— Мадам?
— Берете бокал, — стала объяснять она, — кладете в него кусочек льда, маслину и сверху наливаете джин. Затем… вы запомнили?..
Мама, ну посмотри ему в глаза. Ты думаешь, что очаровательна, а он думает, что ты издеваешься над ним! Ну разве ты не видишь?
Но она не видела. И эта ее неспособность разобраться в чувствах других людей каменной тяжестью лежала на душе Джека. Она была безрассудна… совершенно безрассудна…
— Да, мадам.
— Затем берете бутылку вермута — любого — и наливаете ее содержимое в бокал. Потом закрываете бутылку, ставите ее на полку, а бокал приносите мне. О’кей?
— Да, мадам.
Холодные глаза среднего американца бесстрастно смотрели на Лили. А ведь мы здесь одни! — только сейчас заметил Джек. Господи Иисусе!
— Чего желает молодой человек?
— Кока-колу, пожалуйста.
Официант ушел. Лили покопалась в сумке, вытащила пачку «Герберт Тэрритун» (вонючек, как она их называла: «Джеки, принеси мне с полки мои вонючки»), достала одну и закурила, глубоко затягиваясь. Это был еще один камень на сердце Джека. Два года назад мать совершенно бросила курить. Он тогда так радовался этому! Сейчас же она все время курила одну сигарету за другой, хотя еще три месяца назад в Нью-Йорке она не курила совсем. Джек вспомнил, как она ходила взад-вперед по комнате в их квартире на Сентрал-Парк-Уэст, окутанная клубами дыма, или сидела в уголке, слушая старые рок-н-роллы или джазовые записи умершего мужа.
— Ну что ты опять куришь, мама?! — не выдержал Джек.
— Капустные листья.
— Я не про это спрашиваю.
— Слушай, почему бы тебе не посмотреть телевизор? — с неожиданным раздражением сказала она, поджав губы. — Иди поищи Джимми Сваггерта. И, пожалуйста, оставь спасение моей души монашкам.
— Прости.
Ладно если бы это были «Карлтонз». Но она курила «Герберт Тэрритун» с темно-синей полоской вместо фильтра. Сейчас он вспомнил, как отец рассказывал кому-то, что он курит «Уинстон», а его жена «Блэк лангерз», «Черные легочные».
— Ты видишь в этом что-то плохое, Джек?
Ее глаза смотрели прямо на него; сигарета крутилась, как обычно, между средним и указательным пальцами правой руки. Она заставляла его сказать хоть что-нибудь и одновременно боялась услышать от него: «Мама, я стал замечать, что ты много куришь «Герберт Тэрритун». Значит ли это, что тебе теперь нечего терять?»
— Нет, — ответил он. Снова стало нехорошо и захотелось плакать.
— Смирись с этим. Такова жизнь.
Она посмотрела и улыбнулась. Два официанта, один худой, другой толстый, в красных пиджаках с золотыми омарами на спине о чем-то тихо переговаривались у входа на кухню. Длинная бархатная веревка огораживала ту часть ресторана, где стоял их столик, от банкетного зала. Столы там были заставлены перевернутыми стульями. В конце зала было огромное, во всю стену, окно в готическом стиле, напомнившее Джеку «Любимицу смерти» — фильм, где снималась его мать. Она играла молодую богачку, которая против воли родителей вышла замуж за красивого черного юношу. Тот привез ее в большой дом на берегу океана и пытался свести с ума. Эта роль была более или менее типична для Лили Кевинью. Она снялась во многих черно-белых фильмах, в которых красивые, но ничем не примечательные герои разъезжают на «фордах». Веревка с табличкой «Закрыто» загораживала вход в темную пещеру банкетного зала.
— А здесь мрачновато, — сказала мать.
— Как в полночь, — ответил Джек, и она засмеялась своим нездоровым, болезненным, но таким любимым смехом.
— Да-да-да, Джеки. — Она протянула руку, чтобы потрепать его длинные волосы. На лице ее играла улыбка. Он улыбнулся в ответ и отвел ее руку. (Боже, как ее пальцы похожи на кости, она уже почти мертва, Джек!..)
— Не порть мне прическу.
— Открой мой ридикюль, — попросила мать.
— Прелестное название для старой, потрепанной сумки!
— Ах так! Тогда на этой неделе ты больше не получишь карманных денег!
— Ну и пусть!
Они улыбнулись друг другу. Джек не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь ему так хотелось плакать, чтобы он когда-нибудь так сильно любил свою мать. Теперь она стала совсем другой. Он увидел ее совсем другой.
Принесли напитки. Лили подняла свой бокал и посмотрела его на свет.
— За нас!
— О’кей!
Они выпили.
Официант принес меню и ушел.
— Как ты думаешь, Джеки, я его хоть немного задела?
— Ну, разве что совсем чуть-чуть.
На несколько мгновений это доставило ей удовольствие, а потом она забыла о своей шутке.
— Что у вас есть еще? — спросила Лили подошедшего официанта.
— Могу предложить палтуса.
— Давайте.
Официант раскланялся им обоим и ушел, чувствуя себя смешным и неуклюжим и понимая, что именно это и было ей нужно. Дядя Томми тоже часто подшучивал над официантами. Его излюбленной шуткой было: «Все навязчивые идеи замечательно лечатся плавленым сырком».
