Талли — страница 14 из 43

ОЗЕРО ВАКЕРОМай 1984 года

1

Так, в делах и хлопотах, незаметно пролетели три семестра, и Талли завершила высшее образование с отличием и самыми положительными отзывами преподавателей. Это оказалось не так уж трудно — просто, когда весь дом погрузится в сон, надо выкроить время и немного почитать.

Талли решила еще год поработать в агентстве. Обязанности ее остались прежними. Она объясняла, что должна больше узнать о жизни и набрать материал для диссертации, куда более живой, чем могут дать книги, прежде чем оставить работу, от которой в девять утра перехватывало горло и не отпускало до позднего вечера.

Талли не стала брать полную нагрузку и занималась всего четырьмя семьями. Ее поражало, как другие сотрудники умудрялись вести до пятидесяти подобных дел. Сама Талли, занятая с утра до вечера, едва успевала управиться со своими четырьмя.

Каждый вечер, купая Бумеранга, Талли прижималась щекой к его мокрой головке, изо всех сил пыталась хоть на мгновение забыть детей, чьими искалеченными судьбами ей приходилось заниматься.

— Тебе бы он понравился, Бумеранг, — шептала Талли своему сыну, — он очень хороший мальчик.

Хороших мальчиков было двое и еще две девочки.

Мистер Хиллер, понимая нежелание Талли заниматься этой работой, соблазнял ее местом заместителя директора по образованию, но Талли отказывалась. Во-первых, заместитель директора — означало заместитель Лилиан, а во-вторых, просто не хотелось. Ее нынешняя работа напоминала время, когда она сидела с Дэмьеном, кормила его, учила плавать. Ничего сверх этого она не делала, переходя от Шарон к Мери, от Мери к Сэму или Джерри, который по-прежнему пил. Ничего сверх — просто сидела и наблюдала, как Дэмьен играет.

И Талли не представляла, как бы она с этим справилась, если бы не вечернее купание Бумеранга и не его мокрая головка, прижатая к ее щеке.

— Ну же, Бумеранг, сделай папе приятное, надень наконец ботинки, — упрашивал Робин двухлетнего сына. — Мы опаздываем к мамочке.

— Мама! — крикнул Бумеранг, не переставая бегать. — Хочу к маме!

— Не знаю, что я сейчас с ним сделаю, — пыхтел Робин, пытаясь поймать малыша. — Почему же ты тогда не хочешь надеть эти чертовы ботинки? Мы должны поторопиться. Сегодня твоя мама получает диплом.

— Дип Лом? Кто такой Дип Лом?

— Ну давай же, скорее, — бормотал Робин, стараясь обуть извивающегося у него на руках сынишку.

«Да, Талли была права: покупка обуви — это не развлечение. Гораздо легче справиться с управлением магазином, чем обуть эти ноги».

— Ну, постой же, сынок, так мы непременно опоздаем к маме, — увещевал Робин сына. — А она ведь ходит с тобой за покупками с тех пор, как ты начал ходить. Неудивительно, что она так устает после этих мероприятий. Нужно, чтобы тебя кто-то держал. Сынок, а ты силен, однако! Постой же спокойно, Бумеранг! — тяжело дыша, воскликнул Робин. — Ты помнишь, когда тебе купили первые ботиночки? Тебе было девять месяцев. Ты только-только сделал первые шаги.

Бумеранг наконец успокоился, и Робин продолжал:

— Помнишь? Это было на Новый год. Я хорошо запомнил. Ты знаешь почему? — Тут Робин наклонился и прошептал сыну на ухо: — Потому, что тогда мы с твоей мамой снова стали делать это.

— Делать что? — спросил Бумеранг.

Робин отвел глаза.

— Неважно. Постой минутку спокойно, Бумеранг.

Шестьдесят пять миль от Манхэттена до Лоуренса Робин преодолел за рекордное время — сорок две минуты. Он пристегнул Буми ремнем и строго предупредил, что в машине следует вести себя спокойно, но тот, кажется, не придал его словам большого значения.

В актовый зал Канзасского университета они вбежали уже в разгар церемонии. Народу было очень много, они с трудом отыскали глазами Талли.

Но в конце концов им все же удалось к ней пробраться. Она стояла возле входа в подобающей такому случаю мантии и черной шапочке и махала им дипломом.

— Робин! Я думала, вы поехали покупать ему новые ботинки! Бумеранг, неужели папа так и не купил тебе ботинки?

— Мы пытались, Талли. О, как мы старались! — сказал Робин, делая большие глаза.

Его оттеснили поздравляющие, плотным кольцом обступившие Талли.

И тут Робин увидел Джека.

Он стоял чуть поодаль и с кем-то разговаривал. Робин поднял на руки Бумеранга и сделал несколько шагов по направлению к нему. Джек заметил их и заулыбался. Мужчины обменялись рукопожатием.

— Какими судьбами, старина? — поинтересовался Робин, но не успел получить ответ, — к ним подошла Талли, — было заметно, как она гордится своим нарядом.

Талли взяла Бумеранга у Робина, и он отметил про себя, что жена совсем не удивилась, увидев здесь Джека.

— Магистр Талли, — сказал Джек. — Ну кто бы мог подумать? — Он шутливо похлопал ее по плечу. — Поздравляю.

— Еще не магистр, — поправила Талли.

— Магистр Талли, — повторил Джек, и все заулыбались.

Затем Джек добавил что-то про то, что скоро ее можно будет величать доктор Талли.

Талли ничего не ответила, но слова Джека задели Робина, — он не понимал, о чем Джек тут толкует.

Они прокладывали себе дорогу к выходу, и Джек отстал, разговорившись с какими-то женщинами, на вид его хорошими знакомыми. Робин наблюдал за этой группой и вдруг заметил, что и Талли смотрит в ту же сторону. Ее лицо оставалось бесстрастным, и все же он решил прояснить ситуацию.

— Как он оказался здесь, Талли? — спросил он.

Она покосилась в сторону Джека и его «свиты».

— Тебе так необходимо это знать? — ответила Талли на вопрос вопросом.

— Но ты даже не удивилась, увидев его. А я так просто потрясен.

— Кто сказал, что я не удивилась? Просто не вижу необходимости это демонстрировать, — сказала Талли.

— Нет, ты не удивилась, — настаивал Робин.

Талли старалась не встречаться с ним взглядом.

— Хорошо, если тебе так хочется, я не знаю, откуда он взялся. Видимо, посещал какие-нибудь курсы или что-то в этом роде. Он ведь знает кучу народа, сам видишь.

— Ты встречалась с ним в университете?

— Ох, Робин, не помню. Может, раз или два. Какая разница?

Робин считал, что разница есть, но, взглянув на лицо жены, понял, что этот разговор ее раздражает и что все это, наверное, и впрямь не имеет для нее значения.

Больше они к этому разговору не возвращались. И ни к какому другому тоже.

Обратно Робин ехал в машине один. Талли села в свой «камаро» и взяла Бумеранга к себе. Шестилетняя машина недавно заметно преобразилась. Ей купили новый стартер, отремонтировали систему зажигания. Робин предложил жене купить новую модель, но Талли посмотрела на него так, словно он собрался осквернить церковь.

Робин пожалел, что расспрашивал ее, — он не любил задавать вопросы жене. Тем более что она сама никогда ни о чем его не спрашивала.

Талли совсем не удивилась, увидев Джека на церемонии, потому что в последние полгода время от времени встречала его на территории университета. Он ненадолго исчезал в ясные дни февраля и в ветреные дни марта. Но еще до февраля, незадолго до своего дня рождения, она забежала в зал игровых автоматов для студентов. Талли любила «Галагу», а он играл в «Астероиды», или «Звездные войны», или еще во что-нибудь. Талли хотела обойти его, но Джек ее окликнул и пригласил выпить кофе.

Она согласилась, так как делать ей все равно было нечего.

— Плачу я сама, — сделала слабую попытку Талли.

— Нет, нет, позволь мне угостить тебя. Пожалуйста, — настаивал Джек.

Когда они сидели за столиком, он сказал:

— Знаешь, Талли, а ведь сегодня, пожалуй, я впервые за последние три года вижу тебя не на кладбище.

«Странно, — подумала Талли, — потому что для меня мы сидим как раз на кладбище».

В тот раз она быстро ушла, но несколько дней спустя Джек появился опять. Он ждал в вестибюле, удобно расположившись в кресле и скрестив руки на груди. Разговаривал с тремя студентками. Увидев Талли, он расплылся в широкой счастливой улыбке, вскочил и бросился к ней, ни разу не оглянувшись на брошенных собеседниц.

— Джек, что ты здесь делаешь? Пасешь свою свиту?

— Свита? Какая свита? Вовсе нет. Талли, ты что, хочешь обидеть меня? Я просто вращаюсь в обществе.

— Нет, ты держишь свиту, — повторила Талли. — И чтобы она была полной, тебе нужна королева.

Всю весну, пока Талли еще ходила на лекции, она постоянно сталкивалась с Джеком — то в университете, то по воскресеньям возле Святого Марка. Она ни разу не ходила пить с ним кофе в воскресенье, хотя он и приглашал. Обменявшись несколькими словами, Талли спешила домой, на Техас-стрит, но все же какое-то время они обычно сидели вместе все на том же покосившемся стуле у могилы. Иногда ходили в маленький зеленый скверик на пересечении Пемброук и Кэнтербери и беседовали там, сидя на скамейке.

2

После получения диплома Талли решила, что ей не помешал бы месяц отпуска. Получить его оказалось не так легко, ибо мистер Хиллер все еще не терял надежды увидеть ее в роли заместителя директора.

Большую часть июня Талли провела, нянчась со своим ненаглядным Бумерангом. Они съездили на озеро Шоуни, плавали в бассейне, ходили гулять в парк. Талли учила сына плавать. Иногда они отдыхали на заднем дворике своего дома, где Бумеранг плескался в маленьком бассейне или возился со своими машинками, а его мама время от времени с удовольствием принимала участие в его играх.

Милли продолжала стряпать на всю семью. По вечерам Хедда иногда покидала свою комнату, чтобы послушать, как читает Талли. Однажды Талли даже сама позвала ее. Она постучала к ней и сказала:

— Ма, Дэвид Копперфильд собирается жениться, ты придешь?

Тогда же, в июне, Талли как-то увидела, как Бумеранг пытается забраться на колени к Хедде. Хедда, казалось, не замечала этого, она не шевельнула рукой. Ее глаза были пусты.

В конце концов Бумерангу надоело это занятие, он отстал от нее, но Хедда сказала:

— Хэнк… куда ты?

Двухлетний Буми сделал вид, что не услышал эту фразу, но вернулся и снова предпринял попытку одолеть ее колени. Талли была просто не в состоянии продолжать чтение.

