Что внесло изменения?
Что это могло изменить?
Веселенький пожарчик, маленькое наводненьице.
Внезапно рот Джека стал сухим, как песок в пустыне.
Он подошел к ручейку у края дороги, опустился на колени и протянул руку, чтобы зачерпнуть воды. Рука замерла на полпути. Спокойно журчащий ручеек переливался всеми красками заката… но сейчас все эти цвета были заглушены красным, так что казалось, что ручей несет вдоль дороги не освежающую воду, а кровь. Затем он стал черным, а мгновение спустя — снова прозрачным, и Джек увидел…
Он тихонько всхлипнул, когда увидел дилижанс Моргана, грохочущий по Западной дороге, с запряженной в него чертовой дюжиной взмыленных черногривых лошадей. Почти со смертельным ужасом Джек заметил, что кучер, сидящий впереди, уперев свои обутые в сапоги ноги в крылья над передними колесами, небрежно держащий плетку в одной руке, не кто иной, как Элрой. Но то, в чем он держал кнут, не было рукой. Это было подобием лапы, клешни, копыта. Элрой управлял кошмарным экипажем, Элрой улыбался во весь рот, полный кривых черных клыков, Элрою не терпелось разыскать Джека Сойера, разорвать ему брюхо и вытащить наружу кишки.
Джек стоял на коленях перед ручьем; глаза вылезли на лоб, губы подергивались от ужаса. Он увидел последнюю часть своего видения, не очень большую, но то, что в ней заключалось, было самым страшным, самым пугающим — глаза лошадей горели. Они горели оттого, что были полны света — полны заходящего солнца.
Дилижанс мчится по той же дороге, по которой иду я… И он гонится за мной!
Онемевший, неспособный подняться, хотя это следовало сделать, Джек оторвал взгляд от ручейка и неуклюже подполз к дороге. Он навзничь упал в пыль; бутылка Спиди и зеркало торговца коврами больно вдавились в бок. Потом повернул голову так, чтобы правые щека и ухо оказались плотно прижатыми к поверхности Западной дороги.
Сухая, притоптанная земля донесла до него легкую дрожь. Она была далекой, но она… приближалась.
Элрой наверху… и Морган внутри. Морган Слоут? Или здешний Морган? Какая разница — это один и тот же человек!
Он сбросил с себя оцепенение дрожащей земли и поднялся. Затем вытащил из кармана бутылку Спиди — точно такую же здесь, в Долинах, как и в США, — и счистил с горлышка максимально возможное количество ила, не обращая внимания на то, что его частички осыпаются внутрь, где осталось уже совсем немного жидкости — не больше пары дюймов. Джек резко обернулся влево, как будто ожидая увидеть появляющийся на горизонте черный дилижанс и полные заката глаза лошадей, горящие, словно автомобильные фары. Конечно же, он ничего не увидел. Горизонт в Долинах был ближе, чем в другом мире, как он уже успел заметить. Звуки донеслись бы раньше. Дилижанс Моргана сейчас, должно быть, находился милях в двадцати восточнее.
Ну что ж, пора, подумал Джек, поднося бутылку к губам. Примерно за секунду до того как выпить, он услышал собственный внутренний голос: Стой! Стой! Погоди минуту, идиот! Ты что, хочешь, чтобы тебя убили? Хочешь, чтобы переехали? Действительно: он стоял на середине Западной дороги, а возвращение в другой мир на середину такой же дороги чревато тем, что он может попасть — и непременно попадет — под колеса какого-нибудь «мерседеса», или «вольво», или даже грузовика.
Джек подошел к обочине, сделал несколько медленных аккуратных шагов в высокую густую траву, набрал полную грудь воздуха, наслаждаясь запахом этого места, приносящим чувство блаженства… радужное чувство.
Надо постараться запомнить все эти чувства, подумал он. Мне это может понадобиться… и скорее всего я еще долго не смогу сюда вернуться.
Он окинул взглядом луга, уже потемневшие на востоке, где их не освещали последние солнечные лучи. Дунул ветер, теперь холодный, но все такой же ароматный, и всколыхнул его волосы — они торчали дыбом — так же, как колыхал траву.
Ты готов, Джеки?
Джек закрыл глаза и приготовился ощутить омерзительный вкус жидкости, после чего вполне могла последовать тошнота со всеми вытекающими последствиями.
— Банзай! — прошептал он и выпил.
Глава 14Бадди Паркинс
Последствия вытекли в виде небольшой розовой лужицы. Его лицо находилось всего в нескольких дюймах от травы, покрывающей длинный газон, тянущийся вдоль четырехполосной трассы; Джек мотнул головой и откинулся назад. Он стоял на коленях, подставив спину тяжелому серому небу. Мир, этот мир, смердел. Джек отполз назад, подальше от рвотной массы, повисшей на стебельках травы, и зловоние уменьшилось, но не исчезло. Выхлопные газы и другие безымянные яды висели в воздухе, и он сам беспредельно, выматывающе вонял. Шум, постоянно доносившийся с дороги, только усиливал впечатление того, что воздух умирает. Обратная сторона дорожного знака, висевшего над его головой, была похожа на гигантский телевизионный экран. Джек с трудом поднялся на ноги. Далеко за дорогой простиралось бесконечное водное пространство, почти такое же серое, как и небо. С его поверхности исходило какое-то болезненное свечение. Повсюду висел запах металлических опилок, затрудняющий дыхание. Озеро Онтарио и этот маленький задымленный городок, должно быть, Оклотт или Кендалл. Он намного отклонился от своего маршрута — около сотни миль, если не больше, что означает четыре с половиной дня пути. Джек обошел знак, надеясь, что его дела не хуже, чем он думает, поднял голову и всмотрелся в черные буквы. «Ангола», — прошептали его губы. Ангола? Где это?