Принесли палтус. Джек набросился на горячую, аппетитную рыбу. Лили же лишь потыкала свою порцию вилкой, съела несколько фасолин из гарнира и отодвинула тарелку.
— В школе уже две недели идут занятия, — объявил Джек, не прекращая жевать. Глядя на желтые автобусы с надписью «Школа Аркадии», он чувствовал себя виноватым. Из-за совершенно абсурдных обстоятельств он не учился, а все время бездельничал.
Мать вопросительно посмотрела на него. Она только что допила второй бокал, и теперь официант нес ей третий.
Джек опомнился:
— Да это я так, не обращай внимания.
— Ты хочешь пойти в школу?
— Я? Нет! Только не здесь.
— Ну вот и хорошо, — сказала мать. — Потому что я забыла дома все твои медицинские карты, а без них тебя не допустят к занятиям, малыш.
— Не называй меня «малыш», — пробурчал Джек. Но Лили даже не улыбнулась.
Мальчик! Почему ты не в школе? — прогремел в голове Джека голос. Он вздрогнул.
— Что такое? — спросила мать.
— Нет, ничего. Дядька в парке, сторож. Взрослый черный дядька. Он спросил меня, почему я не в школе.
Она наклонила лицо к нему. Теперь ее лицо было серьезным, даже чуть испуганным.
— И что ты ему ответил?
Джек пожал плечами:
— Я сказал ему, что переутомился. Помнишь, как Ричард? Доктор сказал дяде Моргану, что Ричард не должен шесть недель ходить в школу, но может просто гулять. — Джек слегка улыбнулся. — Я думаю, он был доволен.
У Лили отлегло от сердца.
— Я бы не советовала тебе разговаривать с незнакомыми людьми.
— Мама, но он же просто…
— Мне все равно, кто он. Повторяю, я не хочу, чтобы ты разговаривал с незнакомыми.
Джек снова подумал о старом негре, вспомнил его жесткие седые волосы, черное точеное лицо, добрые искрящиеся глаза. Он видел, как он подметает пирс — единственную часть луна-парка, которая была открыта круглый год. Но теперь и здесь не было ни души, за исключением Джека, Спиди и двух стариков, вдалеке играющих в теннис.
Сейчас, сидя в этом мрачном ресторане, Джек сам начинал задавать себе этот вопрос: почему это я не в школе?
Все именно так, как она сказала! Сынок, нет прививок, нет медкарт. Ты думаешь, она взяла с собой твое свидетельство о рождении? А что ты думаешь? Она все время бежит, сынок, и ты бежишь вместе с ней, ты…
— Тебе рассказал об этом Ричард? — услышал он голос матери.
И на него снова что-то нашло. Что-то ворвалось в него. Руки его судорожно сжались, бокал упал со стола и разбился об пол.
Она уже почти мертва, Джек.
Голос из отверстия в песке, только его слышал сейчас Джек. Это был голос дяди Моргана, не просто похожий на него, а именно его голос, в этом не было никаких сомнений. Голос Моргана Слоута.
По дороге домой мать спросила его:
— Что с тобой произошло, Джек?
— Ничего. Просто стало не по себе.
— Не пытайся меня обмануть, Джеки.
В свете приборной доски она выглядела бледной и изможденной. Сигарета тлела в ее руке, как обычно, между большим и указательным пальцами. Мать вела машину очень медленно, не больше сорока миль в час. Она всегда ездила так, когда была пьяна. Ее сиденье то и дело наклонялось вперед, юбка задралась, обнажив худые колени, подбородок, казалось, упирался в руль. Она была так похожа на ведьму, что Джек не выдержал и отвернулся.
— Нет, — произнес он.
— Что нет?
— Я просто неловко повернулся. Извини.
— Брось. Давай забудем об этом. Я думала, что все это как-то связано с Ричардом Слоутом.
— Нет.
Только что его отец разговаривал со мной на пляже из дыры в песке. Вот и все. Он разговаривал прямо во мне. Он сказал, что ты уже почти мертва.
— Ты скучаешь по нему, Джек?
— По Ричарду?
— Нет, по Микки-Маусу! Конечно же, по Ричарду!
— Так. Иногда.
Ричард Слоут… Сейчас он был в школе в Иллинойсе. Это была одна из частных школ, где обучение было принудительным и ни у кого не было желания учиться.
— Ты скоро увидишь его. — Мать потрепала его волосы.
— Мама, с тобой все в порядке? — Эти слова сами собой выплеснулись из него. Руки больно сжали колени.
— Да, — ответила она, закуривая еще одну сигарету.
Чтобы это сделать, она резко затормозила. Старый пикап пронесся мимо них, громко сигналя.
— Никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас.
— Ты так похудела. Сколько ты уже сбросила?
— Много будешь знать, скоро состаришься! — Она улыбнулась ему. Эта усталая, вымученная улыбка открыла ему все, что он хотел знать.
— Мама…
— Не надо, — остановила его она. — Все в порядке. Поверь мне. Если хочешь, поищи какую-нибудь музыку.
— Но, мама…
— Поищи какую-нибудь музыку, Джек. И помолчи.
На бостонской волне Джек нашел какой-то джаз. Саксофон играл «Все, что ты есть». За окном расстилался равнодушный океан. Спустя несколько минут что-то замаячило впереди. Это огромной уродливой птицей с нелепо раскинутыми крыльями высился над дорогой отель «Альгамбра». Если это был их дом, то они были дома.