— Я убил их, — прошептал Джек, — Тилкера, Уайлда, Хагена, Деви…
— Если б твой друг Спиди был здесь, — сказал негр, — кем бы он ни был и где бы он ни был в этом огромном старом мире, он бы сказал тебе, что ты не должен нести весь этот мир на своих плечах, сынок. Ты не можешь. Никто не может. У того, кто пытается нести мир на плечах, сначала ломается спина, а потом ломается душа.
— Но я убил…
— Ты что, поставил их к стенке и выстрелил из ружья?
— Нет… землетрясение… когда я переносился…
— Ничего не понимаю, — сказал негр.
Джек отступил от него на шаг и смотрел с удивлением в лицо старика, но тот повернул голову в сторону автостоянки. Если он был слепой, то он отличил чуть более мощный двигатель полицейской машины от сотни других, проезжавших мимо, потому что он смотрел прямо на нее.
— Единственное, что я понимаю, сынок, — у тебя навязчивая идея насчет того, что ты убийца. Может быть, несколько человек сейчас умерли от сердечного приступа, пока мы тут разговариваем с тобой. Ты что же, тоже будешь думать, что виновен в их смерти? «О, посмотрите, я убил этого человека, когда стоял, или шел, или думал; о, горе, о, несчааастье, о, судьбааа… о, то… о, се…»
Слепой негр рассмеялся, очень довольный своей шуткой.
— Спиди…
— Здесь нет никаких Спиди, — прервал его негр и обнажил желтые зубы в самодовольной улыбке. — Я удивляюсь, как быстро некоторые люди берут на себя вину за то, чего не совершали. Может, ты от кого-то бежишь? Может, за тобой кто-то несется по пятам?
Се.
— Или, может, ты слегка того?
То.
Остроумное замечание заставило Джека улыбнуться.
— Кто-то охотится за тобой? Кто-то, готовый на все?
И то и се.
Слепой музыкант отложил гитару (а в это время в полицейской машине два фараона спорили о том, кому придется дотрагиваться до старого Снежка, если он не полезет в машину по доброй воле).
— Может, горе, а может, судьба, может, то, а может, се. — Он снова рассмеялся, будто страхи Джека были самой смешной вещью, которую он когда-либо слышал.
— Но я не знаю, что может случиться, если я…
— Никто не знает, что может случиться, если они что-либо сделают, верно? — Негр, который мог быть, а мог и не быть Спиди Паркером, прервался на секунду. — Нет. Никто не знает. А если ты боишься этого, то ты должен весь день находиться дома и никуда носа не показывать! Я не знаю твоих проблем, мальчик. И не хочу их знать. Можно сойти с ума, говоря об этих землетрясениях, и вообще. Но за то, что ты помог мне собрать монеты и не утащил ни одной — я считал каждый «дзинь-дзинь», так что я знаю, — я дам тебе один совет. Есть некоторые вещи, в которых никто не может помочь. Временами люди умирают оттого, что кто-то делает что-то… вернее, кто-то не делает чего-то. Очень много людей умирают из-за этого. Понимаешь, к чему я клоню, сынок?
Грязные солнечные очки «смотрели» прямо на него.
Джек почувствовал глубокое облегчение. Конечно, он понимал. Слепой негр говорил о бездействии. Есть ли разница между бездействием и преступлением?
И было ли преступление, был ли криминал в том случае?
Криминал был пять минут назад, когда ему велели уносить свою задницу домой.
— Может случиться, — продолжал слепой, — что некоторые вещи прогневят Бога, как говорила моя мама и, может быть, говорила твоя, если она христианка. Может случиться, если мы будем думать одно, а делать — другое. Библия говорит обо всем, даже об ужасных вещах, способных прогневить Господа. Ты со мной согласен, мальчик?
— Я не знаю, — честно признался Джек.
Все смешалось в его голове. Стоило ему закрыть глаза, и он видел телефон, срывающийся со стены и висящий на проводах, как котенок, запутавшийся в гардине.
— Похоже, ты недавно выпил?
— Что? — спросил ошеломленный Джек и подумал: Я предположил, что Спиди похож на Джона Харта, и этот человек начал играть блюз Джона Харта… а сейчас он говорит о колдовском зелье. Он очень осторожен, но, клянусь, все, о чем он говорит, — было или еще будет!
— Ты умеешь читать мысли? — тихо спросил Джек. — Ты умеешь? Ты научился этому в Долинах, Спиди?
— Не знаю ничего о чтении мыслей, — сказал слепой, — но за много лет мои уши и нос научились заменять глаза. Я чувствую запах вина от тебя, сынок. Чувствую его вокруг тебя. Такое впечатление, будто ты мыл волосы вином! Ха-ха-ха!
На Джека навалилось странное ощущение вины — то, что он всегда чувствовал в детстве, когда отец или мать заставали его за каким-нибудь неприглядным занятием. Но тогда он был младше. Намного младше. А сейчас… Ведь он только прикоснулся — не более того — к почти пустой бутылке с тех пор, как перенесся в этот мир. И даже это короткое прикосновение наполнило его страхом — благоговейным страхом, — каким наполнялись сердца европейцев в четырнадцатом веке при виде солнечного затмения или святых мощей. Это — волшебство. Могущественное волшебство. И временами оно убивало людей.
