Джек знал: когда возвращаешься из Долин, на тебя сразу наваливается шквал различных зловоний, которые ты раньше не замечал, живя среди дизельного топлива, угарного газа, заводского дыма, грязной воды и химикалий всех мастей. Потом к этому снова привыкаешь, потому что это окружает тебя с детства. Привыкаешь и перестаешь замечать. Но Волк родился и вырос в Долинах. Он ненавидел машины, он ненавидел их запахи, он ненавидел этот мир. Джек сомневался, что Волк когда-нибудь сможет к нему привыкнуть. Он понял, что, если в скором времени не вернет Волка в Долины, тот просто рехнется. А впрочем, и я в этом смысле недалеко от него ушел.
Ревущий фермерский фургон с цыплятами пронесся мимо них. Волк разве что не прыгнул к Джеку на руки. Пробудившись от своих тяжких раздумий мощным толчком, Джек оказался в замусоренной придорожной канаве и ударился о землю так, что даже клацнули зубы.
— Прости меня, Джек, — смущенно сказал Волк. — Черт бы меня побрал!
— Не твоя вина, — сказал Джек. — Падай рядом. Отдохнем минут пять.
Волк уселся рядом с Джеком, не проронив ни слова, и встревоженно заглянул ему в глаза.
Он знал, как тяжело приходится Джеку, знал, что Джеку нужно двигаться быстрее — отчасти из-за того, что его преследует Морган, но в основном по какой-то другой причине. Он слышал, как Джек во сне зовет свою маму, как иногда плачет. Но только один раз он плакал наяву — когда Волк закатил небольшую истерику, узнав, что означает слово «голосовать». Волк заявил Джеку, что не может ехать на машинах — по крайней мере первое время, — и тот отошел к обочине, сел, закрыл лицо руками и заплакал. Потом перестал, что уже было хорошо, но… Но когда он убрал руки от лица, на нем было такое выражение… Волк был уверен, что после этого случая Джек бросит его одного в этой Стране плохих запахов… А без Джека Волк сойдет с ума.
В полном изнеможении они подходили к городской черте Арканума. Волк кричал и хватался за Джека каждый раз, когда в сгущающихся сумерках мимо проезжал легковой автомобиль или грузовик. Джек услышал насмешливый голос откуда-то со стороны ручья: «Эй, вы, педики, где ваш автомобиль?» Джек мотнул головой, как собака, отряхивающаяся от воды, и продолжал идти, крепко держа Волка за руку, потому что тот постоянно пытался отстать или убежать в лес. Самое главное сейчас было покинуть главную магистраль, где голосовать запрещено, и добраться до западной границы Арканума. Некоторые штаты легализовали автостоп за городом (по крайней мере так утверждал один бродяга, с которым Джек однажды провел ночь в амбаре), но даже в тех штатах, где стоять на дороге с выставленным вверх пальцем считается преступлением, полицейские закрывают глаза, если вы голосуете за знаком, указывающим на границу города.
Так что, во-первых, — добраться до знака. И надеяться, что до этого времени не встретится дорожный патруль. О том, что может случиться с Волком при встрече с полицейскими, Джек не хотел даже думать. А сами полицейские скорее всего решат, что столкнулись с современным воплощением Чарльза Мэнсона в ленноновских очках.
Они спустились по склону дороги и перешли через западную границу города. Десять минут спустя старый разбитый «крайслер» со скрипом затормозил возле них. Водитель, дородный человек с бычьей шеей, перегнулся через спинку сиденья и открыл дверцу:
— Прыгайте, ребята! Темная ночь сегодня, не правда ли?
— Спасибо, мистер, — бодро сказал Джек. Его голова была забита мыслями о том, как вписать Волка в свою историю, и он не заметил выражения, появившегося в глазах его спутника.
А водитель заметил.
Его лицо посуровело.
— Ты почуял что-то плохое, сынок?
Голос человека, такой же суровый, как и его лицо, вернул Джека на землю. Радушие разом испарилось, и сам человек выглядел так, будто только что собирался пропустить кружечку пива и тут ему помешали.
Джек обернулся и посмотрел на Волка.
Ноздри Волка раздувались, словно ноздри медведя, почуявшего запах скунса. Губы были даже не поджаты — они были сморщены. Кожа под носом топорщилась множеством маленьких складок.
— Он что, не совсем… того? — тихим голосом спросил у Джека водитель и поправил на голове кепку с надписью «ФЕРМЕРСКОЕ ОБОРУДОВАНИЕ».
— А? Нет, он просто…
Волк зарычал.
Именно зарычал.
— Боже!.. — сказал водитель тоном человека, который не может поверить в происходящее. Он нажал на газ и рванул машину вниз по склону дороги, хлопая открытой дверцей. Задние фары отбивали азбуку Морзе, разрывая дождливую темноту и отражаясь в металлическом щите дорожного указателя, под которым они стояли.
— Великолепно! — прошипел Джек, поворачиваясь к Волку, который сжался, пытаясь укрыться от его злости. — Просто великолепно! Если б у него была рация, он бы уже орал в девятнадцатый канал, вызывая полицейского и рассказывая всем и каждому, что на выезде из Арканума двое полоумных пытаются остановить попутную машину! Джейсон! Или Иисус! Или кто-нибудь, я не знаю! Ты что, хочешь нарваться на неприятности? А, Волк? Если ты еще хоть раз выкинешь что-нибудь подобное, то будь уверен — у тебя будут неприятности! У нас! У нас будут неприятности, Волк!
