— Эй! Хватит! — крикнул Джек, сам не зная зачем.
Чайка подняла на Джека глаза-бусинки. Затем снова стала клевать мясо.
«Что тебе надо, Джек? Смотри, он еще шевелится. Он еще сам не знает, что уже мертв. — Сильный желтый клюв снова вонзился в мякоть. — Хрусть!»
Чайка задрала голову в серое сентябрьское небо и сглотнула. Джеку опять показалось, что она смотрит на него. Так глаза на некоторых портретах все время смотрят на вас, куда бы вы ни отошли. Ее глаза… Он узнавал эти глаза. Вдруг Джеку нестерпимо захотелось к маме и к ее глазам, темно-синим и добрым. Он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь так же безумно ему хотелось их увидеть. Разве что в раннем детстве… «А-а-а!» — зазвучала в ушах ее песенка, ее нежный родной голос:
Спи, мой Джеки, спи, дружок,
Под охотничий рожок.
Скоро папа твой придет,
Тебе песенку споет…
А-а-а! А-а-а!
Мать писала мемуары, куря одну сигарету за другой, потом перечитывала «голубые страницы», как она их называла. Он хорошо это запомнил — «голубые страницы». А-а-а… Все хорошо, Джеки… Я люблю тебя… Тс-с-с, тихо! Спи… а-а-а!
Чайка смотрела на него. Ужас охватил Джека. Он понял, что она действительно смотрит на него. Ее черные глаза (кого же они ему напоминают?) пронизывали насквозь. Чайка притягивала его к себе. Ее клюв раскрылся в сверхъестественной улыбке. Джек отвернулся и побежал, не оглядываясь. Слезы жгли его лицо, ноги увязали в песке.
Если бы кто-нибудь сейчас глядел вниз с высоты птичьего полета, он увидел бы только одинокого двенадцатилетнего Джека Сойера, бегущего по песку пляжа к отелю. Забыт Спиди Паркер, голос его исчез в слезах и шуме ветра. Только стучит в висках: «Нет! Нет! Нет!»
Вдали от пляжа, вконец запыхавшись, Джек остановился. Острая боль пронизывала его левый бок от плеча до пояса. Джек сел на одну из скамеечек, на которых летом любили отдыхать старики, и уронил голову так, что волосы закрыли лицо.
Возьми себя в руки! Если сержант Фьюри уйдет в восьмой сектор, кто же возглавит Ревущих Коммандос?
Он улыбнулся и действительно почувствовал себя лучше. Здесь, вдали от берега, все казалось не таким уж мрачным. Конечно, то, что случилось с дядей Томми, было ужасно, но он должен научиться спокойнее принимать такие события.
«В конце концов, — думал Джек, сидя на скамейке и разгребая ногой песок, — с мамой ничего не может случиться. С ней ничего не должно случиться, это невозможно. Ведь ни один врач не поставил ей точного диагноза, ни один! Нет, если бы у нее был рак, они не приехали бы сюда. Скорее всего они сейчас были бы в Швейцарии, принимали бы там минеральные ванны. Так что не может быть…»
Тихий сухой свист нарушил ход его мыслей. Джек глянул под ноги, и глаза его широко раскрылись от ужаса. Песок возле левого его тапка будто ожил. Белые песчинки стекали в маленькую воронку размером с палец. Внезапно края воронки обвалились, и образовалась ямка глубиной сантиметров в десять, а песок кружил и осыпался внутрь.
Ничего этого нет! — твердо сказал себе Джек. Ничего нет. Просто мне напекло голову или я устал.
Но сердце его бешено колотилось. Нет, это не усталость, это не может быть плодом его воображения, он никогда не видел и не воображал подобных вещей. И уж по крайней мере он никогда не задумывался над тем, как попадают в преисподнюю.
Песок осыпался все быстрее и быстрее. Сухой шорох напомнил ему о статическом электричестве — в прошлом году в школе они ставили опыты с лейденскими банками. Но уже через мгновение звук стал похож на протяжный тихий стон, на последний вздох умирающего.
Края отверстия обвалились вновь. Теперь это была уже не воронка, а что-то вроде печной трубы в песке, какая-то чертовщина. Ярко-желтая обертка от жевательной резинки то появлялась, то исчезала в потоке песка. Песок все осыпался, и Джеку стало видно ее название: «Ф-ФРУ-ФРУКТО». Дыра становилась шире и глубже. «ФРУКТОВАЯ», — прочитал наконец Джек. Песок осыпался все быстрее и быстрее, с яростным свистом ш-ш-ш-у-у-ух!..
Сначала Джек просто испугался. Теперь он был вне себя от охватившего его ужаса. Из песка на него смотрел огромный черный глаз — глаз чайки, вытягивающей живую плоть из моллюска, словно резину, словно жевательную резинку… Ш-ш-ш-ш-ух! — сухим, неживым голосом грохотал песок. Шумело вовсе не в голове у Джека, как он ни пытался себе это внушить. Нет, голос был вполне реальный: Его вставные зубы вылетели, когда его ударили бампером. Как они затарахтели по дороге, ха-ха! Так что, как ни крути, черный фургон приедет и за тобой, и за твоей мамочкой!
Но Джек уже бежал без оглядки. Волосы его прилипли ко лбу, глаза были широко раскрыты, и в них застыл ужас.
