— Могу я их увидеть?
— Нескоро. Этих злодеев вдоволь напоили их же отравой.
— Правильно сделали. Клянусь душой покойной матушки, я в полном неведении относительно сей гнусности.
— Хорошо.
Я кликнул конвойного и тот разрезал стягивающие запястья ротмистра сыромятные ремешки. Володыевский благодарно кивнул и уселся на предложенный табурет, с наслаждением растирая затёкшие руки.
— Каковы результаты твоего поиска, пан Казимир?
— Все мои записи изъяли ваши воины, пан полковник, устно же доложу, что по вашей земле мы прошли далеко и широко. Изучили, насколько возможно, конечно, дислокации и боевой состав корпусов Прозоровского и Суворова. О твоём отряде меня уведомил нарочный, велено узнать подробности о новейших пушках.
— Много ли узнал?
— Не слишком много, зато стал свидетелем расстрела татарской орды.
— И каковы твои впечатления, пан Казимир?
— Пушки дьявольски хороши! Я видел, что стреляло не более полусотни стволов, но татар вы просто выкосили. Я говорил со знакомым мурзой, человек он отважный, но об этом бое рассказывал с ужасом. Из десяти тысяч татар, из боя вернулось менее трёх тысяч, их коих больше половины опасно ранены, и непременно отдадут душу своему аллаху.
В это время конвойные привели троих пленных казаков: двух десятников и сотенного. Их выстроили вдоль стены и я задал вопрос:
— Кто из вас договаривался с татарами травить водные источники?
Казаки молча потупились и только зыркали друг на друга. Надо кидать морковку:
— Решайте сами, но того кто первый расскажет правду, я всего лишь повешу, а остальных напою тем, что нашли у него во вьюке. Мой лекарь рассчитает дозу так, чтобы вы обязательно издохли, но при этом хорошенько помучились. Считаю до трёх: раз! Два!..
«Три» я сказать не успел: сотник упал на колени и пополз ко мне, выкрикивая что яд ему дал татарин, что он не хотел никого травить, да так получилось… Следом поползли остальные казаки.
— Конвой, уведите их. Сотника повесить, остальных напоить их ядом.
Воющих казаков увели. Мы с ротмистром помолчали, наконец, я сказал:
— Хреновые у вас союзники, пан Казимир.
— Униаты. И этим сказано всё.
— Что же мне с тобой делать, ротмистр?
— Сказать по чести, за такие деяния моих подчинённых, меня следует непременно казнить смертью. — твердо сказал поляк — Но поверьте, пан полковник, я не знал о том, что они отравители, и прошу казнить меня как честного воина, пулей или саблей.
Я задумался. В кои-то веки мне попался адекватный поляк, да и тот по самую маковкувляпался в мутную историю.
— Нет, пан ротмистр, твоя смерть ничего не изменит и ничего не даст. Не твоя вина, что тебе вместо воинов подсунули казаков-униатов, и моё решение таково: я тебя отпускаю.
— Отпускаете? Пан полковник, я верный солдат своего короля, а значит я враг России.
— Ошибаешься, пан ротмистр. Ты солдат не короля, а Польши. Короли приходят и уходят, а Родина остаётся. И мало ли мы плечом к плечу воевали против общих врагов?
— То верно, пан полковник.
— Пан Володыевский, тебе вернут личное оружие, снаряжение, коней и ты получишь пропуск до польской границы. Результаты твоего рейда, разумеется, тебе не вернём.
— Понимаю. Но что Вы, пан полковник, потребуете взамен?
— Ничего не потребую. Ты достойный человек, верный солдат своей страны, человек чести. Ставить условие не воевать против России бессмысленно: как солдат ты обязан выполнять приказы своего короля. Я могу лишь попросить, чтобы ты и в дальнейшем руководствовался понятиями чести и христианского милосердия.
— Клянусь тебе в этом, пан полковник.
— В таком случае желаю тебе спокойной дороги, ротмистр Володыевский, прощай.
— Удачи тебе на службе твоей Родине, полковник Булгаков.
Мы пожали друг другу руки, и расстались.
Удивительное время эти неожиданные встречи на дорогах войны. С низостью и подлостью соседствует благородство и честь… И никогда не знаешь с чем столкнёшься в следующий момент.
Первая большая остановка моего артпарка пришлась на корпус Суворова, который блокировал Очаков, мощную крепость, прикрывающую выход из Днепровско-Бугского лимана в Чёрное море.
Я, как и положено, отправился представиться командиру корпуса, чтобы представиться и передать причитающееся ему вооружение и технику.
Своих людей я не стал вводить в общий лагерь, поскольку Иван Андреевич, главный наш лекарь крайне не рекомендовал этого делать: местность нездоровая, холера и чума здесь частые гости, поэтому лучше поберечься. Мои квартирьеры выбрали место на холме, с двух сторон ограниченно оврагами. На дне одного из оврагов слабо виднелись следы протекавшего здесь весной ручья. Пробили скважину, и она довольно быстро наполнилась грунтовой водой. Ну что же, вопрос с водоснабжением практически решён: солдаты сноровисто принялись копать в лёгком песчаном грунте бассейн двадцать на двадцать метров, а в глубину — до водоупорного слоя. Стенки бассейна укрепили плетнём, устроили мостки для водоносов, а вокруг выставили охрану, чтобы не приведи господи, какой-нибудь вражина не отравил нам воду. Надо сказать, солдаты и офицеры стали нести караульную службу со всем тщанием — все видели отравителей, пойманных с поличным.