В магазине летом наступало особое оживление, и Робин по-прежнему приходил домой поздно. Как всегда, Талли встречала его после работы, кормила ужином, а потом они вместе смотрели телевизор. Талли подробно пересказывала Робину, что говорил и делал весь день Бумеранг, и около полуночи они отправлялись спать. Надо честно признаться, что к этому времени Робин обычно хотел только спать. Засыпал он почти сразу, а Талли нередко будила его, чтобы заняться любовью. А иногда тихонько вылезала из кровати, усаживалась на подоконник и смотрела на улицу. Иногда это помогало ей заснуть. Иногда нет. Что ей не хочется спать, Талли не удивляло — ведь сейчас каждый ее день был разительно похож на любой другой. Все те же лень и покой.

Теперь, когда Бумерангу исполнилось два, Робин брал его с собой в Манхэттен. Он всегда звал Талли поехать с ними. Раза два за лето у Талли действительно была такая возможность, но она предпочитала отправлять их вдвоем, а сама, оставшись в одиночестве, ходила по магазинам, навещала Шейки. Ее очень радовало, что Робин прекрасно управляется с малышом. Обычно они уезжали по субботам. Это был ее день — пройтись по магазинам, повидать Шейки, а не то поехать в Лоуренс навестить миссис Мандолини.

В воскресенье Талли шла к Святому Марку. Робин никогда не ходил туда с ней. Он предпочитал проводить это время за работой, или играть в софтбол, или просто сидеть дома, смотреть телевизор и готовить воскресный обед. Талли отправлялась туда одна или с сыном. Бумеранг любил проводить выходные с отцом, и это согревало сердце Талли, особенно когда ей случалось заставать их за общим делом.

В один из воскресных июньских дней Джеку предоставилась возможность познакомиться с Бумерангом. Встретившись с ними на церковном дворе, он пожал маленькую ладошку мальчика. Буми, выполнив ритуал знакомства, быстро спрятался за мамину юбку.

— Ты считаешь, — спросил Джек, когда они прогуливались вдоль ограды, — что стоит водить сюда малыша?

— Он ведь не знаешь, почему я прихожу сюда, — ответила Талли. — Для него это всего лишь церковь.

— Ну, конечно, ему ведь только два. Но он вырастет, и что тогда?

Талли ничего не ответила, но в следующее воскресенье пришла без сына.

— Я совсем не хотел сказать, что ты должна оставлять Буми дома, — оправдывался Джек, когда они клали на могилу цветы. — Хотя ты ведь сама выбрала — оставила.

— Не понимаю, что ты хотел сказать, — с вызовом ответила Талли. — Ребенок сегодня устал и капризничал.

— Бьюсь об заклад, что так оно и было, — согласился Джек. — Да и кто бы не закапризничал, зная, что предстоит идти туда, где матушка будет предаваться своим унылым мыслям?

— Перестань, — резко бросила Талли, собираясь уходить.

Он проводил ее до машины.

— Талли, почему бы тебе не ходить с сыном только в церковь, не заходя на кладбище? — сказал Джек.

Она недоуменно оглянулась.

— Ты предпочитаешь, чтобы я приходила сюда в какой-нибудь другой день? — спросила Талли.

— Что ты! Конечно, нет. Ведь тогда я не смог бы наслаждаться твоим обществом.

— Перестань, — повторила она, садясь в машину.

Он засмеялся.

— Это звучит чуть вежливее, чем пошел к черту.

— Вот именно, — сказала Талли.

Джек помахал ей на прощание рукой.

— Увидимся в следующее воскресенье.

В следующее воскресенье Талли специально не пошла к мессе. Она пришла гораздо позже, около трех часов, и сразу пошла на кладбище. Джека там не было, не было и обычных рассыпанных по надгробию цветов — вместо них возле могилы красовался розовый куст. Видимо, его посадили совсем недавно — земля возле корней была свежей. Талли покачала головой, но не могла не согласиться, что куст хорош — пышный, с нежными белыми бутонами. Приятно пахло сырой землей — свежо и сильно.

Спустя неделю Талли решила пойти к мессе и взяла с собой Бумеранга. Джек сидел в последнем ряду без своего обычного букета. Талли же снова пришла с цветами.

— Я вижу, ты не очень-то прислушиваешься к моим советам, — сказал Джек, когда они вышли из церкви. И раньше, чем она успела что-либо ответить, он присел на корточки перед Бумерангом и спросил малыша, крепко державшегося за мамину руку:

— Буми, ты не хотел бы пойти поиграть в песочке?

Бумеранг улыбнулся.

— Неподалеку отсюда есть прекрасное озеро, там песок, много воды и даже можно кормить уток, — продолжал Джек. — Как ты смотришь на то, чтобы мы отправились туда?

Бумеранг энергично закивал. Талли сердито нахмурила брови и потянула сына за руку.

— Все это очень мило, но у нас совсем другие планы.

Бумеранг завопил и стал вырываться.

— С ним! — кричал он. — Я хочу с ним!

Талли бросила на Джека испепеляющий взгляд, надеясь, что он осознает, что натворил. Но он загородил ей дорогу:

— Поехали, — повторил он.

— Я уже сказала тебе, что у нас другие планы.

Джек молчал, но смотрел скептически.

— Как тебе известному меня есть муж, — тихо сказала Талли. — Мы собираемся прокатиться на озеро Шоуни.

— Ладно, — сказал Джек, и Талли заметила, как потускнел его взгляд. — Считай, что я пошутил.

Он погладил Бумеранга по голове, повернулся и пошел через двор к стоянке. Какое-то мгновение Талли смотрела ему вслед, потом, крепко взяв за руку Бумеранга, она направилась к кладбищенской калитке, прижимая к груди букет цветов.

Пролетело лето.

Два месяца спустя Талли отправилась в свой обычный поход по магазинам. Она миновала Мэдисон-стрит и выехала на тихую Двадцать девятую улицу. Она ехала очень медленно, так как на этой улице часто можно было встретить играющих на дороге детей (и как бы это выглядело, если бы будущий заместитель директора Канзасского агентства по подбору приемных родителей для детей из неблагополучных семей наехал на какого-нибудь очаровательного трехлетнего карапуза на скорости пятьдесят миль в час; да еще и там, где допустимы только тридцать?), и любовалась несколькими живописными домиками. Один из домов казался достроенным только наполовину. Талли затормозила возле стоянки и, как оказалось, весьма вовремя — она столкнулась с Джеком, который выходил из дверей с бутылкой колы в руке. Талли посигналила. Он огляделся вокруг, заметил ее машину и помахал рукой. Талли ожидала, что он перейдет улицу и подойдет к ней поболтать, но Джек быстро завернул за угол и исчез. Она припарковала машину и пошла за ним.

— Что ты тут делаешь? — спросила Талли, гладя, как Джек наливает белую краску в металлический чан.

— Ты не поверишь, — ответил Джек, лукаво посматривая на нее, — так, просто гуляю.

— Будь осторожен, — парировала Талли, не моргнув глазом, — когда прогуливаешься здесь в таком наряде. Дети могут принять тебя за большую белую моль.

— Нет, Талли Мейкер, только ты одна думаешь, что я большая белая моль. — Джек весело улыбнулся ей, и она ответила ему тем же.

— Так ты теперь красишь дома в Топике? — спросила Талли.

— Ты не представляешь, как много сейчас работы в Топике. Только на этой улице я собираюсь в одиночку привести в порядок шесть домов, прежде чем уеду, — ответил Джек..

Талли хотела поинтересоваться, когда же он собирается уехать, но вместо этого спросила, щуря глаза на солнце:

— Ты сейчас очень загружен работой?

— Я рад, что ты спрашиваешь, Натали. Я недавно видел твой дом, — по-моему, он уже созрел для серьезного ремонта.

— Вот как? Ты видел мой дом? По мне, так он еще вполне прилично выглядит. И сколько же ты за это берешь? — поинтересовалась Талли.

— Полторы тысячи за стандартный дом. Не считая краски. Но поскольку мы старые знакомые, я не запрошу слишком много. О цене договоримся, — ответил Джек.

— О нет. Я не хочу никаких поблажек.

— Ну… — сказал он, глядя ей прямо в глаза, — если ты настаиваешь…

Талли повернулась, намереваясь уйти.

— Я позвоню тебе, если у меня возникнет нужда в твоих услугах, — сказала она.

— Я не могу ждать, — пробормотал он и чуть громче добавил: — Завтра воскресенье. Все, как обычно?

Талли остановилась.

— Да, ты напомнил мне. С чего вдруг ты решил посадить там этот куст? Занял все место. Мне теперь мои скромные цветы и приткнуть некуда.

Он аккуратно опустил на землю чан с краской.

— По-моему, это была очень хорошая идея.

— Ну а кто же будет ухаживать за розами, когда ты уедешь? — спросила Талли. — Розы — капризные цветы, за ними нужно тщательно ухаживать, регулярно поливать…

Она смущенно замолчала под его пристальным взглядом, сейчас ей очень хотелось уйти.

— Ну, Натали, — сказал Джек, лихо сдвигая на затылок свою шляпу, — я думаю, что ухаживать за ними будешь ты.

Талли очень хотелось спросить его, почему он не показывался в церкви все последние недели, но опасалась, как бы он не заподозрил ее в слишком уж живом к нему интересе. Поэтому Талли приняла как можно более недоступный вид и поспешила удалиться.

— Приводи Бумеранга! — крикнул ей вслед Джек. — Съездим на озеро Вакеро.

Она сделала вид, что не расслышала его слов, и быстро уехала. Но в воскресенье Талли появилась в церкви вместе с сыном, одетым не в самые лучшие вещи. Да и сама оделась попроще.

Джек, как обычно, сидел в последнем ряду, и впервые Талли села неподалеку. Выходя после мессы на церковный двор, они повстречали Анджелу. Талли неохотно представила их друг другу, слегка забавляясь смущением Анджелы и несколько растерянным выражением лица Джека, когда они обменивались рукопожатиями.

Затем Джек на своем мустанге выпуска 1968 года отвез их на озеро Вакеро.

Небольшое озеро, окруженное со всех сторон лесами и травами, было совершенно пустынно. Заросли плакучих ив опускали ветви в воду. Здесь не было прогулочных лодок, оборудованных площадок, столиков для пикников, — ничего, что напоминало бы озеро Шоуни. Ничего, кроме песка и уток. И плакучих ив. Бумеранг радостно возился в песке, а Талли и Джек, стоя рядом, наблюдали за ним. В конце концов Джек уселся прямо на, песок, и Талли ничего не оставалось, как последовать его примеру.

Через некоторое время они поднялись и отправились кормить уток, свободно разгуливавших вдоль берега. Бумеранг устал и уснул в своей прогулочной коляске, и Талли на всякий случай пристегнула его ремнем, чтобы он не выпал. Они с Джеком с удовольствием бродили по узким тропкам. В самых непролазных местах коляску толкал Джек. Цветы и деревья были настолько свежи, что, казалось, снова наступила весна. И нигде ни души. «А может быть, — думала Талли, — про озеро Вакеро никто не знает?»

— Скажи мне, Джек, — спросила она наконец, — как ты узнал про это место?

— Нашел на карте, — ответил он.