Джек пронесся по тускло освещенному коридору отеля. Было тихо, как в библиотеке, и слабый свет из-за зашторенных окон падал на выцветшие ковры. Добежав до середины коридора, Джек перешел на быстрый шаг. Лифтер, выглянув из своей будки, ничего не сказал, но и без того хмурое его лицо стало еще более недовольным. Джек вдруг почувствовал себя так, будто его застали бегающим по церкви. Он вытер пот со лба и оставшийся путь до лифта прошел спокойно. Нажимая кнопку, он все еще чувствовал на затылке тяжелый взгляд лифтера. Только однажды ему удалось увидеть на его лице улыбку — когда тот узнал его мать. Видимо, улыбаться было совсем не в его правилах. «Интересно, какой же он старый, если помнит Лили Кевинью», — сказала тогда мать, когда они остались одни в своем номере. А ведь не так уж давно ее помнили, ее узнавали по тем пятидесяти фильмам, в которых она снялась в 50—60-х годах. Королева вторых ролей, королева однодневок, называла она сама себя. Но все же, когда ее останавливали на улице, она чувствовала себя настоящей звездой. А теперь… Теперь у нее не было и этого.
Джек сжался в комок перед неподвижными дверями лифта. Невыносимый потусторонний голос из песчаной воронки все еще звучал в его ушах. На мгновение он представил себе Томаса Вудбайна, доброго дядю Томми, своего опекуна. Этот человек заслонял их от всех бед и напастей. Теперь он лежал мертвый на бульваре Ла-Сенега, и его вставная челюсть, пролетев несколько метров, утонула в сточной канаве. Джек снова нажал на кнопку.
Скорее наверх!
Теперь ему представилось нечто еще более ужасное. Два отвратительных существа запихивали его мать в машину. Джеку стало дурно, ему захотелось в туалет. Он изо всех сил жал на кнопку, и серый человек за его спиной что-то недовольно пробурчал. Джек сжал рукой некое место внизу живота, чувствуя резкую боль. Наконец-то послышался шум спускающегося лифта. Джек закрыл глаза и крепко сжал ноги. Он вновь увидел маму, одинокую и растерянную, и двух людей с лицами бешеных собак рядом. Джек знал, что ничего этого не было на самом деле, только он уже видел это во сне, и там это происходило не с матерью, а с ним самим.
Красно-коричневые двери лифта открылись, и Джек увидел себя в зеркале лифта. Сон пятилетней давности снова вернулся к нему, и он видел, как пожелтели глаза одного из чудовищ, почувствовал, как когтистая рука другого хватает его за горло тяжелой, нечеловеческой хваткой… Джек запрыгнул в лифт, как будто его толкнули туда.
Нет. Этого никогда не будет, такой сон не может сбыться. Он никогда не увидит этих желтеющих глаз. Его мать красива и счастлива. Ничего не было. Никто не умирал. Только чайка выела раковину. Джек закрыл глаза, а лифт медленно пополз вверх.
Голос из песка смеялся над ним. Едва двери начали открываться, Джек выскочил наружу. Он миновал закрытые рты других лифтов, повернул направо и побежал по обшитому панелями коридору мимо подсвечников и картин. Они с матерью занимали номера 407 и 408, состоявшие из двух спален, маленькой столовой и гостиной с видом на длинный ровный пляж и бесконечный простор океана. Мать каждый день откуда-то приносила цветы, расставляла их в вазы и возле каждой ставила фотографию: Джеку пять лет, одиннадцать, новорожденный Джек на руках у отца, Филипп Сойер за рулем старого «де сото», отец с Морганом Слоутом едут в Калифорнию — трудно вообразить, но тогда они были так бедны, что ночевали в машине. Джек рванул на себя дверь и громко позвал мать. Цветы приветствовали его, фотографии улыбались, но никто не отвечал.
— Мама!
Позади скрипнула дверь. Джек похолодел. Он кинулся в большую спальню.
— Мама!
И снова лишь вазы с красивыми, яркими цветами, аккуратно заправленная пустая кровать и солнечный зайчик прыгает по стеганому одеялу. На тумбочке расставлены коричневые пузырьки с таблетками. За окном вдали все катились и катились волны.
Два страшных существа из странной машины тянут руки к матери…
— Мама!
— Джек? — раздался ее голос из ванной. — Что случилось?
— Ох! — произнес Джек и почувствовал, как расслабились его мышцы. — Прости, я просто не знал, где ты.
— Я принимаю душ перед обедом. Ты не против?
Джек вспомнил, что давно уже не мылся. Он упал в кресло и закрыл глаза. С ней все в порядке.
«С ней пока все в порядке», — поправил насмешливый голос. И осыпающийся в бездну песок снова закружился вихрем в его воображении.
Милях в семи-восьми от городка стоял небольшой ресторанчик с романтическим названием «Замок омара». Джек очень хорошо запомнил этот день — он уже немного опомнился от того, что произошло с ним на пляже.
Официант в красном пиджаке с омаром на спине указал им на столик у окна.
— Что мадам будет пить? — У официанта было холодное, непроницаемое лицо среднего американца, и, вглядываясь в его голубые водянистые глаза, Джек почувствовал легкое недомогание.
Мама, ну если ты не больна, то какого черта мы здесь делаем? Здесь так пусто, так мрачно! О Господи!
— Принесите мне простой мартини.
Официант недоуменно вскинул брови: