Рой Оудерсфелт сел.
— Может ли Рой быть прощен? — спросил Гарднер.
— Рой может быть прощен, — ответили мальчики хором.
— Может ли кто-нибудь из вас простить его, мальчики? — спросил Преподобный.
— Никто из нас не может его простить, — ответил хор.
— А кто может его простить?
— Бог силой единорожденного своего сына Иисуса.
— Ты помолишься Иисусу за спасение своей души? — спросил Гарднер Роя Оудерсфелта.
— Конечно, помолюсь! — крикнул Рой Оудерсфелт срывающимся голосом и снова ущипнул бородавку. Джек заметил, что Рой Оудерсфелт плачет.
— Когда в следующий раз твоя мама приедет сюда, готов ли ты признаться ей, что грешен перед ней, своим маленьким братом и перед лицом Господа и что ты так же раскаиваешься в содеянном, как любой из твоих товарищей?
— Клянусь!
Преподобный Гарднер кивнул Энди Уорвику.
— Исповедь, — сказал Уорвик.
К шести часам, когда исповедь подошла к концу, почти все, исключая Джека и Волка, успели поднять руки, желая покаяться в содеянном. Несколько человек сознались в мелком воровстве. Другие рассказывали, как стащили у родителей спиртное и пили его под кроватью. И конечно же, было много историй про наркотики.
Называл их имена Уорвик, но только на Преподобного Гарднера смотрели они во время своих рассказов, именно от него ожидали поддержки. И говорили… говорили… говорили…
«Он заставляет их полюбить свои грехи! — с ужасом думал Джек. — Они любят его. Они ждут его поддержки и, видимо, думают, что получают ее, если исповедуются. Клянусь, что некоторые из этих остолопов выдумали свои преступления!»
Запахи, доносящиеся из столовой, стали ощутимее. Желудок Волка яростно урчал, и он постоянно оглядывался на Джека. Во время одной из слезных исповедей про то, как мальчик рассматривал порнографические фотографии в журнале «Пентхауз», желудок Волка заурчал так громко, что Джеку пришлось толкнуть его локтем.
Вслед за последней исповедью Преподобный Гарднер прочитал короткую певучую молитву. Пока дети выходили из комнаты, он стоял у двери, такой домашний и великолепный в своих потертых джинсах и белой шелковой рубашке. Когда Джек с Волком подошли к выходу, он положил руку Джеку на плечо.
— Я встречал тебя раньше, — сказал Гарднер.
«Исповедуйся», — говорили его глаза.
И Джек почувствовал, что прямо сейчас хочет сказать:
«Конечно же, мы знаем друг друга. Ведь это ты в кровь разбил мне спину».
— Нет, — сказал он.
— Да, — сказал Гарднер. — Да. Мы встречались раньше. В Калифорнии? В Мэне? В Оклахоме? Где?
«Исповедуйся».
— Я не знаю вас, — сказал Джек.
Гарднер захохотал. Где-то в глубине своего сознания Джек знал, что это именно Гарднер гримасничал, танцевал и орудовал плеткой.
— Точно таким же голосом говорил Питер, когда я просил рассказать об Иисусе Христе. Но Питер лгал. Поэтому я думаю, что и ты врешь. Мы встречались в Техасе, Джек? В Эль-Пасо? В другой жизни, в Иерусалиме? На Голгофе? На Лобном месте?
— Я же сказал вам…
— Да, да, я знаю: мы встретились впервые только сегодня. — Еще один смешок. Джек заметил, что Волк отодвинулся от Преподобного Гарднера. Причиной тому был острый, удушливый запах одеколона, исходящий от этого человека. И еще — запах сумасшествия.
— Я никогда не забываю лица, Джек. Я никогда не забываю ни лица, ни места. Я вспомнил, где мы с тобой встречались.
Его глаза бегали с Джека на Волка, с Волка на Джека. Волк тихо всхлипнул и отступил назад.
— Приятного аппетита, Джек, — сказал Гарднер. — Приятного аппетита, Волк. Ваша настоящая жизнь в «Доме Солнечного Света» начнется завтра.
На полпути к лестнице он оглянулся.
— Я никогда не забываю ни лица, ни места. Я помню.
Похолодев, Джек подумал: «Нет, только не это! Господи, нет, пока я не окажусь в двух тысячах миль от этой чертовой тюрь…»
Что-то с силой врезалось в него. Джек полетел на пол, отчаянно размахивая руками в надежде удержать равновесие. Он больно ударился головой о голый бетонный пол, в глазах замерцало множество звезд.
Когда он смог подняться, то увидел перед собой Зингера и Баста. Оба презрительно усмехались. Рядом с ними стоял Кейси; его толстый живот выпирал из-под белого свитера. Волк смотрел на Зингера и Баста; что-то в его напряженной позе встревожило Джека.
— Волк, нет! — сказал он строго.
Волк пригнулся.
— Иди-иди, чучело! — смеясь сказал Баст. — Не слушай его! Подойди ко мне и ударь, если хочешь! Я всегда люблю размяться перед ужином.
Зингер взглянул на Волка и сказал:
— Оставь этого идиота в покое. Это всего лишь тело. — Он кивнул на Джека: — А это — голова. Это голова, которую мы должны изменить. И мы изменим ее, мистер Джек Паркер. Можете нам поверить.
Джек медленно и четко произнес:
— Обмочишься, жирная задница.
Зингер отшатнулся, словно от пощечины. Краска медленно поднялась по шее и залила лицо. Гек Баст с воплем рванулся вперед.