— Тогда почему же здесь никого нет?

— Ты ошибаешься, Талли. Ведь мы же здесь.

Талли смотрела на песок, на плакучие ивы, на заросшие тропинки, вдыхала запах воды и земли и наслаждалась мягкими лучами солнца на своем лице. Полевые цветы переливались всеми цветами радуги. Солнце уже не обжигало — оно нежно ласкало кожу.

На следующий день Талли пришла к Анджеле на ланч, и та немедленно спросила:

— И кто же тот парень, что был с тобой в церкви?

Талли тяжело вздохнула.

— Он был не со мной, — ответила она. — Просто он тоже заходит туда иногда.

— Не может быть… — возразила Анджела. — Я бы заметила его.

— Он живет не в городе, — объяснила Талли, сжимая кулаки. — Приезжает сюда повидать мать.

— Милый мальчик. А как ты с ним познакомилась?

Талли поднялась из-за стола.

— Анджела, это что? Новая игра? Мне сейчас совсем не хочется играть.

— Талли, не надо отгораживаться от меня. Я знаю тебя с пятилетнего возраста и уверена, что сейчас ты что-то скрываешь, — сказала Анджела.

— Сейчас? — переспросила Талли.

— Согласись, это совершенно естественный вопрос. Так откуда же ты его знаешь?

Талли вздохнула. Она хотела было сказать, что их познакомила Шейки, но вдруг Анджела вспомнит об этом в присутствии Шейки.

— Мы вместе учились в школе, — неохотно объяснила она. — А в церкви вы его видели и раньше. Помните? Парень с белыми розами.

— А! Парень с белыми розами! — воскликнула Анджела. — Так это за ним ты гналась тогда, будто на соревнованиях по бегу.

Талли покраснела. Опять ее неправильно поняли!

— Анджела, я тогда хотела выяснить, кто приносит белые розы… — она хотела сказать «на кладбище», но почему-то запнулась. — Я несколько лет подряд обнаруживала там белые розы и хотела знать, кто их приносит.

— Кому же он приносил белые розы? — спросила Анджела.

— Ей. Кому же еще? — ответила Талли, сердясь, что приходится объясняться.

Больше в то лето Талли не ходила на ланчи к Анджеле, хотя та по-прежнему присматривала за Бумерангом.

Сослуживцы Талли перестали смотреть на нее как на неопытного стажера, а она в свою очередь свыклась с необходимостью возиться с большим количеством бумаг. Она редко бывала в городе — все больше в бедных домишках предместий, где она обязана была забирать детей из неблагополучных семей и доставлять их в детский центр.

В то лето, в лето, когда Робину пошел тридцать первый год, Талли не встречалась не только с Анджелой. Джека она тоже больше не видела. Ни в церкви, ни на улицах. Талли решила, что он уехал из города, и удивлялась про себя, почему на этот раз он так долго пробыл. Еще тогда, на озере, она хотела спросить его об этом, но как-то забыла. О чем же они тогда говорили? Она никак не могла вспомнить. Она помнила только лучи солнца на своем лице.

3

Четыре месяца спустя, на Рождество 1984 года, Талли столкнулась с Джеком в церкви. Они пришли туда всей семьей, включая братьев Робина с женами и детьми, — все собрались в Сочельник в доме на Техас-стрит и отдали дань праздничной стряпне Милли. Джек, как всегда, беспечно улыбаясь, за руку поздоровался со всеми, включая Талли, и даже вежливо раскланялся с Анджелой, которая очень внимательно наблюдала за ними. Про себя Талли фыркнула. «Никогда еще не видела Анджелу такой озабоченной», — подумала она.

— Анджела, а где Джулия? — поинтересовалась Талли.

Покачав головой, Анджела сказала:

— Не спрашивай. Они в Огайо. Кажется, семья Лауры там живет. Она даже на Рождество не хочет приехать домой.

Талли смутилась, а Джек вытащил из своего букета белую розу и протянул Анджеле,

— Счастливого Рождества, — сказал, он.

И Анджела заулыбалась. Талли опустила глаза на свой букет.

После нескольких минут светской беседы Робин посмотрел на букет Талли, потом на букет Джека и сказал: «Почему бы вам обоим не пойти положить цветы. Тогда мы, наконец, сможем отправиться домой».

Уже на кладбище Талли спросила Джека, почему он вдруг появился.

— Сегодня ведь воскресенье, — ответил он. — А по воскресеньям я всегда прихожу сюда.

— Ты всегда выкрутишься, правда? — сказала Талли, улыбаясь одними уголками губ. — Подарил розу Анджеле…

Джек наклонил голову и заглянул ей в лицо.

— Эй, Талли, — мягко произнес он, — где твоя настоящая улыбка?

Они аккуратно разложили на холмике цветы.

— Ты ведь посадил куст. Зачем же ты опять носишь букеты?

— Зимой, — терпеливо объяснил Джек, куст не цветет, потому я приношу свежие.

Талли только пожала плечами. Они помолчали, потом, она спросила:

— Ты видишься с Шейки?

— Конечно же, нет. Красивые розы, правда?

— Правда. Где ты достаешь их? — Талли очень хотелось это знать, и она немного смутилась. — В Топике зимой это редкость.

— Редкость, конечно, — согласился Джек. — Но ведь правда, они прекрасны?

— Да, да. Но я, пожалуй, пойду.

— Ладно. — Джек снова повернулся к могиле. — Я побуду еще. До встречи, Талли.

Талли пошла прочь, ничего не ответив, но, дойдя до конца тропинки, обернулась и еще раз взглянула на Джека. Он все так же сидел на скамейке, зажав ладони между коленями.

И вдруг, глядя на Джека, Талли, как легкий укол, ощутила свое близкое родство с ним, какую-то странную обоюдную связь. Но эта связь не была теплой, скорее наоборот, напоминала, как холодит босую ногу сырая земля. Талли хорошо помнила это детское ощущение.

В следующее воскресенье Талли не видела Джека. Было первое января, и Талли с Робином допоздна провалялись в постели, распаковывая подарки. Но в первых числах января они встретились снова, и Джек пригласил ее выпить кофе. Талли отказалась, но домой ей идти не хотелось, и они стояли и разговаривали, а потом присели на невысокую каменную стену, окружавшую церковный двор, и беседовали еще некоторое время. В конце концов оба ужасно замерзли на пронзительном январском ветру.

— Ты уверена, что не хочешь кофе? — спросил Джек.

— Абсолютно. Мне пора.

В середине января, встретив Талли, Джек сказал:

— Здесь становится слишком холодно. Пожалуй, пора перебираться туда, где потеплее.

«Туда, где потеплее… Где не будет вечно промокшей обуви, зато будет ласковый теплый песок, который так приятно перебирать руками. Интересно, если он отправится в Калифорнию, увидит ли ту скалу, на которой я вешаюсь каждую ночь?»

— Я понимаю тебя, — сказала наконец Талли, глядя на чудесный букет в его руках.

Им пришла в голову мысль — убрать розами и гвоздиками голый, безжизненный куст, и теперь казалось, что он зацвел среди зимы.

19 января Талли исполнилось двадцать четыре года. Несколько дней спустя она пришла к Святому Марку, тихо опустилась на колени прямо в снег и увидела перед собой две дюжины свежих огромных живых белоснежных роз.

Что-то случилось с Талли, что-то плакало и билось в ее душе, силясь найти выход, пока она, оцепенев, сидела в снегу. Наконец она глубоко вздохнула. И увидела, что к ветке куста привязана белая карточка: «Талли, это тебе. Поздравляю с днем рождения. Джек».

Талли была поражена. «Спасибо тебе, Джек, — подумала она. — Спасибо тебе за то, что ты не забываешь ее. Когда-нибудь я, возможно, смогу сказать тебе это вслух. Спасибо тебе. Не забывай ее.

И может быть, когда-нибудь я смогу рассказать тебе, почему мне так тяжело смотреть тебе в глаза.

Потому что когда я гляжу на тебя, когда говорю с тобой, когда вижу твои светлые волосы и — голубые? — глаза, когда я слышу твой голос, твой смех, не ты занимаешь мои мысли, Джек Пендел.

Для меня все еще длится то канувшее в вечность время, когда она жила и видела тебя, как вижу теперь я, слушала твой смех, как слышу его я, разговаривала с тобой, как я разговариваю. Встречаясь с тобой, я почти… почти чувствую, как она касается моих волос…

Боже, помоги нам! Ты мотаешься по свету, а я блуждаю в темных закоулках собственной души, но кто защитит нас от нас самих, пока она не обретет, наконец, покой. — Талли поднялась. — Спасибо тебе за твои цветы».

4

Пришла весна, и зацвели яблони, и однажды, проезжая через Топику по делам своих очередных подопечных, Талли увидела, как какой-то человек красит дом, и подумала, приедет ли Джек домой этим летом.

Он появился, когда до конце июня оставалась всего неделя.

Была суббота, и Талли сидела дома одна, если не считать Хедды, не высовывавшей носа из комнаты. Робин с Бумерангом на целый день уехали в Манхэттен. Окна были распахнуты. Талли сама открывала их; стояло прекрасное утро. Она даже подумывала, не предложить ли матери посидеть на веранде, когда вдруг раздался звонок. Талли сбежала вниз по ступенькам и распахнула дверь. Хотя дело шло к полудню, она только что встала с постели, непричесанная, ненакрашенная, в стареньком махровом халате на голое тело.

Она открыла дверь, и у нее перехватило дыхание, потому что перед ней в своем белом рабочем комбинезоне, с ведром краски в руке и неизменной улыбкой на губах стоял Джек.

— Боже! Какого черта… — начала было она, но Джек не дал ей закончить:

— Хозяин дома?

— Нет, но…

— В таком случае, думаю, мне лучше откланяться.

Талли, улыбаясь, стояла в дверях и чувствовала, как где-то глубоко-глубоко внутри нее открылось крошечное отверстие и сквозь него сочится теплое молоко.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

— Миссис Де Марко, — сказал Джек, слегка поклонившись, — как я уже говорил вам в прошлом году, ваш дом — великолепный дом — нуждается в покраске. Не так давно я проходил мимо и обратил внимание, что стены совсем облупились. Дом выглядит непривлекательно. В некоторых местах уже видно дерево. Это плохо, так как непокрашенное дерево обычно гниет и вообще портит впечатление от вашего великолепного жилища. А я помню, как один молодой человек, проходя мимо со своим другом, остановился и подумал, что это самый красивый дом в округе. — Не давая ей вставить слова, он продолжал: — Я примерно подсчитал, во что обойдется ремонт, и готов начать со следующей недели. Я делаю и внутренний ремонт, но так как я никогда не видел дом изнутри, мне сложно представить необходимые затраты.

Талли натянуто улыбнулась и попыталась пригладить волосы. Она кашлянула:

— И ты собирался высказать все это хозяину дома?

— Да, разумеется, — ответил Джек. — Я даже прихватил с собой расценки на случай, если мистер Де Марко и впрямь заинтересуется.