Измученный, расстроенный, сбитый с толку и почти выдохшийся, Джек пошел в наступление на Волка, который, если б захотел, мог одним легким движением снять ему голову с плеч; и Волк отступил перед ним.
— Не кричи, Джек, — простонал он, — эти запахи… которые там… можно умереть от запахов…
— Я не чувствовал никаких запахов! — крикнул Джек.
Он уже окончательно сорвал голос, горло болело больше обычного, но он не мог остановиться — он или будет кричать, или сойдет с ума. Мокрые волосы упали на глаза. Он отбросил их назад и ударил Волка в плечо. Раздался громкий хруст. С таким же успехом можно было ударить камень. Волк жалобно взвыл, и это еще больше рассердило Джека. Но что сильнее всего его злило — это сознание того, что он не прав. Последний раз он был в Долинах менее шести часов назад, но не мог не заметить, что машина того человека пахнет, как медвежья берлога. Тяжелый аромат старого кофе и свежего пива (на сиденье стояла открытая банка «Стро»); освежитель воздуха, болтавшийся на зеркале заднего вида, пахнущий, как пропитанная потом сахарная пудра. И что-то еще — намного хуже, намного неприятнее…
— Никаких запахов! — кричал он совершенно охрипшим голосом.
Он ударил Волка в другое плечо. Волк снова взвыл, завертелся на месте, пригнувшись, как ребенок, которого бьет разозленный отец. Джек принялся лупить его по спине. Его ноющие руки выбивали брызги воды из комбинезона Волка. Каждый раз, когда кулак Джека опускался, Волк выл.
— Ты мог бы потерпеть! (Шлеп!) Потому что следующая машина может быть полицейской! (Шлеп!) Или это может быть мистер Морган Блёвут на своем зеленом, как жаба, «BMW» (Шлеп!), и если все, на что ты способен, — это хныкать, как сопливый ребенок (Шлеп!), то у нас не будет ничего, кроме неприятностей! (Шлеп!) Ты это понимаешь?!
Волк ничего не ответил. Он стоял, согнувшись под дождем, спиной к Джеку и дрожал. Он плакал. Джек почувствовал, как комок подступает к его горлу, почувствовал, как глаза наполняются горячей влагой. Это только усилило его ярость. Какая-то ужасная часть Джека, отдельная от него и соединенная с ним, больше всего хотела, чтобы он сам себе сделал больно, и знала, что лучший способ этого добиться — сделать больно Волку.
— А ну, повернись!
Волк повернулся. Слезы ручьями бежали из его мутных коричневых глаз, круглые очки запотели, из носа текли сопли.
— Ты понял меня?
— Да, — прохныкал Волк. — Да, я понял, но я не мог с ним ехать, Джек.
— Почему? — Джек смотрел на него со злостью, сжав руки в кулаки. Тупая боль сдавила голову.
— Потому что он умирал, — тихо ответил Волк.
Джек уставился на него. Вся злость мигом улетучилась.
— Неужели ты не понял, Джек, — спокойно спросил Волк. — Волк! Неужели ты не почуял это?
— Нет, — тихо прошептал Джек, едва дыша. Потому что он почувствовал что-то, ведь так? Запах, который он никогда не улавливал раньше. Что-то, похожее на смесь…
Он понял, на что это было похоже, и силы внезапно покинули его. Он тяжело опустился на ограду вдоль дороги и посмотрел на Волка.
Смесь дерьма и гниющего винограда. Вот на что это было похоже. Конечно, не на сто процентов, но очень близко. Пугающе близко.
Дерьмо и гниющий виноград.
— Это самый худший запах, — сказал Волк, — так пахнут люди, которые забыли, как быть здоровыми. Мы называем это Черная болезнь. Я не думаю, что он подозревает об этом. И… эти Чужестранцы не могут почувствовать этот запах, я прав?
— Не могут, — прошептал Джек.
Если б он сейчас случайно оказался снова в Нью-Хэмпшире, в номере своей мамы в «Альгамбре», смог бы от нее почувствовать эту вонь?
Да. Он ощутил бы его от матери — запах, проникающий наружу через все ее поры, запах дерьма и гнилого винограда. Черная болезнь.
— Мы называем это раком, — прошептал Джек. Мы называем это раком, и он есть у моей мамы.
— Я до сих пор не уверен, что смогу ехать на машине, — сказал Волк. — Я попытаюсь еще раз, если хочешь, но эти запахи… внутри… Их достаточно много и в воздухе, снаружи… Волк! Но внутри…
Но Джек уже сидел, закрыв лицо руками, и плакал — отчасти от отчаяния, но больше от простой усталости. И выражение, которое Волк видел на его лице, все еще оставалось; на мгновение соблазн покинуть Волка стал больше чем соблазном — он стал потребностью. Всяческие ненужные спутники на пути в Калифорнию в поисках Талисмана — где бы он ни находился — попадались Джеку и раньше, но сейчас казалось, это было так давно, что уже скрылось за линией горизонта времени.
Волк не просто задерживал его. Джек был уверен, что рано или поздно они оба по вине Волка окажутся в тюрьм