ки, и еще Джек увидел несколько глиняных же бутылок, в большинстве своем таких же, как та, из которой пил крикливый продавец петуха, переходящих из рук в руки. В широком, поросшем травой поле люди толкали громоздкие камни вслед за рослыми косматыми лошадьми с низко опущенными головами и большими глупыми глазами.
Джек подходил к прилавку с коврами-портретами. Торговец увидел его и поднял руку, чтобы поприветствовать. Джек помахал ему в ответ, ожидая услышать что-то вроде: Играйся, но не увлекайся! Нет, он не будет злоупотреблять зеркалом. Неожиданно Джек обнаружил, что снова хандрит. Чувство, что он чужой на этой земле, что он никому здесь не нужен, обрушилось на него с новой силой.
Он вышел на перекресток. Путь, соединяющий север с югом, был ненамного шире, чем деревенские улочки. Однако Западная дорога не уступала по ширине любой центральной улице Лос-Анджелеса.
Старый маленький странник, подумал Джек и улыбнулся неожиданному каламбуру. Он расправил плечи и услышал, как бутылка Спиди тихо звякнула о зеркало. Старый маленький странник Джек идет по долинной версии шоссе № 90. Господи, ноги снова отказываются мне служить!
Он присел, и вскоре волшебный мир вновь поглотил его.
Часа четыре спустя, уже не днем, но еще не вечером, Джек сидел в высокой траве в стороне от дороги и наблюдал, как кучка людей — с этого расстояния они казались не больше жуков — взбираются на высокую, неустойчивую на вид башню. Он выбрал это место для того, чтобы отдохнуть и съесть яблоко, потому что здесь Западная дорога, казалось, ближе всего подходила к этой башне. Она была милях в трех отсюда (хотя, кто знает, может быть, и намного дальше — сверхъестественная чистота здешнего воздуха делала практически невозможным определение расстояния), но, на взгляд Джека, путешествие до нее заняло бы около часа с небольшим.
Джек съел яблоко, дал отдохнуть своим уставшим ногам и принялся рассуждать, чем может являться эта башня, стоявшая в широком море колышущейся травы. И еще его, конечно же, интересовало, зачем все эти люди пытаются на нее забраться. С тех пор как он покинул базар, не переставая дул ветер; башня находилась по ветру от Джека, но, когда ветер стих (а это произошло через несколько минут), он смог услышать голоса людей, окликающих друг друга и смеющихся. Смех постоянно доносился оттуда.
Милях в пяти западнее базара Джек проходил через деревню — если можно считать деревней пять разбросанных приземистых домишек и один трактир, который, очевидно, был уже давным-давно закрыт. Эта деревенька оказалась последним человеческим поселением, попавшимся ему по дороге сюда. Как раз перед тем, как увидеть башню, Джек решил, что уже вышел за Пограничную заставу, даже сам того не подозревая. Он достаточно хорошо запомнил слова, которые ему сказал Капитан Фаррен: «Западная дорога… тянется… до Пограничной заставы. Дальше она ведет в никуда… или в ад. Говорят, САМ БОГ не рискует заходить за пограничную линию…»
Джека слегка передернуло.
Но он не мог до конца поверить, что зашел так далеко. В нем не было постоянно нарастающего беспокойства, которое он испытывал перед тем как войти в Лес Живых Деревьев, когда пытался укрыться от дилижанса Моргана… Теперь живые деревья казались страшным прологом к тем дням, которые он провел в Оутли.
Приятные ощущения, которые он испытывал с тех пор как проснулся в душистом стогу, а затем фермер Генри пригласил его в свой фургон, вновь всплыли в его сознании, порождая уверенность, что Долины, несмотря на ужасные сюрпризы, которые они могут преподнести, в основе своей были неплохим местом и сам он может стать частью этого мира в любое время, когда захочет… что он не совсем чужой.
Он даже пришел к выводу, что бывал частью Долин в течение длинных отрезков времени. Пока он медленно брел вдоль Западной дороги, ему в голову пришла странная мысль — мысль наполовину на английском языке, наполовину на том, что служил средством общения в Долинах: Когда я сплю, единственная точка во времени, когда я действительно знаю, что это сон, — миг, когда я просыпаюсь. И если мне снится сон в тот миг, когда я просыпаюсь, или когда звонит будильник, или в другом случае, когда я выхожу из сна не постепенно, а сразу, — я становлюсь самым удивленным парнем на земле. Сначала, проснувшись, видишь все вокруг себя как во сне… и я не чужой здесь, где сон становится глубже, — впрочем, что я говорю? Нет, он становится ближе. Я уверен, что мой отец погружался в сон глубоко. И готов биться об заклад, что дядя Морган так спать не может совсем.
Он решил, что сделает глоток из бутылки Спиди и перенесется назад сразу же, как только заметит любую опасность… даже если ему только покажется. В ином случае перед возвращением в штат Нью-Йорк он будет весь день идти здесь. Вообще-то говоря, он мог бы себе позволить провести ночь в Долинах, если бы у него были какие-то запасы пищи, кроме одного яблока. Но запасов не было, а вдоль Западной дороги не стояло указателей с надписями «Дорожное кафе» или «Бистро».