В голове Талли все перепуталось. У нее и в мыслях не было заниматься ремонтом. Они с Робином никогда не говорили об этом. Возникал, правда, вопрос об обустройстве заднего дворика, о том, сделать бассейн закрытым или открытым, не поменять ли забор и надо ли оборудовать мансарду. Но о покраске не заговаривали никогда. Талли пришла в себя.

— Ты мешок с дерьмом, Джек Пендел.

У негр округлились глаза.

— Да-да! — продолжала она. — Не знаю, с кем ты сюда приходил, когда был мальчишкой…

— Молодым человеком, — поправил он.

Она не обратила внимания.

— Но, насколько я помню, этот дом всегда нуждался в покраске. Он никогда не выглядел по-другому.

— Нет, Талли, ты ошибаешься. И потом, когда-то здесь был белый забор.

Мир рушился. Она как раз подумала о белом заборе, который снесли, еще когда она ждала Бумеранга.

— Да, но… — Талли замялась. — Забор и правда нужно покрасить.

— Ну вот и хорошо. Если ты тоже так думаешь, то, может быть, переговоришь об этом с мистером Де Марко? — сказал Джек, протягивая ей листок с расценками и поворачиваясь, чтобы уйти.

— Нет, подожди, — Талли окликнула его слишком быстро, слишком громко.

Он остановился и повернулся к ней.

— Ты только что встала, Талли? — весело спросил он.

Она фыркнула.

— У меня маленький ребенок, и я не могу позволить себе роскошь — валяться целый день в постели.

Джек посмотрел на ее волосы и сказал:

— Никогда раньше не видел у тебя такой… оригинальной прически.

Талли вспыхнула, а он улыбнулся.

— Смотри-ка Талли, ты покраснела, — заметил Джек.

Она помахала листком с расценками.

— Я поговорю с мужем, хорошо? Понимаешь, мы как-то никогда об этом не думали, — сказала Талли.

— В этом я не сомневался. — Он стал спускаться с крыльца. — Очаровательная веранда, — заметил Джек. — Как, должно быть, приятно сидеть здесь в кресле-качалке, слушать шелест деревьев и смотреть, как растет трава. Не говоря уж о роскошной чугунной решетке.

— Пока, Джек, — выдавила Талли.

— До свидания, Талли, — ответил Джек, уже направляясь к воротам.

— Ты будешь завтра в церкви?! — крикнула она ему вслед.

— Зачем? Мой розовый куст скоро зацветет.

— Первые цветки уже появились. Ты должен посмотреть. Они просто великолепны.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил он и помахал ей рукой на прощание.

Когда он ушел, Талли вспомнила, что так и не поблагодарила его за розы, которые он так своеобразно преподнес ей ко дню рождения. И еще она вспомнила, что хотела попросить его как-нибудь снова свозить их на озеро Вакеро.

Вечером за ужином Талли заговорила с Робином о том, что нужно дом покрасить. Бумеранг был целиком поглощен початком кукурузы, лежавшим перед ним на тарелке и Хедда тоже не стала отрываться от еды.

— Понятно, — все, что сказал Робин. В тот вечер он был не слишком разговорчив. Во время матча кто-то ударил его в челюсть, и скула немного опухла.

— Помнишь Джека Пендела? Летом он красит здесь дома, — бесстрастно объяснила Талли. — Он считает, что нам могут понадобиться его услуги.

— Вот как? — медленно произнес Робин и какое-то мгновение напряженно вглядывался в ее лицо. Затем, отведя взгляд, сказал: — Если ты считаешь, что дом необходимо покрасить, давай покрасим. А что, Джек нуждается в работе?

— Робин, я понятия не имею, нуждается он в работе или не нуждается. И не вижу смысла обсуждать это. Он сделал нам деловое предложение. Сказал, что возьмет недорого.

— Еще бы он дорого запрашивал… — сказал Робин, внимательно глядя на нее.

Талли поднялась из-за стола и, стоя спиной к мужу, сказала:

— Это твои деньги, Робин. Как ты решишь, так и будет.

— Это наши деньги, — поправил он ее. — Этот дом скорее твой, чем мой. Джек — тоже твой старый знакомый. Отлично. Наймем его покрасить наш дом.

Они посмотрели телевизор. Потом Талли читала вслух. Даже университет Талли окончила, а чтение привилось. Вся семья любила эти моменты, хотя, кроме Хедды, никто особенно не слушал. Вот и в этот вечер Талли читала вслух. Что именно, Робин не помнил. Что-то об Англии. Он делал вид, что слушает, кивал, но мысли его были далеко.

Около одиннадцати Робин поднялся, чтобы проводить Хедду в ее комнату, потом вернулся и снова сел. Талли собиралась ложиться.

— Пойдем? — позвала она его.

В тот вечер они долго занимались любовью, и даже когда она уже засыпала, совершенно обессиленная, он тормошил ее, пытаясь разбудить, ласкал в надежде на продолжение.

В конце концов Робин оставил ее в покое, вылез из постели и присел на подоконник, так, как обычно сидела Талли, когда ей не хотелось спать. «Боже, — подумал Робин, — до чего же уныло — вот так сидеть здесь».

Он сидел и вспоминал, как впервые увидел Талли, как в первый раз его взгляд остановился на ее лице, таком простом и выразительном. Она пришла тогда в каком-то невыразительном платье и высоко держала голову. А потом исчезла и появилась снова, спрятав свое милое лицо под обильным макияжем. Талли тогда не любила свое лицо и, как могла, маскировала его. Но Робин его любил, любил эти глаза. Он вспомнил, как они сидели за столиком в Виллэдж Инн и ели лимонные пирожные с кремом. Потом ему вспомнилось, как под взглядами троих мужчин она оттаскивала с дороги умирающую собаку.

Вести дела дорогого магазина намного проще, чем найти подход к Талли. В «Де Марко и сыновья» Робин знал все: какое время самое выгодное для торговли, когда пора проводить ревизию, когда можно просто закрыть магазин и идти домой. Но с Талли он никогда и ни в чем не был уверен. «Помог ли я ей хоть чем-нибудь? — думал Робин. — Или она все так же одинока, особенно когда сидит здесь ночами, — также одинока, как эти ночные фонари? Но ведь даже им в июльскую жару составляет компанию легкий полуночный ветерок. Талли всегда была одинока, и сильнее всего ее одиночество стало после того марта, ее последнего школьного марта. Мечтает ли она еще о Калифорнии? Уедет ли, чуть только представится случай? — Робин закрыл глаза и потер веки. — Этого ли она ждет? Этого ли она ждет, сидя здесь ночами — первого удобного случая, чтобы оставить меня?»

Потом Робин подумал: «А не хочу, чтобы она уходила. Несмотря на все, что было. Несмотря на то, что может быть… Несмотря на ее замкнутость и уныние, несмотря на эту дурацкую работу, которая отнимает у нее последние силы, съедает все ее время». Робин отошел от окна и, опустившись на колени возле кровати, тихонько коснулся волос жены. «Я люблю чувствовать ее пальцы на моей спине. Я люблю смотреть, как она держит на руках нашего сына. Я никогда не хотел другой жизни, другой жены. Я не хочу, чтобы она уходила».

Он снова вернулся к окну. «Может быть, она не чувствует себя такой одинокой, когда разговаривает с Джеком? Наверное, так, иначе зачем ей это? Может быть, он напоминает ей о ее школьных годах? Хотел бы я знать, замечает ли Талли, что он бегает за ней? Как узнать, что она чувствует? Но в глубине души Робин хорошо знал, что не так важно, что чувствует Талли, как важно то, что испытывает к ней Джек, на что он готов ради нее. С абсолютной болезненной точностью Робин понял, что для Талли это важней всего».

Но он надоест ей. «Если хочет красить наш дом, что ж, пусть красит. Чем дальше, тем больше он ей наскучит Пока же он ей зачем-то нужен. Я ничего не могу тут поделать, — думал Робин, барабаня пальцами по подоконнику. — Я ничего не могу тут поделать, — думал Робин, барабаня пальцами по подоконнику. — Ничего не могу поделать».

Робин все сидел и сидел — сон не шел к нему. А мотив, что крутился у него в голове, напоминал карусель, но без детей, или звук старого испорченного патефона.

Эй!

Случалось ли видеть тебе

Самую прекрасную девушку в мире?

И заставлять ее плакать, плакать?

Эй!

Случалось ли видеть тебе

Самую прекрасную девушку,

Которая сама пришла ко мне…

Скажи ей: мне очень жаль,

Скажи ей: мне нужен лишь мой ребенок.

Эй… не хочешь сказать! Эй…

…что я люблю ее…

5

Первый рабочий день Талли в должности заместителя Лилиан Уайт прошел совсем неплохо, особенно если учесть, как недолюбливала ее Лилиан. Занятая бесконечными заботами о детях и их приемных родителях, директор даже не удосужилась выделить Талли рабочее место. В конце концов ей отвели заброшенную комнатушку, мало чем отличающуюся от чулана с пылью на полу и паутиной по углам.

— Вы уверены, что не шутите? — спросила Талли у Лилиан. — Не забыли ли вы случайно что-нибудь? Например, старую картонную коробку, на которой я могла бы сидеть?

— Извини, Талли, я знаю, что ты рассчитывала на кабинет — и это полагается тебе по праву, — но все мы здесь очень заняты, как ты могла заметить.

— Замечательно, — откликнулась Талли, — однако на что же мне сесть?

— Ну, надеюсь, ты не собираешься тут рассиживаться, — улыбнулась Лилиан. — Ведь тебя взяли на наши особые проекты, не так ли? — В ее голосе звучал откровенный сарказм. — Тебе придется много времени проводить в разъездах, обучая новых приемных родителей правилам воспитания детей.

Талли закатила глаза, но Лилиан продолжала:

— Плюс сам подбор приемных родителей. Ты должна заботиться о том, чтобы все они соответствовали стандартам. Так что, как видишь, у тебя не будет времени подолгу сидеть в офисе.

Талли вздохнула.

— Благодарю, мне все ясно. Все будет сделано наилучшим образом. Однако мне нужен стол, и стул, и шкаф для документов, возможно, телефон, и, надо полагать, я смогу решить большинство проблем, не покидая офиса.

— Миссис Де Марко, я уже двадцать лет занимаюсь этой работой. Агентство создавалось на моих глазах. Шесть лет назад вы впервые переступили порог нашего учреждения, пришли, можно сказать, с улицы. И с самого начала вы пытаетесь все переделать по-своему. Вам кажется, что вы лучше всех знаете, что и как надо делать, — с нескрываемым презрением говорила Лилиан. — Вам повезло: после вашего доклада нам на два ближайших года увеличили бюджет. Но это не дает вам права с первого же дня начинать выдвигать требования. Приступайте к работе. Со временем получите все необходимое.

Талли повернулась и пошла к выходу.

