У Джека засосало под ложечкой. Кажется, он увидел все, что ему было нужно.
— Отличное мясо! Превосходное мясо! Самое… — продавец сверху вниз взглянул на Джека, сводя брови в одну линию; глазки под ней были маленькими, но вовсе не глупыми. — Я слышу, твой желудок распевает песенки, дружок. Если у тебя есть денежки, я угощу тебя так, как не едят и в раю. Если же твой карман пуст — убирайся отсюда к дьяволу, чтобы я больше тебя здесь не видел.
Мальчики-прислужники хихикнули, хотя оба явно устали; просто смех непроизвольно вырвался у них из груди.
Запах свежеподжаренного мяса не позволял Джеку уйти. Он достал из кармана палочку покороче и показал на кусок мяса, который лежал вторым слева. Он не говорил ни слова: так, ему казалось, безопаснее. Мясник взял огромный нож и отрезал кусок; этот кусок, как заметил Джек, был меньше, чем купленный фермером, но сейчас это не имело значения. Желудок требовал пищи, причем немедленно.
Мясник уложил мясо на хлеб и сам подал его Джеку. Потом взял у мальчика деньги — не две, а три маленьких палочки.
В ушах вдруг зазвучал насмешливый голос матери: «Поздравляю, Джеки! Ты, оказывается, скряга!» Продавец улыбнулся ему, обнажив гнилые зубы, ожидая проявления недовольства.
— Ты должен быть благодарен, что я взял всего три, а не десять или четырнадцать. А я бы мог, ты знаешь… У тебя ведь на лбу написано, парень: «Я — ЧУЖАК». Так как, будем ссориться?
Хотел ли мальчик ссориться? Он просто не мог себе этого позволить, и им овладела бессильная ярость — чувство, входящее в привычку.
— Уходи, — коротко приказал мясник. Он ткнул рукой в сторону Джека; под ногтями запеклась свиная кровь… — Ты получил свою еду. А теперь проваливай.
Джек подумал: «Я могу показать тебе фонарик, и ты убежишь отсюда ко всем чертям. Показать тебе самолет — и ты наверняка сойдешь с ума. Ты вовсе не так умен, как тебе кажется».
Он улыбнулся, и что-то такое было в его улыбке, что не понравилось мяснику, потому что он отпрянул от Джека, лицо его окаменело, а брови опять сошлись на переносице.
— Убирайся, я сказал! — заорал он. — Проваливай!
Джек ушел, по-прежнему улыбаясь.
Мясо было очень вкусным. Джек торопливо откусывал от своеобразного сэндвича, и сок тек по пальцам. Мясо оказалось свининой… и в то же время — не совсем свининой. Вкус его богаче, ярче, чем вкус обыкновенной свинины. В Джеке пульсировали разнообразные оттенки насыщения. Вот бы школьные завтраки были такими же! — подумалось Джеку.
Теперь, немного подкрепившись, он мог с большим интересом осмотреться вокруг себя… и начал протискиваться через толпу. Больше всего он напоминал сейчас деревенского мальчишку-ротозея, пришедшего сюда поглазеть по сторонам. Мужчины, женщины и дети — все словно были рады ему, и он отвечал им тем же. Все казалось ему интересным и прекрасным. Здесь никто не скучал.
Торговый городок напомнил мальчику Королевский Павильон; здесь, как и там, тоже смешивались разные запахи (доминировали запахи поджаренного мяса и пота животных); везде разгуливали празднично одетые люди, пышущие здоровьем.
Джек остановился возле торговца коврами с вышитыми на них портретами Королевы. Глядя на них, он вспомнил о матери Хэнка Скофлера и улыбнулся. Хэнк был одним из одноклассников Джека и Ричарда Слоута в Лос-Анджелесе. У миссис Скофлер была единственная страсть в жизни — вышивание. Она бы сумела оценить коврики с изображением Лауры де Луизиан по достоинству — она, вышивавшая пейзажи Аляски и огромную репродукцию знаменитой «Тайной вечери», украшавшую их гостиную.
Внезапно лицо, вышитое на ковриках, начало меняться. Теперь это была уже не Королева — Джек видел лицо своей матери, ее глубокие темные глаза, ее тонкую бледную кожу…
Ужасно захотелось домой. В голове пульсировало: «Мама! Эй, мамочка! Боже, зачем я здесь? Мама!» Он подумал о том, чем она могла бы сейчас заниматься. Сидеть у окна? Курить? Смотреть на океан? Читать книгу? Включать телевизор? Гулять? Спать? Умирать?
«Умерла? — ехидно подсказал ему внутренний голос. — Умерла, Джек? Уже умерла? Как ты полагаешь?..»
Хватит!
Из глаз полились слезы.
— Что-то случилось, дружок?
Мальчик поднял заплаканное лицо и увидел старого торговца, доброжелательно глядящего на него. Руки моряка были большими и грубыми, но улыбка — открытой и сердечной, неподдельно искренней.
— Ничего, — вспыхнул Джек.
— Если из-за ничего ты выглядишь так плохо, то как бы ты выглядел, если бы что-нибудь действительно стряслось, сынок?
— А я что, плохо выгляжу? — спросил Джек, пытаясь улыбнуться.
Удивительно, но, речь его не показалась собеседнику странной.
— Голубчик, ты выглядишь так, как будто только что потерял единственного друга или внезапно увидел оборотня!
