Стоя под знаками и наблюдая, как машины появляются из-за поворота дороги, Джек подумал, что чувствует себя как человек на грани самоубийства. Совсем недавно он еще мог заставить себя двигаться дальше, поддерживаемый мыслью о скорой встрече с Ричардом Слоутом (и хотя мысль так и не выразилась в словах, представление, что Ричард может отправиться вместе с ним на запад, сделало свое — разве первый раз Сойер и Слоут отправляются вместе в странные путешествия?), но тяжелая работа на ферме Элберта Паламаунтина и необычные события в Торговом центре Бакаи наложили тяжелый отпечаток на его душу.
Иди домой, Джеки, ты запутался, прошептал голос, если ты продолжишь свой путь, всякое может произойти. Кто знает, к чему это приведет? А может, в скором времени погибнут пятьдесят человек? Или пятьсот?
№ 70. На запад.
№ 70. На восток.
Бессознательно он полез в карман за монетой — монетой, которая была в этом мире серебряным долларом. Пусть боги, находящиеся в ней, решат все раз и навсегда. Он слишком запутался, чтобы сделать выбор самому. Его слишком часто били, слишком часто оскорбляли. Спина все еще болела в том месте, куда пришелся удар «Мистера Америка».
Итак, если решка, он переходит через дорогу, идет на восток и возвращается домой. Если орел, он отправляется дальше на запад… и больше никогда не оглянется назад.
Монета, отразившись тысячей маленьких солнц, вращаясь, взлетела в холодный октябрьский воздух.
Джек проследил ее путь.
Старый фургон затормозил рядом, и люди с любопытством посмотрели на Джека. Водитель — лысеющий ветеран, иногда просыпающийся среди ночи из-за болей в голове и левой руке, выглянул из кабины, и в его голове пробежала серия нелепых и бессвязных мыслей. Приключения. Опасности. Безрезультатные поиски. Страхи. Мечты о славе. Он мотнул головой, как это делает мокрая собака, и взглянул на мальчика в боковое зеркало фургона как раз в тот момент, когда тот наклонился за чем-то на земле.
Господи, подумал про себя ветеран, выбрось ты это из головы, Ларри! Что у тебя за идеи — будто начитался приключенческих романов.
Ларри снова вписался в поток машин, с места разогнав фургон до семидесяти миль в час. Вскоре он забыл о мальчике в грязных джинсах. Если он будет дома в три, то еще успеет посмотреть соревнования борцов средней весовой категории.
Монета достигла земли. Джек склонился над ней — реш-ка, но…
Лицо на монете принадлежало не Леди Свободе. Это было лицо Лауры де Луизиан — Королевы Долин. Но, Господи, как отличалось оно от того бледного спящего лица, которое он мельком видел во дворце, от лица женщины, окруженной беспокойными няньками в белых одеждах! Это лицо выглядело мудрым и гордым, прекрасным и благородным. Это была не классическая красота: линия подбородка была недостаточно ровной для этого, и скулы слишком широки. Красота заключалась в царственном повороте ее головы, вызывающем ощущение, что она так же добра, как и могущественна.
И в том, что она была так похожа на его маму!..
Слезы подступили к глазам Джека, и он с силой зажмурился, не желая, чтобы они падали. Он достаточно наплакался за сегодняшний день. Не для того он получил ответ на мучивший его вопрос, чтобы снова расплакаться.
Когда он открыл глаза, Лаура де Луизиан исчезла. На монете снова была Леди Свобода.
Но от этого ответ на его вопрос не изменился.
Джек наклонился, поднял монету из пыли, положил ее в карман и поплелся по западной полосе Интерстейт № 70.
День спустя.
Белый туман над землей пахнул холодным дождем. Граница между Огайо и Индианой — всего лишь формальность. Местность представляла собой леса низкорослых деревьев по обеим сторонам шоссе № 70 на окраине Льюисбурга. Джек спрятался — по крайней мере надеялся, что спрятался, — среди деревьев и ждал, когда появится большой лысый человек с низким, гулким голосом, посадит его в свою «шеви нову» и увезет отсюда. Джек надеялся, что это произойдет скоро, до того, как пойдет дождь. И без того было достаточно холодно, не хватало еще и промокнуть. Нос с утра заложен. Голос охрип. Еще немного, и он окончательно простудится.
Большой лысый человек с низким, гулким голосом представился как Эмори У. Лайт. Он подобрал Джека около одиннадцати севернее Лэйтона, и Джек ощутил устало-гнетущее чувство где-то между грудью и животом. Он уже ездил с Эмори Лайтом. В Вермонте Лайт представился Томом Фергюссоном, продавцом обувного магазина; в Пенсильвании его стали именовать Боб Даррент (как того парня, который поет «Шлеп-шлеп», ха-ха-ха!), а занимаемая должность изменилась на директора старшей школы. На этот раз Лайт был президентом коммерческого банка в городе Парадиз-Фоллз. Фергюссон был тощий и темноволосый, Даррент — полный и розовый, как новорожденный поросенок, а Эмори Лайт — огромный, с глазами, похожими на вареные яйца, под лишенными оправы очками.