— Понятно, — отрезала она. — Вот, значит, как обстоят дела. Кошмар. Ладно, я поехала домой. Когда вы соблаговолите дать мне стол и стул и распорядиться, чтобы вымыли мой кабинет, я с удовольствием вернусь и приступлю к работе. Если же нет, то прощайте и примите мои наилучшие пожелания как в работе, так и в личной жизни. А сейчас, с вашего позволения, я, пожалуй, заберу сына и съезжу с ним на озеро.

Несколько часов спустя Талли позвонил мистер Хиллер и попросил не огорчать его и выйти завтра на работу.

— Не обращайте внимания на Лилиан, — просил он. — Ведь вы же не первый день ее знаете. Она справляется со своими обязанностями, к тому же она давно у нас работает.

— Конечно, давно, — уныло протянула Талли.

— Она не отличается такой кипучей энергией, как вы, Талли. Мы тут совсем не подвижники, мы просто служащие. И вы должны сделать нам поблажку, понимаете?

Талли не понимала. Действительно не понимала. «Подвижник» было совсем не то слово, которым она могла бы охарактеризовать себя. «Настырная» — это еще куда ни шло. Поэтому она промолчала.

— Пройдет немного времени, и вы тоже подрастеряете свои идеалы, — продолжал мистер Хиллер, — особенно работая в таком месте. Хотите обойтись без трудностей? Идите работать в агентство по адаптации. Но знаете, что я вам скажу? Им вы не нужны. У них и так все хорошо. Вы нужны здесь, Талли. Но для нашей работы требуется известная твердость. Что же с вами будет через двадцать лет, а?

Но Талли его не слушала, так возмутила ее его первая фраза.

«Подрастеряете свои идеалы? — с издевкой повторила она про себя. — Это важный момент, мистер Хиллер. Вы думаете, этим стоит заниматься, растеряв идеалы?»

Он немного помолчал, ожидая, не скажет ли что-нибудь Талли, но не дождался и продолжал:

— Это работа, Талли. Работа.

В последующие дни мало что изменилось. Талли была одной из четырех заместителей Лилиан — кроме нее, там работали еще две женщины и мужчина. Однако Талли оказалась на особом положении — она ведь была всего лишь «руководитель специальных проектов», — это не уставали подчеркивать ее коллеги.

— Все ее «специальные» обязанности — лишь предлог, чтобы делать меньше, чем все остальные, — сказала одна из сотрудниц как-то в обед так громко, чтобы Талли ее услышала.

Талли приходилось работать с двумя женщинами — Сарой и Джойс, и мужчиной — Аланом, который казался чуть любезнее остальных. Они помогали Талли с ее специальными проектами, то есть обрабатывали корреспонденцию, проводили опросы, вели занятия. Но у них были и свои собственные обязанности — бесконечный поток детей и довольно ограниченное число приемных родителей постоянно занимали их время. Большая часть дня проходила в беседах с родителями, которые приходили с нескончаемым набором самых разнообразных проблем, и в попытках разговорить детей, поступавших к ним из неблагополучных семей. Для поисков и обучения семей, которые могли бы со временем взять к себе трудного ребенка, катастрофически не хватало времени. О каком отборе приемных родителей могла идти речь, когда желающих было так мало? Около дюжины сотрудников вцеплялась в любую семью, изъявившую желание приютить у себя подопечного, — поиск таких семей был основной задачей всех работающих. В этой нескончаемой борьбе Талли с ее «специальными проектами» воспринималась как фантазерка.

Но Талли все же старалась выкраивать утренние часы для своей непосредственной работы. Она приходила в офис в восемь и до девяти часов разбирала поступившие заявки и обзванивала людей. Около одиннадцати она понималась наверх в отдел рекламы помогать разрабатывать кампанию по привлечению семей из средних и зажиточных классов к усыновлению трудных детей.

Остаток рабочего дня отнимали голодные подростки, которые искали то, чего Талли явно не могла им дать. Хотя агентство получало в неделю не больше дюжины заявок от потенциальных приемных родителей, никто не в состоянии был как следует побеседовать с ними, не говоря уже о необходимом инструктаже. Времени на это почти не было. Его не хватало даже на детей. Сара и Джойс вроде бы в шутку говаривали, что единственный критерий, по которому определяется, подходит ли семья для того, чтобы воспитывать ребенка, — это способность мужа заполнить анкету.

Талли это не показалось смешным.

— Да, — сказала она, — Лилиан неплохо воспитала вас, ребята. У нее-то один критерий: если вы в состоянии найти дорогу в Сити-Холл, значит, можете распоряжаться судьбой несчастного ребенка, если не двух…

Ей хотелось добавить, что за годы работы Лилиан чаще выставляла за дверь нуждающихся в помощи детей, чем жадных до денег приемных родителей.

Наконец Талли удалось ввести новую форму заявления, в которую она включила несколько отдельных вопросов о том, почему данная чета считает свой дом подходящим для того, чтобы там воспитывался ребенок. Она лично забраковала многих претендентов еще до того, как они попали к Лилиан, Саре, Джойс или Алану. Никто из ее коллег не решался на подобный поступок, зная, скольких детей необходимо пристроить. Не все ли равно в конце концов, думали они.

Талли работала совсем недолго, как случилась беда. И она была уверена, что это — не первый такой случай. Лилиан всегда стремилась к тому, чтобы малыш остался с собственными мамой и папой. Это было куда проще, чем искать приемных родителей. Маленький Тимоти просто заходился от плача при одном упоминании о том, что он вернется домой. Психолог, занимающийся им, настойчиво рекомендовал как можно скорее отдать мальчика в другую семью, пусть даже на усыновление. Талли отправилась на шестой этаж в надежде, что можно будет что-то предпринять, но Лилиан отказалась ее выслушать, и мальчика вернули родителям. Спустя несколько недель ребенок поступил в больницу с ожогами второй степени. В понедельник, с утра, встретив Талли, Лилиан недоуменно подняла брови.

— Что ж, такое часто случается, — сказала она, глядя в упор на Талли.

«Да, — подумала Талли, — конечно. Я должна здесь работать. Мне нужно все это. Я могла бы загорать на пляже вместе с моим мальчиком. Или ухаживать за цветами в саду. Я могла бы поехать на озеро Вакеро. Но нет. Я буду работать здесь».

— Лилиан, — сказала Талли, — мы не должны были возвращать Тима домой. Талли сказала «мы», но подразумевалось «вы». И Лилиан ее прекрасно поняла.

Талли все реже и реже заходила к Анджеле на ланч. Она не могла оставить работу даже на час и, кроме того, не хотела обсуждать с Анджелой свои дела. Талли неохотно распространялась о своих служебных обязанностях.

И еще. Всякий раз, когда Анджела спрашивала у Талли, как она собирается провести воскресенье, ощущала какой-то странный дискомфорт.

Первые две недели работы Талли обедала с Сарой и Джойс, но ей трудно было преодолеть свою неприязнь к ним. Она никак не могла простить им враждебный прием. Они вели себя так, словно она постоянно что-то делала неправильно. Или затевала что-то плохое.

Когда смотришь на Сару, можно подумать, что ей уже за шестьдесят, — размышляла Талли, разглядывая грубый макияж и неаккуратную прическу коллеги. Джойс выглядела лучше. Эта белокурая женщина казалась гораздо доброжелательней.

На одном из совместных ланчей Талли обнаружила, что Саре и Джойс тоже нелегко скрывать свои чувства.

Разговор начала Джойс:

— Талли, скажите, вы собираетесь завести еще одного ребенка?

— Я не планирую дальше завтрашнего дня, — ответила Талли, думая про себя: «Почему она задала такой странный вопрос? Считает, что мне нечем заняться дома?»

— Почему вы спрашиваете, Джойс? Думаете, что я недостаточно загружена?

— Нет, нет, что вы, Талли! — сказала та, переводя взгляд с сандвича на Сару. — Я только потому спросила об этом, что мы все не можем угнаться за вами. — Джойс смотрела на стол, чтобы не встречаться с Талли взглядом.

— Угнаться? — удивилась Талли. — Не понимаю, о чем вы говорите. Я всего лишь выполняю свою работу.

— Ладно, — вмешалась Сара, — вы так стремитесь делать добро, Талли.

— Минутку, минутку! — воскликнула Талли, еще не уловившая — не желавшая улавливать — смысл разговора. — Делать добро? Что вы хотите сказать? Объяснитесь же наконец.

— Талли, мы все ждем, когда вам надоест носиться со своей миссией, — сказала Джойс.

— Да, со своей невыполнимой миссией, — добавила Сара и, очень довольная, рассмеялась.

Талли не испытывала желания разделить их веселье.

— Миссия? Пусть так, отлично. Почему бы тогда не оставить все попытки? Ведь делать добро не входит в наши обязанности, правда? Конечно, нет. Мы всего лишь окончили колледж, получили специальность и устроились на службу. Однако моей служебной обязанностью является помогать людям, — в голосе Талли звучал сарказм. — Разве я не положительный пример? Я обязана помогать бедным детям, которые попадают ко мне по воле обстоятельств. Я помогаю им по мере сил и возможностей, но получается, что я делаю добро. Нет, подождите! Ведь моя обязанность состоит не в том; чтобы делать добро. Нет. Мы подбираем на улице детей и к каждому из них прикрепляем наблюдателя. Если он хорошо справляется со своими обязанностями, ребенок скорее всего снова отправится на улицу, а к наблюдателю попадет следующий малыш. Ну и зачем мы все это делаем? Потому что получили специальность наблюдателя, и теперь наша задача, чтобы каждый ребенок с улицы прошел через наши руки? Ведь так? Я права?

Воцарилась неловкая тишина. Сара и Джойс быстро обменялись взглядами.

— Талли, мы делаем то, что можем, — сказала Сара.

— Что вы хотите доказать мне? — возмутилась; Талли. — Что я добиваюсь невозможного?

— Ну зачем же так? — Сара попыталась уклониться от прямого ответа. — Иногда нам кажется, что вы полны несбыточных ожиданий. Боюсь, что вы слишком многого ждете от нас.

Талли рассмеялась, но смех ее был безрадостным.

— Сара, ничего я, черт бы вас побрал, не жду. Я прихожу на работу с единственной надеждой, что сегодня ни один ребенок не погибнет от алкоголя или из-за халатности своих родителей. Я хочу хоть немного поднять уровень отбора приемных родителей, хоть что-то сделать для этих детей. И вы правы, это очень трудно, гораздо труднее, чем просто отсиживать свое рабочее время. Вот вы, Сара, вы старше и опытнее меня, у вас докторская степень, так научите меня, если можете. Что вы мне посоветуете?

— Талли, вы сами понимаете, что не сможете в одиночку изменить мир.

— Полагаю, мне придется нелегко. Но все равно, благодарю вас за поддержку и помощь.

Сара и Джойс промолчали. Талли с трудом перевела дыхание.

— А вы-то ради чего здесь работаете? Я не понимаю. Должна же быть какая-то цель.

