Когда во второй половине дня мальчики вернулись с поля, дверь карцера была открыта, а сам карцер пустовал. Зато наверху, в той комнате, где они проживали, Волк возлежал на нижней койке. Он приветливо улыбнулся вошедшему Джеку:
— Как твоя голова, Джек? Синяки уже не такие страшные!
— Волк, с тобой все в порядке?
— Я кричал, кричал… и уморил их всех.
— Волк, прости меня, — сказал Джек. Волк выглядел очень странно: его лицо было слишком белым, каким-то сморщенным.
«Он умирает», — подумал Джек и тут же поправил себя: Волк умирает с тех пор, как они перенеслись из Долин в этот мир, спасаясь от Моргана. Но сейчас он умирает быстрее. Слишком белый… сморщенный… но…
Джек почувствовал, как по его спине пробежал холодок.
Голые руки и ноги Волка не были голыми на самом деле, они были сплошь покрыты легким пушком. Джек мог поклясться, что два дня назад этого пушка не было и в помине.
Ему захотелось немедленно подойти к окну, выглянуть наружу и посмотреть на луну, чтобы убедиться, что семнадцать дней никак нельзя просто так вот взять и потерять.
— Не волнуйся, Джеки, время для превращения еще не настало, — сказал Волк. Его голос был сухим и надтреснутым. Это был голос тяжелобольного. — Но я начал меняться в этом темном вонючем месте, куда они меня посадили. Волк! Да, я начал. Потому что я чуть не сошел с ума от испуга. Потому что я долго кричал и выл. Если Волк достаточно долго кричит и воет, он может вызвать внеочередное превращение. — Волк пригладил волосы на ногах. — Они скоро исчезнут.
— Гарднер назначил мне цену за твою свободу, — сказал Джек, — но я не смог ее заплатить. Я очень хотел, но… Волк… моя мама…
Его голос дрогнул, на глазах выступили слезы:
— Тшшш, Джеки. Волк знает. Прямо здесь и прямо сейчас. — Волк снова улыбнулся своей ужасной изнуренной улыбкой и взял Джека за руку.
Глава 24«Мы встречались на других планетах»
Еще одна неделя, проведенная в «Доме Солнечного Света» за молитвами во славу Господа. Луна продолжала расти.
В понедельник сияющий Преподобный Гарднер обратился к мальчикам с просьбой склонить свои головы и поблагодарить Господа за то, что он исцелил грешную душу их брата Фердинанда Джанклау. Перед выздоровлением в госпитале Паркленда Ферд покаялся в своих грехах перед Иисусом Христом, объявил Преподобный, и его улыбка засияла еще ярче. Ферд позвонил своим родителям и сказал им, что принял решение всей душой служить Богу, и они помолились на разных концах телефонной линии. И вот сегодня, в этот радостный день, они приезжают за ним в больницу, чтобы забрать его домой.
Он мертв и похоронен в холодном грязном поле в Индиане… или, возможно, в Долинах, куда не смогут добраться ни полиция, ни государственные инспекции.
Вторник выдался слишком холодным и дождливым для работы в поле. Большинству мальчиков было разрешено остаться в своих комнатах, спать или читать, но для Джека с Волком начались тяжелые времена. Волк под проливным дождем должен был выносить мусор из амбара и сараев на обочину дороги. Джека послали чистить туалеты. Он предположил, что Уорвик и Кейси, которые придумали для него это занятие, были уверены, что нашли самую грязную и отвратительную работу. Но ведь они никогда не видели мужскую уборную небезызвестной дискотеки Апдайка!
Итак, заканчивалась еще одна неделя в «Доме Солнечного Света». Да-да…
Гектор Баст вернулся в среду. Его правая рука была по локоть закована в гипс, а лицо стало таким бледным, что прыщи и бородавки на его фоне казались нарисованными яркой губной помадой.
— Доктор говорит, что я, возможно, больше никогда не смогу ею пользоваться, — сказал Гек Баст. — Ты и твой шизанутый приятель жестоко поплатитесь за это, Паркер.
— Ты хочешь, чтобы то же самое случилось и с твоей второй рукой? — насмешливо спросил Джек, но в душе он был сильно испуган. Не только жажду мести прочел он в глазах Гека, там была жажда смерти.
— Я не боюсь его, — сказал Гек. — Санни Зингер говорит, что он достаточно насладился карцером. Санни говорит, что он будет делать все, чтобы больше никогда туда не попасть. А что касается тебя…
Сжатая в кулак левая рука Гека рванулась вперед. Надо сказать, он всегда лучше владел левой рукой, чем правой. Джек, загипнотизированный тупой яростью, отразившейся на широком бледном лице Баста, не заметил ее приближения. Его губы как раз собирались расплыться в улыбке, когда твердый сильный кулак превратил их в кровавое месиво. Джек отлетел к стене.
Дверь отворилась, и в проеме появилось лицо Билли Адамса.
— Закрой дверь с той стороны или будешь валяться рядом! — рявкнул Баст, и Адамс, не блещущий силой и телосложением, поспешно удалился.
Гектор шагнул к Джеку. Тот неуверенно оттолкнулся от стены и сжал кулаки. Гек остановился.
— А тебе это нравится, не правда ли? — сказал Гек. — Драться с человеком, у которого работает только одна рука?
Краска залила его лицо.