Но все это были лишь внешние отличия. Джек заметил, что все эти люди с одинаковым интересом прислушиваются к его истории. Все они спрашивали, есть ли у него дома подружка. Рано или поздно Джек обнаруживал руку (большую руку с закатанным рукавом) на своем плече и, глядя на Фергюссона (Даррента, Лайта), видел выражение полусумасшедшей надежды вперемешку с полусумасшедшим страхом в его глазах и капельки пота на приоткрытых губах (в случае Даррента пот висел на усах, выглядывая оттуда, как маленькие глазки полевых мышей из травы).
Фергюссон спрашивал, не хочет ли он заработать десять долларов.
Даррент увеличил сумму до двадцати. Лайт низким, гулким голосом, который при этом срывался и дрожал, предложил пятьдесят. У него всегда лежат пятьдесят долларов в левом ботинке, сказал он, и он очень хочет отдать их Льюису Фаррену. Есть очень хорошее тихое место, куда они могут пойти. Недалеко, около Рэндольфа. Пустой амбар.
Джек не находил никакой взаимосвязи между постоянным ростом суммы, предлагаемой Лайтом в различных его перерождениях, и теми изменениями, которые производили над ним его приключения. Он не был замкнутым по натуре и проявлял довольно небольшой интерес к самоанализу.
Он достаточно быстро понял, как следует вести себя с людьми типа Эмори У. Лайта. Первая встреча с ним, когда Лайта звали Томом Фергюссоном, научила его, что храбрость должна быть осторожной. Когда Фергюссон положил ему руку на плечо, Джек, не задумываясь, шутливым тоном дал ответ: «Нет, спасибо, сэр. Я не голубой. Я предпочитаю женский пол».
Он попадал на таких людей и раньше, в особенности в кинотеатрах. Однажды в Северном Голливуде продавец в магазине мужской одежды предложил ему зайти в примерочную (и когда Джек ответил: «Нет, спасибо, сэр», продавец сказал: «Ну ладно. Примерь вот эту куртку»).
С этими неприятностями симпатичный двенадцатилетний мальчик в Лос-Анджелесе легко учится справляться таким же образом, как хорошенькая женщина справляется с попытками изнасиловать ее в метро. Постепенно это перестает портить вам настроение на весь день. Осторожные предложения вроде того, что сделал Фергюссон, — это куда меньшее зло, чем внезапное нападение сзади.
Фергюссон задохнулся в негодующем вопле и резко затормозил, оставляя сорок ярдов резины за колесами своего «понтиака» и поднимая в воздух облако дорожной пыли.
— Кого ты назвал голубым? — воскликнул он. — Кого ты назвал голубым? Я не голубой! Бог ты мой, подбираешь мальчишку на дороге, чтобы он обозвал тебя голубым!
Джек смотрел на него открыв рот. Не готовый к резкой остановке, он ударился головой о панель. Фергюссон, еще секунду назад смотревший на него своими влажными карими глазами, теперь, казалось, был готов его убить.
— Пошел вон! — кричал Фергюссон. — Это ты голубой, а не я! Пошел вон, маленький гомик! Вон! У меня жена! У меня дети! Возможно, у меня дети по всей Новой Англии! Я не голубой! Ты голубой, а не я! ВОН ИЗ МОЕЙ МАШИНЫ!
Еще более перепуганный, чем при встрече с Осмондом, Джек выполнил его требование. Фергюссон рванул с места, осыпая его потоками гравия. Джек прислонился к каменной стене и тихо, глупо захихикал. Смешки превратились в непрерывный истерический смех, и Джек решил, что пришло время «воспитывать благоразумие». И продолжать это делать нужно по крайней мере до тех пор, пока он не вернется домой. «Любая серьезная проблема воспитывает благоразумие», — сказал как-то отец. Морган поспешно согласился, но Джек тогда не обратил внимания.
Его БЛАГОРАЗУМИЕ хорошо сработало с Бобом Даррентом, и у него не было никаких причин считать, что оно не сработало с Эмори Лайтом… Он был простужен, из носа текло. Он надеялся, что Лайт подберет его и увезет отсюда. Стоя в тени деревьев, Джек мог видеть его, ходящего взад-вперед, засунув руки в карманы и сверкая своей лысиной под серым, предгрозовым небом. Из-за поворота выкатывались тяжелые грузовики, наполняя воздух запахом дизельного топлива и выхлопных газов. Леса кругом были замусорены так же, как и все другие леса, находящиеся на границе двух штатов. Разбитые бутылки. Пустые коробки. Смятые банки из-под пепси с вдавленными внутрь язычками. Разорванные брезентовые брюки с торчащим из ширинки санитарным пакетом. Презерватив на сломанной ветке. Кирпичные стены сортира исписаны множеством претендующих на остроумие замечаний. Почти все из них можно было отнести к Эмори У. Лайту: «Предоставляю лучшую работу на свете. Жду каждый день в четыре часа» или «Поцелуй меня в задницу», и ниже какой-то веселый поэт написал: «Я хочу, чтоб все… разом кончили мне в рожу».
Я соскучился по Долинам, подумал Джек, и это было совсем неудивительно. Он находился на шоссе № 70, где-то на западной окраине Огайо: стоял, кутаясь в засаленный свитер, купленный в комиссионном магазине за полтора доллара, и ожидая большого лысого человека, чтобы запрыгнуть на его лошадь и поскакать.
БЛАГОРАЗУМИЕ Джека выражалось просто: не спорить с большим лысым человеком, у которого большие, сильные руки.