Джек все-таки улыбнулся. Продавец ковров достал что-то из-под большого ковра; что-то овальное с короткой ручкой. Когда он показал предмет, мальчик увидел зеркало. Зеркало было маленьким и невзрачным. Такие обычно дают за победу в карнавальных играх.
— Смотри, паренек, — сказал продавец. — Разве я не прав?
Джек глянул в зеркало и обмер. Это, несомненно, был он, но выглядел он так, будто сошел с экрана диснеевской версии «Пиноккио», в которой волшебные сигары превращали детей в ослов. Его глаза — обычно голубые и круглые, как у всех, имеющих англосаксонских предков — стали сейчас карими и раскосыми. Волосы напоминали конскую гриву. Он попытался одной рукой отбросить их со лба, и пальцы запутались в прядях. И, что хуже всего, длинные уши свисали по бокам головы. Когда Джек дотронулся до одного из них, ухо дернулось.
Он внезапно подумал: «Однажды все это уже было… В обычном мире; в Видениях это было…» Джеку четыре года. В нормальном мире (сейчас он даже в уме перестал именовать его «реальным») у них в доме был огромный кусок мрамора с розовой сердцевиной. Однажды, когда Джек играл с ним, камень упал на цементную площадку и раскололся на множество мелких осколков. Мальчик долго потом плакал, размазывая грязными руками слезы по щекам. Вот и сейчас его лицо было таким же, как тогда, много лет назад.
И вдруг с лицом начали происходить чудесные перемены. Глаза из карих, как у ослика, стали зелеными, как у кота. Уши резко уменьшились и торчали теперь на макушке.
— Ну вот, уже лучше, — сказал продавец. — Гораздо лучше, сынок. Я люблю видеть счастливых мальчиков, потому что счастливые мальчики — это здоровые мальчики, а здоровые мальчики в жизни не пропадут. Так сказано в «Книге Правильного Хозяйствования», а она всегда права. Хочешь получить зеркальце?
— Да, — воскликнул Джек. — Да, очень! — Он полез в карман за палочками. Бережливость была забыта. — Сколько?
Продавец быстро оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.
— Возьми даром, сынок. Спрячь поглубже и никому не показывай.
— Что?
— Бери, бери… Его нельзя купить, и нельзя продать.
— Ну, если вы настаиваете… — смущенно протянул Джек.
Продавец удивленно взглянул на него — и они оба весело рассмеялись.
— Счастливый мальчик с хорошими мозгами, — сказал продавец. — Хочется увидеть тебя, когда ты повзрослеешь и помудреешь.
Джек хихикнул. С продавцом было очень приятно общаться.
— Спасибо, — поблагодарил он (из зеркала на мальчика смотрели зеленые кошачьи глаза). — Большое спасибо!
— Благодарение Господу! — ответил продавец… и тихо добавил: — Береги себя, малыш!
Джек пошел дальше, спрятав зеркальце в карман куртки, рядом с бутылкой Смотрителя.
Каждую минуту он проверял, на месте ли его палочки — деньги.
Неподалеку стояли двое; от них разило, как из пивной бочки. Один пытался продать другому петуха, чтобы куры лучше неслись, другой же молча внимал пылкой речи.
Джека не интересовал ни петух, ни доводы продавца. Неподалеку толпа детей смотрела, как одноглазый мужчина устраивает аттракцион. Центром внимания был попугай в большой клетке; перья были темно-зелеными, как пивная бутылка. Глаза блестели, словно золото… в четыре глаза. Как и у пони в конюшне возле Королевского Павильона, у попугая было две головы. Они смотрели в противоположных направлениях, касаясь клювами прутьев клетки.
Попугай разговаривал сам с собой, к полному восхищению детей, но Джек заметил, что вид двухголовой птицы никого особенно не удивлял. Дети словно смотрели привычный субботний мультфильм; попугай был для них зрелищем интересным, но отнюдь не новым.
А кто способен удивляться больше и откровеннее, чем дети?!
— Фью-у-у-ть! Насколько выше? — спрашивала левая голова.
— Только ниже, только ниже, — отвечала правая, и дети весело хохотали.
— Кра-а-а-к! В чем главная сила дворян? — вопрошала левая.
— В том, что король будет королем всю свою жизнь, а многие с радостью променяли бы жизнь на такой титул! — отвечала правая.
Джек засмеялся, то же самое сделали и несколько детей постарше, а остальные же только вопросительно уставились на попугая.
— А что в буфете миссис Спрэт? — поинтересовалась левая.
— То, чего никто не может увидеть! — был ответ, и хотя Джек ничего не понял, дети зашлись от хохота.
— А что до смерти напугало ночью Алана Дестри?
— Он увидел свою жену — фью-у-у-у-ть!
К детям подошел одноглазый продавец петуха и сердито зашипел:
— Прочь отсюда! Прочь, пока я не спустил с вас штаны!
Дети бросились наутек; Джек — за ними, поминутно оглядываясь на удивительного попугая.
У павильона, торгующего фруктами, он купил яблоко (про запас) и кружку молока — это было самое вкусное и жирное молоко, какое ему доводилось пить. Джек подумал, что если бы кто-нибудь из молочников его родного мира торговал бы таким молоком, то остальные разорились бы за несколько дней.
Он уже допивал молоко, когда заметил приближающееся к павильону семейство Генри. Мальчик поставил кружку на прилавок, надеясь, что те, кто пил из этой кружки до него, не страдали проказой, чесоткой или чем-нибудь в этом роде. Но, скорей всего, в Территориях о таких болезнях просто не слыхивали.