Зингер схватил Баста за руку. Все еще глядя на Джека, он сказал:
— Не сейчас. Позже.
Джек поднялся на ноги.
— Хотите меня подкараулить? Исподтишка? — тихо сказал он, и Гектор Баст покраснел, а Санни Зингер… похоже, испугался. Казалось, он на мгновение увидел в лице Джека что-то сильное и угрожающее, что-то, чего не было в нем прежде, не было всего два месяца назад, когда маленький мальчик Джек оставил за спиной тихий курортный городок Аркадия и отправился на запад.
Джек подумал, что дядя Томми описал бы ужин, без преувеличения, как составную часть кухни «Гранд-Холл-Американ». Мальчики сидели за длинными столами, и их обслуживали четверо из самих ребят, переодетых в белую одежду официантов.
Сразу же после надлежащей молитвы принесли еду. Большие стеклянные чаши, полные вареной фасоли, словно по мановению волшебной палочки, появились на четырех столах, потеснив тарелки с горячими розовыми сосисками, блюдца с сочными ломтями свежих холодных ананасов и картонные пакеты молока с надписями «В ДАР ЦЕРКВИ» и «МОЛОКО ШТАТА ИНДИАНА».
Волк ел со зловещей сосредоточенностью, опустив голову, зажав в руке кусок хлеба, чтобы помогать себе накладывать еду на вилку. Не успел Джек оглянуться, как он проглотил пять сосисок и три куска ананаса. Вспоминая маленькую комнату с закрытым окном, Джек думал, что на ночь ему потребуется противогаз. Он предположил это по одной простой причине: Волк вывалил всю чашку фасоли себе в тарелку.
После еды мальчики убрали со столов. Когда Джек нес грязную посуду, надкушенный Волком кусок хлеба и два пустых молочных пакета на кухню, его глаза вдруг расширились сначала от удивления, потом от радости. Печати на картонных коробках из-под молока навели его на кое-какие мысли.
Это место не было тюрьмой, оно не было и трудовым лагерем. Это было похоже скорее всего на закрытую школу, а по закону такое заведение должны держать под постоянным контролем всяческие государственные инспекции. Кухня — это такое место, куда правительство штата Индиана по идее заглядывает чаще всего. Решетки на окнах второго этажа? Ладно. Решетки на окнах в кухне? Вряд ли. Инспектора стали бы задавать слишком много вопросов.
Кухня могла стать прекрасной отправной точкой для их побега, и Джек тщательно ее изучил.
Она была очень похожа на кухню их школьного буфета. Пол и стены выложены кафелем, раковины и столы из нержавеющей стали. Полки для посуды размерами напоминали теплицы. Старый аппарат для мойки посуды приткнулся к одной из стен. Трое мальчиков уже колдовали над этим антикварным сооружением под присмотром человека в белом поварском костюме. У него было узкое, почти крысиное лицо. В зубах торчала сигарета без фильтра, что позволило Джеку видеть в нем возможного союзника: он сомневался, чтобы Преподобный Гарднер позволял своим людям курить.
На одной из стен в рамке висела официальная бумага, гласящая, что эта кухня признана отвечающей стандартам, установленным штатом Индиана и правительством США.
Как он и предполагал, на чистых, прозрачных окнах решеток не было.
Человек с крысиным лицом вынул истлевшую сигарету изо рта и кинул ее в одну из раковин.
— Что, новый улов — ты и твой приятель? — спросил он. — Ничего, скоро провялитесь, в «Доме Солнечного Света» рыба быстро вялится, согласен со мной?
Он нагло ухмыльнулся в лицо Зингеру. Зингер не знал, как отнестись к такого рода улыбке, и сконфуженно отвел глаза, стал обычным ребенком.
— Вы же знаете, что вам запрещено разговаривать с мальчиками, Рудольф, — сказал он.
— Не твое собачье дело! В твоем возрасте надо… под одеялом гонять, а не говорить со взрослыми таким тоном. — Рудольф скосил глаза куда-то поверх головы Зингера. — Понял меня?
Зингер в упор уставился на него. Его губы сначала задрожали, потом скривились и в конце концов крепко сжались.
Неожиданно он отвернулся.
— Вечерняя проповедь! — выкрикнул он со злостью. — Вечерняя проповедь! Все вставайте и выходите! Убирайте со столов и выходите в зал! Мы уже опаздываем! Вечерняя проповедь!
Мальчики спустились по узкой лестнице, освещенной тусклыми лампочками, закрытыми проволочными сетками вместо абажуров. Из гипсовых стен выступала вода. Джеку не понравилось это место. Глаза Волка бешено вращались.
Их ждал сюрприз. Все подземное пространство «Дома», а оно было немалым, оказалось оборудованным под современную часовню. Воздух здесь был просто прекрасным, не слишком теплым и не слишком холодным. И свежим. Джек услышал поблизости знакомый шорох кондиционеров. В зале стояло пять рядов длинных скамеек со спинками, их разделял широкий проход, ведущий к высокому помосту с аналоем и простым деревянным распятием, подвешенным к потолку на красной шелковой нити.
Где-то играл орган.
Мальчики тихо уселись на скамейки. За аналоем стоял большой профессиональный микрофон с круглой черной заглушкой. Джек часто бывал в студиях звукозаписи вместе с мамой. Там он обычно читал книжки или делал домашние задания, в то время как она давала телевизионные интервью или участвовала в какой-нибудь передаче, и он знал, что такие заглушки не дают микрофону «заводиться». Ему показалось странным увидеть подобную вещь в часовне церковного «Дома» д