— Мы не собираемся ничего менять, Талли, — сказала Джойс. — Мы всего лишь помогаем детям. Вы то и дело отказываете приемным родителям, потому что они не соответствуют вашим возвышенным идеалам, и это неправильно. Этим вы лишаете детей какой бы то ни было помощи.

— Вы считаете, что перебросить ребенка из одной неблагополучной семьи в другую — значит оказать ему помощь? — парировала Талли.

— Большинство родителей любят своих детей, даже если плохо обращаются с ними. Детям почти всегда лучше в родной семье. Мы готовы помочь, но наши возможности не безграничны, — словно оправдываясь, сказала Сара.

— Сара, черт возьми, не говорите ерунды! — сказала Талли, поднимаясь со стула. — Да, конечно, лучше, когда дети живут в родной семье. Но что в таком случае вы здесь делаете? Какого черта вы вообще сидите в этой конторе? Полагаю, у агентства все же есть некоторые основания, чтобы забирать детей из родительского дома? Если у наших ребят такие заботливые мамы и папы, то чего ради мы вмешиваемся в их семейные дела? Зачем? Почему бы не предоставить их судьбе, позволить им и дальше катиться вниз? Вы занимаетесь этим, только чтобы не остаться без работы? А тут вдруг появляюсь я и начинаю осложнять вам, бедным, жизнь. Как же вы должны меня ненавидеть!

— Мы не ненавидим вас, — сказала Джойс. — Но это работа, а не личный крестовый поход.

— Конечно, нет. Как глупо с моей стороны было думать, что мы должны помогать тем, кто сам за себя постоять не может.

— Но ведь так и есть! — воскликнула Сара.

— И некоторые из наших приемных семей отлично справляются со своими обязанностями, — добавила Джойс. — Они любят взятых на воспитание ребят и будут рады усыновить их.

— О, да, я уже не раз слышала такие рассуждения от вас и Лилиан, — откликнулась Талли. — Но какая разница, хороши или нет приемные родители, если мы только и ждем, как бы вернуть детей в родные семьи?! Для вас вообще не имеет значения, что за люди берут к себе в дом воспитанников. — Талли в сердцах бросила на стол салфетку. — Ладно, весьма сожалею, что нарушила спокойное течение вашей жизни, но ничего с этим поделать не могу.

Больше Талли не ходила обедать с Сарой и Джойс, и за последующие недели их отношения окончательно определились — коллеги вообще перестали разговаривать с ней. Только Алан, высокий и неуклюжий Алан, встал на ее сторону и помогал возиться с новыми заявлениями на усыновление. «Ну и прекрасно, пусть не разговаривают, — решила Талли. — О каком энтузиазме они твердят? — думала она. — Я с трудом заставляю себя по утрам выходить на работу».

6

Однажды жарким июньским днем у Талли на столе зазвонил телефон.

— Ну, Талли Мейкер, ты на своем рабочем месте. Как это на тебя похоже.

Джек. Талли действительно сидела на работе, заваленная делами, и не могла не улыбнуться, услышав его голос.

— Приглашаю тебя пообедать, — сказал Джек. — Я знаю здесь отличное местечко.

— Не сомневаюсь, — откликнулась Талли.

Она хотела было отказаться, но, взглянув на замкнутые угрюмые лица вокруг, согласилась. Так захотелось увидеть хоть одно открытое, веселое лицо.

— Ты поднимешься ко мне?

— Не думаю, что стоит это делать, Талли Мейкер.

Она собралась поправить его — Талли Де Марко, но почему-то не решилась.

— Так где же твоя машина? — спросил ее Джек, когда они встретились на стоянке.

— Ее здесь нет. Я оставила ее дома. Теперь хожу пешком.

Они сели в его «мустанг».

— Чего это ты вдруг? — поинтересовался Джек.

— Мне необходимо прогуляться после работы, чтобы нормально чувствовать себя дома.

— О, сочувствую. То ли дело моя работа. После покраски домов нет необходимости гулять, чтобы обрести душевное равновесие.

Они не спеша проехали через всю Топику. Талли тихонько мурлыкала что-то себе под нос.

— Что это ты там напеваешь? — спросил Джек.

— «Мой родной город» Брюса, — ответила Талли. — «Это мой родной город, мой родной город…» Я, кажется, начинаю любить его.

— Знаешь, — сказал Джек, — по-моему, Брюс Спрингстин писал эту песню не о Топике.

— Знаешь, — в тон ему ответила Талли, — по-моему, ты ничего не понимаешь. Он писал ее о родном городе вообще. Что же, мне ехать в Нью-Джерси, чтобы петь эту песню?

Джек улыбнулся.

— Ладно, ладно. Приношу свои извинения. Я никогда не думал, что Топика будит в тебе такие чувства.

— Не Топика, а Брюс. Так или иначе, я не хочу больше говорить на эту тему.

— Хорошо, — улыбнулся Джек и надолго замолчал.

Он привез Талли в отдаленный мексиканский ресторанчик, неподалеку от Уэшборна. Они вошли в полупустой, мрачноватый полуподвальчик и сели в углу возле нарисованного на стене окна.

— Ну и ну! — сказал Джек. — В этом деловом костюме ты выглядишь совсем иначе.

— Иначе?

— Иначе, чем у Святого Марка, иначе, чем на Техас-стрит, иначе, чем в школе.

— Ты же не знал меня в школе, — возразила Талли, словно поддразнивая его.

Но взглянув ему в лицо, она вдруг смутилась и поспешила сменить тему разговора.

— Милое местечко? Давно ты его обнаружил?

Джек не стал отвечать. Вместо этого он, не обращая внимания на протесты Талли (Я на работе!), заказал легкое вино, и когда его принесли, легонько коснулся ее бокала своим и сказал:

— За тебя.

Она лишь что-то проворчала.

— Ты все еще куришь, Талли? Я вижу, ты ищешь пепельницу?

— Нет, я бросила, еще когда ждала Бумеранга, — солгала Талли.

— Это хорошо, — сказал Джек. — Терпеть не могу, когда курят. И сам никогда не курил. Знаешь, мне кажется, у меня никогда не было курящей девушки.

— Полагаю, у тебя их было немало.

— Не могу с тобой не согласиться, — улыбнулся Джек. — Так ты поговорила с мужем по поводу ремонта вашего дома?

— Да, я говорила с ним.

— И?

— И что? Ничего. Пока я все еще обдумываю твое предложение.

Талли спохватилась, что сказала «я», а не «мы», и почувствовала себя неловко, словно у нее вдруг вспотели ладони.

— Лето скоро кончится, и я уеду, — сказал Джек.

— Я и то удивилась, что ты еще здесь.

— Я и сам себе удивляюсь, — рассмеялся Джек и добавил: — Моя мама так радуется, что я дома. Последнее время она неважно себя чувствовала. Да и работы здесь хватает.

— А как сейчас твоя мама? — спросила Талли.

— Хорошо. А твоя?

«Похоже, он не хочет говорить о своей матери», — подумала Талли. Она удивленно подняла брови:

— Вот уж не думала, что ты знаешь, что у меня есть мать.

— У каждого человека, Талли, должна быть мать. И кроме того, Шейки говорила мне что-то о твоей матушке. Так просто, к слову.

— И что же говорила о ней Шейки?

— Ну, что она больна. Что твой муж настоял, чтобы она жила с вами. Что ты не особенно ладишь с ней.

— Гм, — протянула Талли, — да, не особенно.

«Хотя, — подумала Талли, — я готовлю ей каждый вечер чашку чая. Робин не слишком любит чай, и я, впрочем, тоже, но мать любит, и я готовлю его специально для нее».

Джек сделал маленький глоток из своего бокала и вежливо добавил:

— Джен говорила мне, что ты не особенно ладишь с мамой.

«А-аа-х! Это становится интересным».

Официант почти не понимал английского. С большими сложностями им удалось заказать фаджитас, бурритос и десерт.

— Значит, Джен рассказывала, — сказала Талли, стараясь не отступать от заинтересовавшей ее темы. — Расскажи, как ты познакомился с ней.

Джек улыбнулся.

— А раньше тебя вроде бы не очень интересовало это. Отказалась идти со мной пить кофе, когда я хотел поговорить с тобой.

— Ладно тебе. Это было давным-давно.

— Не настолько давно, — возразил он, — чтобы так кардинально поменять взгляды.

— Ну, мне и сейчас это не очень-то интересно, — но, заметив его удивленно взлетевшие брови, добавила: — И все равно, я не верю, что она тебе обо мне рассказывала. По-моему, ты блефуешь.

Джек слегка наклонился над столом.

— А по-моему, ты надеешься, что я блефую, Натали Мейкер. Но знаешь, что это не так.

— Похоже, я действительно многого, не знаю, — надменно сказала Талли, но в глубине души ей очень хотелось расспросить его или хотя бы снова задать свой вопрос.

— Так что же ты хочешь узнать, Талли? — спросил Джек, словно прочитав ее мысли.

— Когда ты познакомился с ней? — немедленно откликнулась Талли, обрадовавшись предоставившемуся случаю. Но это была только первая половина вопроса, ее вечного навязшего в зубах, вызывающего тошноту вопроса. Целиком он должен был звучать так: «Когда ты с ней познакомился? Когда и как тебе удалось свести ее с ума?»

— Я познакомился с нею на софтболе в Шанга Парке, — ответил Джек. — Я был подающим в другой команде. Мы проиграли. Я пошел ее провожать. Она бежала всю дорогу.

Шанга Парк. Как странно! Она подавила желание закрыть глаза. Талли тоже играла в Шанга Парке в мини- футбол. Играла вместе с ней.

— Я тоже играла там, — с трудом вымолвила Талли. — Где же я была в тот раз, что я не видела тебя?

— Не знаю, — ответил Джек. Талли никакие могла понять выражение его глаз: то ли серьезное, то ли озорное. — Может быть, танцевала в «Тортилле Джека?»

На этот раз Талли не только закрыла глаза — какое-то время она сидела словно в оцепенении, беззвучно шевеля губами, стараясь случайным восклицанием не выдать охватившего ее волнения. Постепенно ей удалось взять себя в руки и собраться с мыслями.

Перед ее глазами прошла почти вся ее жизнь, прежде чем она открыла рот, чтобы сказать что-то в ответ. Танцы в Тортилле Джека. Четыре слова и двадцать лет к ним в придачу.

Джек знал Талли. Он знал ее! Талли была абсолютно уверена, что про «Тортиллу Джека» ему не могла рассказать Дженнифер, она и сама не знала, куда Талли ходила танцевать. Джек знал Талли, не только по школе. Он знал ее в те времена, когда она сбежала от всего света, наслаждаясь сознанием того, что никто ничего о ней не знает. Тогда она жила только танцами в совершенно нереальном мире, и вот встретился человек, который, оказывается, знал ее тогда.

— Ничего не понимаю, — наконец пробормотала Талли. — Что ты знаешь о «Тортилле Джека»?

— Ничего. Ничего, кроме того, что ты ходила туда танцевать.

— Но… но как ты узнал об этом?

— Я видел тебя там.

