через обеденный зал, что резко сократило число посетителей; а возле задней двери кухни Слоут посадил на цепь злющую собаку — для верности. Владелец ресторана был вынужден вспомнить английский язык и согласиться удвоить, а потом и утроить сумму ежемесячной платы.
Да, он добился этого… но если бы он не сумел настоять на своём, то не был бы Морганом Слоутом. В тот же вечер он подъехал к ресторану и, выпив предварительно три порции мартини, перебил бейсбольной битой все окна.
На следующее утро китаец попросил о встрече и предложил увеличить платежи в четыре раза.
— Вот теперь это мужской разговор, — усмехнулся Слоут. — И вот что я вам скажу. Поскольку отныне мы играем в одной команде, расходы по замене стёкол мы также разделим пополам.
Через девять месяцев после того, как компания «Сойер и Слоут» завладела зданием, арендная плата в городе резко подскочила до немыслимых размеров. Морган Слоут был чрезвычайно горд своим удачным приобретением. Прогуливаясь возле здания, он любил вспоминать, как много они вложили в компанию «Сойер и Слоут» и как велики теперь их достижения.
Чувство особой гордости проснулось в нем во время разговора с Ричардом. Прежде всего, Ричард является причиной того, что Морган вознамерился отобрать часть компании, принадлежащую филу Сойеру. Ричард — его наследник. Слоут-младший должен учиться бизнесу в лучшей школе, затем получить правовое образование — и после этого прийти работать в компанию; таким образом всесторонне вооружённый Ричард Слоут уверенной рукой поведёт компанию «Сойер и Слоут» — или просто «Слоут и сын» — в следующее столетие. Глупое желание мальчика стать химиком вызывало у отца смех. Ричард достаточно умен и в конце концов поймёт, что отец предлагает ему нечто более интересное. «Химико-исследовательские» порывы необходимо искоренить как можно скорее, и в один прекрасный день мальчик прозреет. Ну, а если его волнует справедливость в отношении Джека Сойера, то Ричард должен понять: пятьдесят тысяч в год и гарантия получения образования в колледже — это не только справедливо, но и чрезмерно щедро. Разве можно быть уверенным, что Джек захочет заниматься бизнесом или что у него есть к этому хоть какие-нибудь способности?
К тому же — кто даст гарантию, что Джек доживёт хотя бы до двадцати лет? Мало ли…
— Пора, давно пора оформить все права на собственность и подписать соответствующие бумаги! — втолковывал Слоут сыну. — Лили слишком долго скрывается от меня. Жить ей осталось меньше года, и её сознание быстро тускнеет. Я должен увидеть её, потому что так больше продолжаться не может, и она должна передать мне все права на руководство фирмой. Но я не хочу посвящать тебя в эти проблемы. Я только хочу сказать — на тот случай, если ты позвонишь — что несколько дней буду отсутствовать. Можешь написать мне письмо. И помни о поезде, хорошо? Мы обязательно сделаем это.
Мальчик обещал писать, много работать и не тревожиться за отца, Лили Кэвэней или Джека.
Иногда Слоут думал, что когда его единственный сын поступит в Стэнфордский или Йельский университет — он представит его в Территориях. Ричарду будет тогда на шесть или семь лет меньше, чем было ему самому, когда Фил Сойер в их первом маленьком офисе в Северном Голливуде сперва привёл своего партнёра в замешательство, потом в ярость (Слоут был уверен, что Фил смеётся над ним), а потом весьма заинтриговал (Фил был слишком приземлён, чтобы просто так излагать фантастическую теорию о другом мире). Когда Ричард увидит Территории, может произойти то же самое, — замешательство, ярость, удивление — если он не постарается изменить мышление сына раньше.
Слоут закинул руки за голову и слегка помассировал затылок. Разговор с сыном привёл его в доброе расположение духа: когда Ричард с ним, все идёт превосходно. Была уже ночь — в Спрингфилде, Иллинойсе, в частной школе Нельсона. Ричард Слоут идёт сейчас по зеленому коридору назад, к учебникам, думая о добрых старых временах, которые вскоре наступят вновь, и об игрушечной железной дороге. Он уже будет спать, когда его отец откроет окно и сможет вволю насладиться лунным светом и ночной прохладой.
Ему хотелось поскорее оказаться дома — дом был в тридцати минутах езды от конторы, — переодеться, поесть и, возможно, немного выпить перед тем, как отправиться в аэропорт. Но вместо этого он отправился на свидание с капризным клиентом, которое нельзя было отложить. Слоут дал себе слово, что как только удастся разобраться с Лили Кэвэней и её сыном, он сократит до минимума число подобных клиентов: ему хотелось поймать рыбку побольше. Сейчас вокруг бегают сотни брокеров, и его доля акций должна составлять не менее десяти процентов. Оглядываясь назад, Слоут недоумевал, как он мог так долго терпеть Фила Сойера. Его партнёр никогда не ставил им чистый выигрыш, он был в плену сентиментальных принципов порядочности и честности. Давно вынашивая свой план, Слоут всегда помнил, что Сойер в долгу у него; в груди кипела ярость при одной мысли о размерах этого долга; и он сжал кулаки, засунув их глубоко в карманы.
Фил Сойер недооценивал его, Моргана Слоута, и это все ещё не давало Слоуту покоя. Фил считал его хищником, которого можно выпускать только под неусыпным наблюдением. Множество прихлебателей, носящих мятые ковбойские шляпы, постоянно крутилось перед глазами. Один из них, Ди-Джель, был особенно назойливым, и в Слоуте непрерывно росло раздражение, вылившееся однажды во вспышку ярости — когда Ди-Джель особенно допёк его разговором о том, что автосервис работает плохо, день хуже ночи, а машина Слоута — дерьмо.
