никакого толку. Около четырех месяцев сплошного невезения. За все это время к ним обратился пьяный комик, двое придурков, считавших себя великими драматургами, и писатель-юморист, который, прочитав свои бездарные «творения», принялся настойчиво требовать, чтобы ему заплатили. И вот однажды принявший чрезмерное количество виски и накурившийся марихуаны Фил Сойер поведал Слоуту о Долинах: «А знаешь, что я умею делать? Я умею путешествовать! Повсюду! И ты тоже сможешь…»
Вскоре после этого в одной из театральных студий Фил повстречал молодую начинающую актрису, и в течение часа они обзавелись своим первым серьезным клиентом. У этой актрисы было трое друзей, жутко недовольных своими менеджерами, а у одного из друзей был приятель, написавший довольно приличный киносценарий, а у приятеля был знакомый… К концу третьего года их деятельности компания «Сойер и Слоут» переехала в новый офис, а они сами — в новые квартиры. Слоут знал, что это Долины осчастливили их, хотя никак не мог понять, каким образом.
Сойер занимался клиентами, Слоут — деньгами, инвестициями… В общем, деловой стороной их деятельности. Сойер тратил деньги на обеды с деловыми партнерами, на авиабилеты, Слоут зарабатывал их. Именно он начал заниматься развитием новых площадей, недвижимым имуществом, промышленностью… К тому времени как Томас Вудбайн появился в Лос-Анджелесе, компания «Сойер и Слоут» имела капитал размером в пять миллионов долларов.
Слоут все еще недолюбливал своего бывшего однокашника. Томми Вудбайн, изрядно погрузневший, в своем синем костюме-тройке, сильнее, чем раньше, был похож на Верховного судью. С его щек никогда не сходил яркий румянец (алкоголь?), манеры остались такими же тяжеловесными. Жизнь уже оставила на нем свой отпечаток — маленькие аккуратные морщинки по углам глаз, да и сами глаза более печальны, чем у студента театрального колледжа. Слоут понял сразу, а Филу Сойеру нужно было это еще объяснять, какую страшную тайну носит в своем сердце Томас Вудбайн. Еще в студенческие годы он стал гомосексуалистом. Это все упрощало — Слоуту теперь ничего не стоило от него избавиться.
Голубых нужно убивать! Или, может, кто-нибудь хочет доверить активному педику воспитание своего малолетнего сына? Вы можете сказать, что Слоут пытался уберечь Фила Сойера от возможных последствий его серьезной ошибки. Но если бы Сойер сделал Слоута опекуном Джека, не было бы никаких проблем. Наемные убийцы из Долин — те самые двое — знают свое дело.
Все было бы проще, думал Слоут в тысячный раз, если бы Фил никогда не женился. Если бы не было Лили и Джека… Если бы не было Джека — не было бы проблем. Жаль, что Фил так и не заглянул в старые вырезки из газет, рассказывающие о молодости Лили Кевинью. Слоут долго собирал их. Там было все: и когда, и с кем, и как часто. Сойеру это бы вряд ли понравилось. Это убило бы его любовь быстрее, чем ребята на черном фургоне переех