Эти слова отозвались у нее в ушах, словно праздничный перезвон колоколов Святого Марка. Он видел ее там. Он видел ее…

— Почему ты решил, что это была я? — спросила Талли, еще слабо надеясь, что это какая-то ошибка. — Там танцевало много самых разных девушек.

— Никто не танцует так, как ты, Талли Мейкер, — ответил Джек.

— Я тогда страшно красилась, — упорствовала Талли. — Я выглядела совсем по-другому. Откуда у тебя уверенность, что это была именно я?

— О Боже, вовсе я в этом не уверен, не перевирай мои слова. Но это была ты.

Талли окунулась в прошлое. Ведь именно в «Тортилле Джека» она танцевала этот дурацкий танец с обнаженной грудью. При мысли о том, что тогда ее мог видеть Джек, она почувствовала, что лицо ее пылает. Было там и еще кое-что. Это были два ветреных года, она постоянно меняла кавалеров, не слишком заботясь о своей репутации. Она танцевала с ними, и не только… Она уже не помнила всех лиц, глаз, губ, рук, которые мелькали тогда рядом с ней. Она подняла глаза на Джека. Могла ли она среди прочих забыть и его лицо, лицо человека, сидящего сейчас напротив нее?

Да. Пожалуй, могла.

И кроме того, была еще одна вещь, о которой она не могла не думать. Шанга Парк.

— Так сколько же тебе было лет, когда ты познакомился с ней? — спросила Талли у Джека.

— Думаю, примерно пятнадцать.

Талли задумалась на пару минут.

— Это так странно, — сказала она наконец. — Я и не знала, что вы были друзьями.

— Правда? — Джек выглядел по-настоящему удивленным. — Она никогда не говорила тебе, как давно мы знакомы?

— Никогда.

Никогда, сколько они ни говорили о нем, Дженнифер Мандолини не обмолвилась ни словом о том, что она подружилась с Джеком, когда Талли не было рядом. Не сказала, что когда Талли перестала играть в софтбол, она познакомилась с ним. Что разговаривала с ним о своей вдруг исчезнувшей подруге, потому что скучала по ней.

Талли снова шла по тропинкам Шанга Парка. Софтбол. Софтбол и Шанга Парк.

Так, значит, Дженнифер знала Джека очень давно, задолго до того, как о нем узнали Талли и Джулия.

А Талли-то думала, что Джен заметила его на футболе, когда болела за него во главе своей команды. Кто бы мог подумать, что они были друзьями, а Талли ничего не знала!

И теперь напротив нее сидел человек, который заменил Дженнифер Талли, который разговаривал с ней, когда Талли не было рядом.

— А почему же ты начал играть в футбол? — спросила Талли. Что за дурацкий вопрос? Но Талли никак не могла как следует собраться с мыслями. Она все еще переживала по поводу «Тортиллы Джека».

Джек какое-то время с интересом смотрел на нее.

— Мне казалось, что у меня должно неплохо получаться, — ответил он на ее вопрос. — Ведь ты училась танцевать по тем же соображениям, не так ли?

Талли наконец удалось взять себя в руки и принять свойственный ей неприступный вид.

— Иногда я жалею об этом, — холодно ответила она. — Не будем больше говорить о моих танцах, хорошо?

— Как скажешь, — согласился Джек. — Поговорим о твоей работе?

— И о своей работе я говорить не расположена.

— О чем же тебе хотелось бы разговаривать?

Талли оглянулась вокруг.

— Я хочу поговорить с официантом о десерте.

Талли попыталась перевести разговор на ничего не значащие светские темы, но даже это давалось ей с явным трудом. Перед ней сидел живой свидетель событий, о которых ей совсем не хотелось вспоминать. Который к тому же знал то, о чем Талли не имела ни малейшего понятия, и, как она понимала, такого должно было быть чертовски много.

И, возможно, она никогда не узнает, о чем молчит и о чем думает это загадочный человек. Талли сидела, не оглядываясь на зал, постепенно наполнявшийся народом; ей казалось, что она осталась с Джеком с глазу на глаз, и не хотела видеть сейчас никого, кроме него. Ну что ж. Вот он сидит перед ней. Только он — и никого больше. А она сидит напротив, будто у него на ладони. И его взгляд говорит ей: «Эй, Талли, а ты знаешь, ведь я видел, как ты танцевала в том кабаке, я играл в футбол с твоей лучшей подругой, когда тебя не было рядом, и неужели ты думаешь, что это все, что я знаю? Ты думаешь, что это все, да, Талли?»

Талли не помнила, как закончился обед. Кажется, Джек спрашивал ее о чем-то. А она спрашивала его. Что-то о софтболе. Сколько раз они играли вместе? Сколько вопросов было задано?

Джек спросил Талли, виделась ли она с Джереми?

— Нет, — ответила Талли, слизывая с ложечки подтаявшее мороженое. — Он не дает о себе знать.

А перед ее глазами, словно призрак прошлого, стояла восемнадцатилетняя Дженнифер. Она смотрела на сидящего перед ней Джека, высокого светловолосого парня, и не могла отделаться от мысли, что видит Дженнифер, ее призрак.

Вот что она видела.

А в горле у нее была боль… и вкус теплого молока.

Талли спросила Джека о Калифорнии. Джек стал рассказывать о горах и живописных пляжах, о вечнозеленых пальмах, о пустынях, о голубых льдах на горных вершинах, о янтарных оттенках юга. Она хотела услышать об океане.

— Океан — единственный в своем роде, — сказал Джек.

— Да, — медленно произнесла Талли. — Вот именно, единственный.

Джек рассказывал о набегающих на берег огромных волнах, о том, как бел песок и как холодна океанская вода. Он рассказывал о скалистых берегах и узеньких тропинках, петляющих тут и там, об отражающихся в море белых домах. Талли уже почти чувствовала, как у ее ног бьются волны. Она закрыла глаза. Ей казалось, что до нее доносится соленый запах морской воды. Но стоило ей открыть глаза, как мираж растаял.

— Талли, — спросил Джек, — почему ты не попросишь Робина отвезти тебя туда? Ели ты очень хочешь увидеть океан, то почему не съездишь в Калифорнию?

— Потому что не хочу ехать с Робином, — мягко ответила Талли и тут же пожалела об этом. — Понимаешь, если я поеду с ним, это будет совсем не то, — попыталась она как-то объясниться. — Кроме того, он постоянно работает. Он никогда не оставит свой магазин.

— Жаль, — сказал Джек — Как ни крути, море есть море. А разве ты не собиралась поехать туда с Джереми?

Пару секунд Талли настороженно смотрела на Джека, потом вздохнула:

— Кажется, Шейки не нашла ничего поинтереснее, чем перемывать мне косточки?

— Похоже, что нет, — улыбнулся Джек и добавил: — Шейки правда любит тебя.

— Да знаю, — отмахнулась Талли. — Лучше скажи мне, есть что-нибудь, чего ты еще обо мне не знаешь?

— Нет, лучше скажи мне ты, — сказал Джек, — есть что-нибудь, чего ты не знаешь обо мне?

— Я не знала, что ты играл в софтбол, — мгновенно парировала она.

Джек наклонился к Талли.

— Даже на свадьбе Шейки, когда я заговорил о доме на Техас-стрит? — быстро спросил он. — Даже тогда тебе не пришло в голову, что я играл в софтбол?

Талли старалась выбросить из головы воспоминания о свадьбе Шейки, о Шанга Парке, о софтболе. Джек Пендел всегда вызывал у нее какое-то глубокое внутреннее почти неосознанное беспокойство.

— Не бери в голову, Джек, — сказала она, складывая руки на животе.

— То есть? — Он наклонился еще ближе.

— Ну, Джек, все это давно прошедшие дела. Лично я думаю, что ты не знал о моем существовании до 28 сентября 1978 года, до дня, когда она нас познакомила. Я, например, не имела о тебе ни малейшего представления.

Он наклонился совсем близко. Его голос звучал очень тихо, но Талли отчетливо разбирала каждое слово.

— И тебе не пришло в голову, что я тебя знаю? Даже когда я поцеловал тебе руку?

Она почувствовала, как краска приливает к ее щекам.

— Я думала, ты пьян, — сказала она хрипло.

— О, ты не ошиблась, был, и еще как! — Джек выпрямился, отодвинувшись от нее. — Но твою руку я поцеловал не поэтому.

Талли почувствовала, что у нее на висках выступили капельки пота.

— Хочешь знать, почему?

Талли кивнула.

— Потому, Талли, что наши пути пересекались раньше, — произнес он напряженным голосом, удивившим ее. — Потому что твоя Дженнифер не могла остановиться, рассказывая о тебе, ее нельзя было заставить замолчать, когда она начинала говорить о своей лучшей подруге Талли, которая почему-то больше не хочет дружить с ней.

Горячая волна захлестнула глаза Талли, и она почувствовала, как у нее перехватило дыхание.

— … потому что я видел, как ты танцевала в Тортилле Джека, — закончил он, и Талли захотелось закрыть лицо ладонями.

Когда, закончив обед, они вышли на улицу, их ослепило яркое солнце. Талли заморгала — весь мир показался ей размытым и нереальным, а Джек уже махал рукой какому-то своему знакомому и шагнул к нему, чтобы поздороваться. Глядя ему в спину, Талли обратила внимание, что он одет в свитер из джерси.

На Джеке был свитер из джерси и «левисы». Джинсы были выцветшими, а свитер — ярко-красного цвета — ослепительно переливался огненными полосами. Она словно впервые увидела его и поразилась тому, какое впечатление произвел на нее этот высокий широкоплечий мужчина в броском свитере. Талли почудилось, будто у нее внутри лопнула какая-то струнка, и она ощутила, как теплое, незнакомое чувство охватило ее.

Когда Джек снова подошел к ней, Талли испугалась, что ее лицо станет такого же цвета, как его свитер.

— В чем дело? — спросил Джек.

— Пойдем, — ответила Талли, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Я тороплюсь.

Талли старалась больше не смотреть на Джека, и, пока они ехали в машине, это было не так уж трудно. Она не отрываясь смотрела на дорогу, мечтая побыстрее доехать.

Джек остановил машину у входа и, повернувшись к своей спутнице, спросил:

— Как насчет завтра? Пообедаем опять вместе?

— Я не могу, — запинаясь, ответила она. — У меня срочное собеседование, я обязательно должна съездить поговорить с одной семьей. Нет, я правда не могу.

— Да верю, верю. Но ты не против как-нибудь еще раз пообедать со мной?

Она бросила на Джека быстрый взгляд. Он что, поддразнивает ее? Забавляется?

— Можно, — произнесла Талли. — Почему бы нет?

— Действительно, почему бы и нет? В четверг? — предложил он.

— Джек!

— Я так и думал.

Талли сжала губы, стараясь скрыть свое волнение, и открыла дверцу машины.

— А что, если мы снова съездим на озеро Вакеро? Тебе ведь оно понравилось? — продолжал он настойчиво.

«О Боже!» — сказала она про себя, все еще сдерживая дыхание.