За старыми деревьями, окружавшими город-базар и его окрестности, открывались широкие луга, полные высокой сочной травы, — Джек обнаружил их, миновав последнее маленькое селение. У него тогда сложилось впечатление, будто он идет по бесконечной косе, уходящей в глубь безграничного океана. В этот день он шел по Западной дороге в одиночестве; небо над головой было ясным, светило солнце, но тем не менее было холодно (Конец сентября — конечно, должно быть холодно, думал Джек, только вместо английского слова «сентябрь» ему на ум пришло долинное слово, которое можно перевести как «девятый месяц»). Ни один прохожий не шел ему навстречу, не проезжал ни один фургон — ни пустой, ни груженый. Лишь ветер дул с завидным постоянством, пролетая над травяным океаном с низким звуком — одиноким и осенним; по волнам травы пробегала рябь.
Если бы кто-то спросил: «Как ты себя чувствуешь, Джек?» — мальчик, не задумываясь, ответил бы: «Спасибо, очень хорошо. Ярко». Это слово — «ярко» — пришло ему в голову, когда он вошел в широкие пустынные луга. Он был бы поражен, если бы узнал, что несколько раз плакал, пока стоял и смотрел на огромные волны, сменяющие друг друга и уходящие за горизонт, опьянев от замечательной картины, какую могли видеть немногие американские дети, — широкая пустая дорога под голубым небом ошеломляющего простора и поразительной глубины. Под небом, не перечерченным из конца в конец следами реактивных самолетов, не застланным грязными облаками городского смога.
Джек пережил настоящий чувственный удар, когда увидел, услышал и ощутил запах вещей, совершенно новых для него, хотя он был здесь уже не первый раз. Просто раньше он не оглядывался по сторонам и первые впечатления от Долин получил только сейчас. Во многих отношениях он был удивительно чувствительным ребенком — было бы странным, если бы он, родившийся в семье, где мать актриса, а отец продюсер, оказался грубым и невпечатлительным, — и все же он был всего-навсего ребенком, утонченным или нет, но пережитое подтолкнуло его душевный рост, и это естественно в той ситуации, в какой он оказался. Путешествие в одиночестве через зеленые луга даже у взрослого могло вызвать галлюцинации, а то и сумасшествие. Взрослый сразу бы схватился за бутылку Спиди — возможно, пальцами слишком одеревеневшими, чтобы схватить ее достаточно крепко, — через час ходьбы от базарного города, а может, и еще раньше.
В случае Джека удар поразил и сознание, и подсознание. Поэтому когда он начал блаженно плакать, то совершенно не понял, что с ним происходит, и только думал: Черт возьми, мне так хорошо!.. Я, должно быть, чувствую себя как привидение. Хотя нет, наверное, и привидение себя так не чувствует!
Джек в одиночестве брел по Западной дороге. Его тень тянулась вслед за ним, медленно удлиняясь. Он слышал только звук собственных шагов по дороге и свое же глубокое дыхание.
Черт возьми, мне так хорошо! — думал Джек, незаметно для себя обливаясь слезами, и определил свое состояние словом «ярко».
Теперь здесь появилась еще и башня, на которую можно смотреть и о которой можно думать.
Да, тебе никогда не забраться туда, мысленно сказал Джек сам себе. Он сгрыз все яблоко, оставив только косточки, и, бездумно вырыв пальцами ямку в сухой рассыпчатой земле, похоронил в ней семена.
Башня, как оказалось, была выстроена из деревянных досок с неряшливостью, подходящей для сарая. Джек предположил, что ее высота составляет по крайней мере пятьсот футов. Она была квадратной формы и, похоже, пустой внутри. Наверху возвышался какой-то помост, и, приглядевшись, Джек увидел людей, толпящихся там.
Он сел на обочину, прижав колени к подбородку и обняв их руками. Своим движением он всколыхнул спокойный воздух, и еще одна маленькая волна пробежала по траве по направлению к башне. Джек представил себе, как раскачивается эта неустойчивая постройка, и почувствовал, что его желудок готов вывернуться наизнанку.
Я НИКОГДА не полезу туда, подумал он. Даже за миллион долларов.
И тут случилась ужасная вещь — он опасался ее с тех пор как заметил на башне людей: один из них упал.
Джек вскочил на ноги. Его подбородок нервно задергался — состояние любого человека, на глазах которого во время циркового представления один из опасных трюков закончился неудачей: акробат, неловко приземлившись, неподвижно лежит на покрытой соломой земле; воздушный гимнаст, не долетев до трапеции, падает мимо сетки; эквилибрист корчится на арене, разгребая пальцами солому под собой.
Вот черт! Вот…
Глаза Джека неожиданно расширились. Подбородок упал еще ниже — теперь он почти лежал на груди, — и тут он все понял. Губы расплылись в удивленной, недоверчивой улыбке. Человек не упал с башни, и его не сдуло оттуда ветром. По краям помоста торчали похожие на языки выступы — они были похожи на трамплин в бассейне, — и человек просто подошел к краю одного из них и спрыгнул. На полпути к земле что-то начало раскрываться за его спиной — Джек сначала решил, что это парашют, но парашют не успел бы раскрыться за такое время.