— Заткни свою грязную пасть, — сказал ему Слоут. — Это дерьмо, как ты выразился, стоит вдвое больше твоего недельного заработка. Я бы сейчас пристрелил тебя, идиот, и единственная причина, по которой не делаю этого — это то, что на два процента ты прав; но если ты ещё когда-нибудь заговоришь со мной и скажешь больше, чем «Здравствуйте, мистер Слоут», я пристрелю тебя так быстро, что ты даже моргнуть не успеешь.
С тех пор мерзавец Ди-Джель боялся приблизиться к нему, даже когда прощался. Иногда из окна Слоут замечал, что тот поглядывает в его сторону с задумчивым видом.
Взглянув на себя в зеркало, он обнаружил, что выражение лица у него точно такое же, как у Фила Сойера в последние секунды его жизни — тогда, в Юге.
Он улыбался.
Фил Сойер недооценивал Моргана Слоута с момента их знакомства, когда они были вольнослушателями в Йельском университете. Его тогда было легко недооценить — восемнадцатилетнего провинциала из Акрона, неуклюжего, толстого, с претензиями и амбициями, впервые в жизни покинувшего Огайо.
Слушая, как его соученики болтают о Нью-Йорке, о «21» и Аистинском клубе, о встрече с Брубеком на Байсин-стрит и Эрролом Гарнером в Ванкувере, Морган старался сохранять невозмутимый вид.
— Я предпочитаю злачные места, — с важным видом сообщал он так часто, как мог.
— Какие злачные места, Морган? — интересовался Томми Вудбайн. Остальные хихикали.
— Сам знаешь. Бродвей или Вилидж. Примерно так.
Смеялись ещё дружнее. Он был непривлекателен и плохо одет; его гардероб состоял из двух грязно-серых костюмов, висевших на нем мешком. Ещё в колледже Слоут начал лысеть, и сквозь реденькие волосики на макушке просвечивала розовая кожица.
Нет, он не был красив, и это было частью его сущности. Другие — поглощённые театром, как и они с Филом — тяготели к красивым лицам, прекрасным зубам, отличным манерам. Все они хотели стать актёрами, драматургами, авторами песен. Слоут же всегда видел себя только продюсером.
Сойер и Том Вудбайн, казавшиеся Слоуту невообразимо богатыми, жили с ним в одной комнате. Вудбайна театр интересовал исключительно с эстетической точки зрения, да ещё потому, что это интересовало Фила. Юноша из другого круга, Томас Вудбайн отличался от остальных удивительной серьёзностью и любовью к занятиям. Он хотел стать юристом, и, казалось, был справедлив и бескомпромисен, как и подобает судье. (Большинство же его знакомых считало, что у Вудбайна есть серьёзное препятствие — стеснительность). В отношении Слоута Вудбайн не проявлял никаких комплексов, проповедуя скорее жизнь правильную, чем обеспеченную. Конечно, у него было все, и если он что-то терял, то ему сразу же это возмещали; как же мог он, такой справедливый и дружелюбный, быть заносчивым?
Слоут почти бессознательно сторонился Вудбайна и не мог заставить себя называть его «Томми».
За четыре года Слоут поставил две пьесы: «Нет выхода», названную студенческой газетой «неистовым беспорядком», и «Вольпон». Эта постановка была охарактеризована как «слащавая, циничная и зловещая». Многие из характеристик подошли бы и самому Слоуту. Во всяком случае, он вовсе не был талантливым режиссёром — Морган не отличался даром видения. Но его амбиции не угасли, они по-прежнему тлели. Слоут хотел быть на виду, впереди всех. Фил Сойер тоже иногда начинал мыслить подобным образом, поскольку не был уверен, что его любовь к театру взаимна. Он решил, что можно использовать свой талант, представляя писателей и актёров.
— Давай поедем в Лос-Анджелес и откроем там агентство, — заявил Фил спустя некоторое время. — Наши родители сочтут нас ненормальными, но, может быть, дело все-таки выгорит.
Фил Сойер — Слоут понял в то самое мгновенье — вовсе не был богат. Он только выглядел богатым.
— А когда мы прочно встанем на ноги, то пригласим Томми в качестве юриста. К этому времени он уже закончит изучать право.
— Ну что ж, я согласен, — ответил Слоут, думая, что сумеет воспрепятствовать появлению Вудбайна в своё время. — Как же мы будем называться?
— Как тебе нравится «Слоут и Сойер»? Или в алфавитном порядке? Или…
— «Сойер и Слоут», конечно. Это будет правильно, поскольку идею подал ты, — заявил Слоут (чертыхаясь про себя при мысли, что его партнёр теперь всегда будет первым, а он — лишь вторым).
Конечно, родители сочли их идею безумием, как и предсказывал Фил, но партнёры все же выехали в Лос-Анджелес на взятой в аренду машине (машину брал Морган — ещё один показатель того, как многим Сойер обязан ему), сняли офис в Северном Голливуде, — здание славилось своими крысами и тараканами — заказали визитные карточки и стали посещать клубы. Четыре месяца их преследовали сплошные неудачи. У них был комик, который пил слишком много, чтобы выглядеть смешным; писатель, который не умел писать, артистка, любящая деньги до такой степени, что была готова продать