С лестницы послышался топот поднимающихся ног. Гектор взглянул на Джека:
— Это Зингер. Иди. Уходи отсюда. Мы еще поговорим. С тобой и с этим идиотом. Преподобный Гарднер разрешил нам это делать, пока ты не расскажешь ему то, что он хочет знать. — Гек ухмыльнулся: — Сделай мне одолжение, сопляк. Не рассказывай ему ни о чем.
«Да, верно, карцер что-то забрал у Волка», — думал Джек. Шесть часов прошло с момента его столкновения в коридоре с Геком Бастом. Скоро прозвенит звонок на исповедь, но Волк все еще спит на койке под ним. А снаружи дождь продолжает омывать стены «Дома Солнечного Света».
Нет, карцер отнял у него не рассудок. Карцер не может это отнять. Даже «Дом» в целом не сможет этого. Но он способен сделать больше — отнять весь мир. Волк просто скучал по дому. Он терял свою жизненную силу. Он все реже и реже улыбался, а смеяться перестал и вовсе. Когда Уорвик прикрикнул на него за завтраком за то, что он облизывал пальцы, Волк только съежился.
«Это произойдет очень скоро, Джеки. Потому что я умираю. Волк умирает».
Гек Баст тоже сказал, что не боится Волка, и действительно, казалось, тут больше нечего бояться. Похоже, что сломанная рука Гека — это последнее, на что Волк был способен.
Прозвенел звонок на исповедь.
Этим вечером, вернувшись после исповеди, ужина и проповеди в свою комнату, Джек и Волк обнаружили свои постели мокрыми и воняющими мочой. Джек бросился к двери, распахнул ее и увидел Зингера, Уорвика и еще одного здорового придурка по имени Ван Зандт, стоящих в конце коридора. Они стояли и самодовольно улыбались.
— Должно быть, мы ошиблись комнатой, — сказал Зингер. — Мы решили, что это туалет, — по количеству дерьма, которое мы обычно там видим.
Ван Зандт чуть не надорвал живот, смеясь над этой остротой.
Джек укоризненно посмотрел на него, и Ван Зандт перестал смеяться:
— Ну, чего уставился, ты, кусок дерьма? Или ждешь, когда мы расквасим твой уродливый нос?
Джек закрыл дверь и обернулся. Волк спал на своей мокрой кровати, не снимая одежды. Он снова начал обрастать бородой, но его лицо все еще оставалось таким же бледным. Кожа выглядела тонкой и хрупкой, как пергамент. Это было лицо тяжелобольного, умирающего человека.
Оставь его в покое, утомленно думал Джек. Если он так устал, что даже лег спать на это, то пусть спит.
Нет, ты не можешь позволить ему спать на мокрой кровати! Ты не можешь!
С трудом раздирая слипающиеся глаза, Джек подошел к Волку, стащил его, полусонного, с мокрого вонючего матраса и помог снять комбинезон. В эту ночь они спали, свернувшись калачиком, прямо на полу.
А в четыре утра отворилась дверь, впустив в комнату Зингера и Гека. Они схватили сонного Джека и потащили его в офис Преподобного Гарднера.
Гарднер восседал, положив ноги на край стола. Несмотря на ранний час, он был полностью одет. За его спиной висела картина — Иисус, идущий по воде, и его апостолы, с удивлением взирающие на это. Справа находилось окно, выходящее в затемненную студию, где Кейси работал над своими идиотскими затеями. К одной из подтяжек брюк Гарднера была пристегнута массивная цепочка, служившая брелоком для ключей. Сами ключи, большая тяжелая связка, лежали на его ладони. Он непрерывно играл с ними во время разговора.
— Ты ни разу не выступил с исповедью с тех пор, как попал сюда, Джек, — сказал Преподобный Гарднер с оттенком порицания в голосе. — Нехорошо. Исповедь полезна для твоей души. Без исповеди она не может быть спасена. О нет, я не имею в виду эту идолопоклонническую, извращенную исповедь католиков! Я имею в виду исповедь перед своими братьями и перед Спасителем.
— Ну, если вам все равно, тогда я уйду исповедоваться лично перед Спасителем, — спокойно ответил Джек, и, несмотря на весь свой страх и то, что был окончательно сбит с толку, он не мог не заметить, как ярость исказила черты лица Преподобного Гарднера.
— Нет! Мне не все равно! — крикнул тот, и Джек почувствовал резкую боль в области почек. Он упал на колени.
— Думай всегда, прежде чем что-нибудь сказать Преподобному Гарднеру, ты, сопляк, — сказал Зингер. — Многие из нас стоят за него горой.
— Да хранит тебя Господь за твою искренность и твою любовь, Санни Зингер!.. — торжественно произнес Гарднер и снова сосредоточил свое внимание на Джеке: — Поднимись, сын мой.
Джек попытался встать, опираясь на край светлого деревянного стола.
— Итак, твое настоящее имя?
— Джек Паркер.
Джек увидел, как Гарднер кивнул кому-то за его спиной, и попытался увернуться, но момент был упущен. Новая волна нестерпимой боли пронизала его с головы до ног. Джек вскрикнул и упал, ударившись лбом, на котором еще не успели рассосаться вчерашние синяки, об острый угол стола.
— Откуда ты родом, лживое и глупое исчадие ада?
— Из Пенсильвании.
На этот раз удар пришелся в левое бедро. Джек катался по белому хорасанскому ковру в позе эмбриона — втянув голову и прижав ноги к груди.