— Я не пил, правда, — проговорил он наконец. — То, что было, уже почти прошло. Я… я… даже не люблю его! — Желудок начал нервно подергиваться; Джек испугался, что его снова стошнит. — Но мне нужно еще… эта уже почти закончилась…
— Нужно еще выпивки? Боже! Мальчику твоего возраста? — Слепой рассмеялся и сделал однозначный жест рукой — мизинец и большой палец растопырены, остальные прижаты в ладони. — Какого черта! Тебе не нужно этого! Ни один мальчик не нуждается в этом яде, чтобы путешествовать.
— Но…
— Подойди поближе. Я спою песню, чтобы утешить тебя. Послушай…
Он запел. Его поющий голос не имел ничего общего с его говорящим голосом. Он был глубокий, мощный, временами вибрирующий. Без всяких срывов на разговорную речь, вроде «МНЕ — ХОРОШО — ВСЕМ — ХОРОШО — И — ВЕСЕЛО — КРУГОМ!», как у негра Джима. Это был трепетный, хорошо поставленный и натренированный голос оперного певца, теперь зарабатывающего на кусок хлеба исполнением популярных песен на панели. Джек почувствовал, как гусиная кожа покрывает его руки и спину, когда он слышит этот богатый, густой голос. Прохожие на тротуаре около желтого фасада Торгового центра поворачивали головы.
Малиновка вдаль
Улетает, звеня,
Нет голоса в мире чудесней…
И нет больше слез,
Где мерцание звезд
Подпевает в такт ее песне…
Джек вздрогнул от внезапного ощущения, что эта песня ему знакома, что он слышал ее раньше, если не ее, то очень похожую, и, когда слепой музыкант расплылся в своей желтозубой широкой улыбке, Джек понял, откуда исходит это чувство. Он понял, что заставило повернуться головы прохожих, как будто они увидели единорога, галопирующего по автостоянке перед главным входом в Торговый центр. Прекрасная, неземная чистота присутствовала в голосе этого человека — чистота… как бы сказать… воздуха, в котором можно ощутить запах яблока, надкушенного на расстоянии в милю. Это была старая добрая песня «Тин Пэн Эллей», блюзовой группы… но голос был неземной. Он был долинный.
Скорее вставай,
Ты, сонный лентяй.
Оторвись поскорей от подушки.
Играй, веселись,
Живи и люби,
И счастлив будь…
И музыка, и голос неожиданно прервались. Джек, внимание которого было сосредоточено на лице слепого негра (бессознательно пытаясь проникнуть под эти черные очки и увидеть перед собой глаза Спиди Паркера), не сразу заметил двух полицейских, стоящих за его спиной.
— Ты знаешь, я ничего не вижу, — сказал слепой гитарист, — но я чувствую…
— Черт бы тебя побрал, Снежок! Ты разве не знаешь, что тебе запрещено работать у Торгового центра? — крикнул один из полицейских. — Что тебе говорил судья Галлас, когда мы взяли тебя последний раз? Забыл? Между Сентрал-стрит и Мьюрал-стрит! И нигде больше!.. Боже, мальчик, сколько ты выпил? От тебя прет, как из винного погреба… Фу! Дышать нечем…
Второй полицейский взглянул на Джека и кивнул, указывая ему на дорогу.
— Иди-ка погуляй, мальчик! — сказал строго первый.
Джек быстро пошел по тротуару. Ему нельзя останавливаться. Если он может что-нибудь сейчас делать — то это идти. Его счастье, что внимание полицейских было занято человеком, которого они называли Снежком. Не было бы Снежка — и Джек не поручился бы за то, что у него не будет никаких проблем с ними. Новые на нем кроссовки или нет, все остальное выглядит потрепанным и окончательно износившимся. Полицейские не любят бродячих детей, а Джек всем своим видом напоминал именно бродячего ребенка, к тому же от него пахло вином.
Он представил себе, как сидит в полицейском участке в Зейнсвилле, а зейнсвиллские полицейские — дюжие парни в синей форме, которые каждый день слушают Пола Маккартни и поддерживают президента Рейгана, — склонились над ним и кричат ему в лицо.
Нет, он не хотел, чтобы зейнсвиллские полицейские обратили на него внимание.
Машина с бешеным ревом пролетела мимо. Джек поправил рюкзак и взглянул на свои кроссовки, как будто они интересовали его сейчас больше всего на свете. Боковым зрением он увидел, как полицейская машина быстро удаляется. Слепой был в ней, на заднем сиденье. Гриф гитары торчал около его уха.
Проезжая мимо Джека, старый негр повернул голову и посмотрел прямо на него через заднее окно…
…и хотя под грязными черными очками ничего не было видно, Джек знал, что Лестер Спиди Паркер подмигнул ему.
Джек снова подумал о своем безвыходном положении, оказавшись под яркой вывеской. Он смотрел на эти знаки, которые казались ему единственной четкой вещью, оставшейся в мире,
(в мирах?)
где все остальное подернуто серой дымкой безумия. Он чувствовал, как темнота поглощает все вокруг, впитывается в кожу, пытаясь лишить его разума. Джек понял, что частью его депрессии была тоска по дому, по маме. Он чувствовал себя плывущим по воле волн в безграничном океане, не имея никакой опоры под ногами.