Нед Макнелли, его незаменимый помощник, подсказал ему, что впереди не что иное, как озеро Эри. Все потерянные дни и мили на деле оказались приобретенными.
Но перед тем как мальчик решил, что можно сделать очень ловко — что можно отправиться обратно в Долины, как только он будет уверен, что там безопасно: другими словами, когда дилижанс Моргана будет грохотать намного западнее того места, откуда он только что сбежал, — перед тем как сможет подумать об этом, он сначала должен отправиться в этот маленький дымный городок Анголу и выяснить, не произвел ли за это время Джек Сойер, Джеки, каких-либо изменений. Он пошел вдоль газона, двенадцатилетний мальчик в джинсах и куртке-шотландке, слишком высокий для своего возраста, уже начинающий выглядеть самостоятельным и с необычным, слишком беспокойным выражением на лице.
Пройдя уже полпути, Джек обнаружил, что снова думает на английском языке.
Много дней спустя и много миль западнее.
Человек по имени Бадди Паркинс из Кембриджа, Огайо, который подобрал на дороге высокого мальчика, называющего себя Льюисом Фарреном, обнаружил, что этот малыш Льюис выглядел так, будто постоянное волнение глубоко впиталось в кожу его лица. Ну, улыбнись же, сынок, ради себя самого хотя бы, хотел сказать ему Бадди. Но согласно его истории, мальчик повидал достаточно для своих двенадцати лет. Отец умер, мать больна, сам он послан к какой-то тете-учительнице на озеро Бакаи… На Льюиса Фаррена бед свалилось в избытке. Он выглядел так, будто у него не было больше пяти долларов с прошлого Рождества. Значит… Бадди решил, что в своем рассказе мальчик чего-то недоговаривает.
Во-первых, от него пахло фермой, а не городом. Бадди Паркинс со своими братьями обрабатывали три сотни акров земли недалеко от Аманды, милях в тридцати южнее Колумбуса, и Бадди знал, что в этом он не может ошибиться. От мальчика пахло, как в Кембридже, а Кембридж — деревня. Бадди родился и вырос с запахом фермы и конюшен, пшеницы и навоза, а грязные одежды мальчика распространяли все эти знакомые ароматы.
Миссис Фаррен, должно быть, ужасно больна, думал Бадди, если послала своего сына в дорогу в драных джинсах, настолько покрытых грязью, что они казались бронзовыми. А обувь! Кроссовки Льюиса Фаррена едва не падали с ног, шнурки связаны из кусков, а подошвы оторваны.
— Так значит, Льюис, они украли машину твоего отца?
— Ну да, как я и сказал. Мерзкие воришки — пришли среди ночи и увели ее прямо из гаража. Кто бы мог подумать, что они способны на это! Теперь нам придется много работать, чтобы скопить на новую. Вы меня понимаете?
Честное загорелое лицо мальчика было повернуто к нему, как будто он задал самый серьезный вопрос на свете, и Бадди не мог не согласиться — он соглашался с любым словом мальчика, столь благоухающего запахами фермы.
— Конечно, у каждой медали есть две стороны, — сказал невесело Бадди Паркинс.
Мальчик отвернулся и снова начал смотреть на дорогу. И снова Бадди почувствовал его тревогу, облако волнения, казалось, окутывало мальчика, и он почти пожалел о том, что не оказал ему вовремя моральной поддержки, в которой тот, похоже, так нуждался.
— Я так понял, что твоя тетя преподает в начальной школе там, на озере Бакаи, — сказал Бадди, надеясь хотя бы слегка облегчить страдания Льюиса Фаррена. Не прошлые — будущие.
— Да, сэр, вы правы. Она учительница в начальной школе. Элен Воган. — Выражение его голоса не изменилось.
Но Бадди снова услышал незнакомые нотки — он не считал себя никаким Генри Хиггинсом, профессором музыки, но был абсолютно уверен, что мальчик говорит не так, как любой человек, выросший в Огайо. Речь ребенка была сплошь неправильной, слишком зажатой и полной неверных нюансов и ударений. Нет, в Огайо так не говорят. Это совсем не тамошняя речь. Это акцент.
Но возможно, что какой-нибудь мальчик специально выучился говорить таким образом? Какая бы сумасшедшая причина этому ни была? Бадди предположил, что возможно.
Но, с другой стороны, газета, которую Льюис Фаррен ни разу не вытащил из-под своего левого локтя, похоже, подтверждала самые худшие подозрения Бадди Паркинса: его благоухающий юный пассажир все время юлит, и каждое его слово — ложь. Газета, как Бадди смог прочитать в зеркале заднего вида, называлась «Вестник Анголы». Не той Анголы, что в Африке, куда отправлялось множество английских и американских наемников, а Анголы, что в штате Нью-Йорк, — далеко отсюда, на озере Эри.