А я с приличествующей свитой направился в штаб.
Лагерь корпуса Суворова раскинулся примерно на два-три километра, и тут было всё: ровные ряды палаток отдельных подразделений, цыганские таборы шатров и кибиток офицеров, обозные вагенбурги, хибарки, фургоны маркитантов… Кругом в разных направлениях, строем и как попало двигались подразделения, группы и отдельные люди.
Армейский бардак в самом чистом и незамутнённом виде.
Я конечно офигевал от увиденного, но отдавал себе отчёт, что в корпусе Суворова всё довольно прилично, не нужно забывать каковы нравы и порядки во всех без исключения европейских армиях. У Суворова, по крайней мере, офицерам запрещено таскать за собой больше повозок, чем положено по уставам, да и количество личных слуг ограничено теми же рамками.
Суворова я застал у его шатра: генерал собирался обедать, лакей уже нёс ему тарелку с кашей.
— А-а-а, драгоценный мой Юрий Сергеевич! — издалека приветствовал он меня.
Вот ведь хитрый чёрт! С одной стороны этот хитрец демонстрирует окружающим близость к царскому любимчику, а с другой — ставит меня в крайне неловкое положение: я ведь обязан доложить о прибытии, о готовности передать новейшее оружие. А главное — узнать о судьбе артиллеристов и персонала вспомогательных служб, которые по идее должны находиться здесь.
— Нижайше прошу присоединиться к моему скромному обеду. — продолжает Суворов на грани дружеской иронии и недоброго юродства.
Делать нечего, принимаю предложенный тон:
— С удовольствием, дражайший Александр Васильевич! Но как быть с докладом о прибытии и о доставленных орудиях?
— Что Вы прибыли, Юрий Сергеевич, я вижу и так, а коль скоро Вы спокойны и выглядите довольным жизнью, то и с моим пополнением всё слава богу.
— В логике Вам, Александр Васильевич, невозможно отказать. Однако позвольте Вам рассказать обо всём, пусть и неофициально.
— Вот за обедом и расскажешь.
Слуга подал воду для мытья рук, мыло и полотенце, и всё это молниеносно и практически незаметно, словно дух бесплотный. Здорово их милейший Александр Васильевич вышколил. Сажусь за стол, обозреваю поданные блюда. На сей раз бог послал перловую кашу.
Это хорошо. Перловку я люблю с времён срочной службы, у нас был замечательный повар, он перловую крупу сначала обжаривал до золотистого цвета, потом заливал водой и варил на медленном огне с мясом и овощами. Необыкновенная вкуснотища!
Перловка у Суворова была сварена по похожему рецепту, ясно, что вкуснее: продукты на генеральской кухне малость получше чем на солдатской. Пока неторопливо кушали, Суворов расспрашивал меня о столичных новостях:
— Ходят слухи, что в семье Его величества будет прибавление, то правда?
— Правда. По всем приметам ожидают мальчика, ну да это как Бог даст.
— А что за слухи о попытке покушения на Их величеств?
— Было такое. Только это была не попытка, а основательное, прекрасно спланированное и превосходно осуществлённое покушение. Не их вина, что ничего не получилось. Тут скорее светила счастливая звезда царственной четы. Я, правда, в это время был в Перми, на орудийном заводе и всё знаю только по рассказам очевидцев. Группа опальных вельмож прошлого царствования, подкрепившись почти сотней дворян лишённых звания за отсутствие на службе, что практиковалось при Екатерине повсеместно, а при Павле Петровиче угодило под наказание, так вот, эта группа ворвалась в Царскосельский дворец. Нападение было неожиданным, нападавшие прекрасно ориентировались во дворце и служебных помещениях, так как бывали там не единожды, поэтому имели преимущество. При этом деле было убито пятнадцать солдат и офицеров и почти сотня ранена.
— Ого! Баталия была громкая! Их величества не пострадали?
— Их величества вполне благополучны, но всё могло кончиться весьма плохо: пока основные силы заговорщиков штурмовали открыто, тем самым привлекая к себе всеобщее внимание, небольшая часть, восемь человек, проникла через боковой ход и ворвалась в помещение, где была царственная чета. Негодяи открыли огонь, но по счастью, гвардейцы охраны до конца выполнили свой долг: они своими телами прикрыли императора и императрицу.
— А далее?
— Их величества вынули свои пистолеты и совместно с выжившими гвардейцами перебили нападавших.
— Невероятно! А кто вёл изменников?
— Бывший генерал-губернатор Москвы, бывший генерал-аншеф, и теперь уже бывший князь Михаил Никитич Волконский.
— Поделом мерзавцу! А на что надеялись сии негодяи? Кого же они прочили на трон?
— Бастарда Екатерины и Орлова, графа Бобринского.
— Как же, слышал краем уха. В Петербурге чего не услышишь… Однако, на мой взгляд, сей юноша совершенно неспособен к государственной деятельности и в свои шестнадцать лет являет собой совершеннейшего ребёнка. Неуж