— Можно. Почему бы нет?

7

Неделю спустя, в начале июля, когда Джек и Талли сидели на песке в тени развесистых ив, наблюдая за игрой солнечных бликов в листве деревьев, а Бумеранг возился возле их ног, Талли, не глядя на Джека, спросила:

— Так ты с ней приходил тогда на Техас-стрит?

Он, так же не глядя в ее сторону, ответил:

— С ней.

Чуть позже они сидели у самой воды на стволе поваленного дерева. Талли разулась и опустила ноги в воду.

— Позволь мне спросить тебя, — начала она не совсем уверенно. — Вы недолго были друзьями?

— Не слишком. Мы несколько лет играли вместе в софтбол, — ответил Джек.

— И что же случилось потом?

— Ничего не случилось, — сказал Джек, — Потом я увлекся футболом.

— И перестал играть в софтбол?

— Да. Я тогда собирался стать футболистом. Мне нужно было тренироваться.

— Конечно, — кивнула Талли.

И немного погодя спросила:

— Так вы перестали дружить?

— Нет, просто мы стали встречаться реже. Не каждое воскресенье, как это было раньше. И после школы мы уже не виделись. Я общался с людьми, которые Дженнифер не нравились. Нам было… Ну да, шестнадцать. — Джеку казалось, что он все объяснил.

Но Талли считала, что еще не получила ответа на большинство своих вопросов. Она перестала болтать ногами в воде, слезла с дерева и зашла в воду, чтобы побродить вдоль берега.

— Скажи, пожалуйста, — спросила она, — тебе никогда не приходило в голову, что она помешалась на тебе?

— Нет, по крайней мере, до последнего времени. Я, как и ты, ничего не знал.

— Лично я не имела понятия о твоем существовании до того самого сентября, нашего последнего школьного года.

Джек как-то странно посмотрел на нее. Талли не могла подобрать слово — как-то… как-то… печально?

— Мы можем сделать вывод, что она не испытывала слишком сильных чувств, раз не пыталась поговорить об этом с тобой или Джулией, — сказал он.

— Это ничего не значит, она всегда была очень скрытной. Три года она была первой по классу гребли, а я ничего не знала.

— Да, в те годы ты была слишком занята, чтобы интересоваться такими вещами.

Талли бултыхнула ногой в воде.

А через несколько минут заговорила снова:

— Но когда же ты стал догадываться, что она не совсем равнодушна к тебе?

— На первом курсе, наверное, — ответил Джек после минутного размышления. — Когда она стала задерживаться после занятий, чтобы дождаться меня с тренировки.

— Нам она говорила, что ходит в шахматный клуб!

— Да, это действительно напоминало шахматную игру, — иронично сказал Джек. — Передвижение пешек по клеткам поля.

— Да, но без королей, — откликнулась Талли, и улыбка Джека погасла.

— Мне было шестнадцать лет, Талли, — сказал он. — Может быть, не слишком хорошо было вот так ставить точку. Но если бы ты знала, сколько разных девушек в самое разное время приходили смотреть на наши… на мои тренировки.

— Она была твоим другом;

— Да. И тем больше у меня было причин расстаться с ней. Ведь сначала я думал, что она приходит просто потому, что хочет дружить.

— А когда она примкнула к отряду твоих восторженных почитательниц, ты тоже думал, что она поступила так исключительно из дружеского расположения?

— Прости. Тогда я вообще мало задумывался над такими вещами.

Талли остановилась у кромки воды, наблюдая за игрой Бумеранга.

— Она нравилась тебе? — продолжала спрашивать Талли.

— Она очень мне нравилась. Наверное, даже слишком.

— То есть ты тоже был к ней неравнодушен, так?

Джек кивнул.

— Я старался не обращать на нее внимания. Но я действительно очень хорошо к ней относился.

— Тогда позволь мне спросить тебя, — сказала Талли, подходя и останавливаясь напротив него. — Если ты считал, что она увлечена тобой, и знал, что не можешь ответить на ее чувства, но хорошо к ней относился, то почему ты не сделал единственно разумную вещь: не стал держаться от нее как можно дальше?

«Почему ты в тот Новый год не оставил ее в покое?» — вот что хотелось спросить Талли.

— Потому что я чувствовал себя виноватым перед ней. За свою холодность, за невнимание. Ведь мы были друзьями. Я старался держаться от нее как можно дальше, ну насколько получалось. Но она принимала это так близко к сердцу. Мне постоянно хотелось как-то загладить свою вину.

— Так ты и правда уверен, что делал это ради нее? — спросила Талли, сжав его руку и чувствуя искреннее раскаяние. — Прости меня, Джек.

Она почувствовала себя ужасно, когда увидела его искаженное, будто от сильной боли, лицо.

ЕЯ Прости меня, — снова повторила она, гладя его руку и легонько потянув ее вниз, чтобы он снова сел рядом.

— Это не моя вина, — словно подводя итог их разговору, сказал он и снова опустился на поваленное бревно.

— Я понимаю, — сказала Талли печально. — Теперь я все понимаю. Но я долгое время была уверена в обратном.

— Это тоже не твоя вина.

Она молча смотрела на озеро, все еще стоя в воде. Наконец произнесла:

— Разве можно кого-то обвинять? Этого вообще не могло… не должно было произойти.

Талли заглянула Джеку в лицо.

Джек смотрел на нее растерянно и серьезно. Немая скорбь читалась в его глазах. Он взял ее руки в свои и повернул ладонями кверху. Какое-то время он разглядывал ее запястья, а потом посмотрел прямо в глаза и произнес:

— Ты всегда считала, что это невозможно, поэтому для тебя она все еще здесь. Но это произошло, и произошло бы, даже если бы ты оставалась рядом с ней.

Талли попыталась вырваться, но Джек оказался сильней.

— Ты счастливая, Талли. Я знаю, ты так не думаешь, но это правда. Ты сильный человек. А она не была сильной. И счастливой тоже не была.

Талли снова попыталась освободиться от цепкой хватки Джека.

— Послушай, Джек. Счастливая? Сильная? Что за дурацкие слова? Если я разряжу себе в висок кольт сорок пятого калибра, не думаю, что это прибавит мне счастья. Разве это выход?

— Нет, — ответил Джек, — пряча лицо в ее ладонях. Но ты никогда не станешь стрелять себе в висок из кольта. И в этом твое счастье. В этом твоя сила.

Он склонился к ее запястьям и поцеловал еще видневшиеся на них рубцы. Раз, потом еще, и еще…

— Остановись, — попросила Талли, мягко высвобождаясь из его рук. — Твоя щетина колет мне кожу.

— Я побреюсь, — ответил он, выпуская ее кисти и не сводя с нее мрачного взгляда.

— Пора бы, — запинаясь, сказала Талли, — ты ведь уже не школьник.

Талли и Бумеранг вернулись не поздно, но Робин уже поджидал их,

— Куда вы подевались? — спросил он, подхватывая на руки сына и целуя его в щеку. — Я приехал домой, а тут никого нет.

Бумеранг запустил свои ручонки в волосы отца.

— Мы были на озере.

Талли стояла рядом и смотрела на них. «Если он спросит, — думала она, — я все ему расскажу. Ведь я не делала ничего предосудительного. Я все ему расскажу».

Однако Робин, видимо, решил, что речь идет об озере Шоуни, потому что сказал:

— На озере. Как славно. Ты купался?

— Да, — ответил ему Бумеранг и ясно дал понять, что желает снова оказаться на полу.

— Бумеранг! — вскричал Робин и бросился вслед за ним, так как неугомонный мальчишка со всех ног помчался на задний дворик. — Расскажи же мне, как ты провел день!

Но Бумеранг уже не обращал на отца никакого внимания. Робин повернулся к Талли, которая стояла посреди кухни, обхватив руками себя за плечи.

— Тебя он любит, — сказал Робин, подходя к жене и обнимая ее, — а со мной даже не хочет толком поговорить.

Талли обняла его в ответ и почувствовала, как что-то дрогнуло в ее груди. Когда Робин ушел во двор вслед за Бумерангом, она подошла к своей сумке, вытащила оттуда две почти полные пачки «Кента», три зажигалки и выбросила все это в мусорное ведро.

В то лето Джек так и не покрасил дом Талли.

Но теперь она так составила свое рабочее расписание, что могла обедать с ним каждый день. В глубине души Талли надеялась, что Джек снова как-нибудь наденет свой красный свитер из джерси, но ее ожиданиям, не суждено было сбыться… Чаще всего он носил свой рабочий наряд. Шорты. Легкая рубашка. Тем более что лето выдалось достаточно жарким:

Эти обеды очень скрашивали ее дни, заполненные рабочими хлопотами.

По субботам, когда Робин вместе с Буми отправлялся в Манхэттен, а они с Шейки ходили по магазинам, Талли ловила себя на том, что на улицах ищет глаза Джека.

По воскресеньям Джек и Талли встречались на церковной службе, оба с уже привычными букетами. Талли осталась верна белым гвоздикам, а Джек бережно срезал самые красивые цветы с розового куста, растущего у могильного камня. Талли сидела на железном стуле и смотрела на него.

— Скажи мне, Джек, — как-то спросила Талли, — где ты целый год умудряешься доставать такие замечательные белые розы?

Он обернулся к ней.

— Ты ведь совсем не хочешь этого знать.

— Ошибаешься, очень хочу, — сказала Талли.

— Джек подошел к кустам и встал рядом с ней.

— Ну, Натали Мейкер, раз так, я не скажу тебе. Ты знаешь, что я очень простой, открытый человек. Но хоть один секрет у меня быть должен

— Если ты простой человека, — фыркнула Талли, — то я — царица Савская.

— Но, Талли, — возразил Джек, — ведь ты и есть царица Савская.

А потом, потом было озеро Вакеро! Июнь, июль август. Девять воскресений. Девять воскресений на озере Вакеро.

— Джек, ты теперь все время чисто выбрит, — заметила Талли в одно из воскресений.

— А как же. Ведь никогда не знаешь, когда случится снова приложиться к твоим запястьям.

— Надеюсь, никогда, — сказала Талли, слегка краснея.

В то воскресенье Джек спросил Талли про ее отца.

— Мой отец был славный, — ответила она. — Я помню, как мы вместе с ним смотрели телевизор. Или он смотрел телевизор, а я просто была в комнате.

^;— Сколько тебе было лет, когда он ушел?

Талли бросила на него сердитый взгляд, выдававший ее раздражение.

— Это Дженнифер сказала тебе, что он ушел?

Джек кивнул.

— И что? Неужели она забыла сообщить тебе, сколько мне тогда было лет?

— Хватит злиться на нее, Талли, — сказал Джек.

«Злиться? Да я вне себя от ярости, — думала Талли. — Просто вне себя».

— Я забыл, — упрямо произнес Джек.

— Невероятно. Вся моя жизнь теперь — достояние общественности.

— Ну не вся жизнь. И не общественности.

— Нет, Джек, именно общественности. Пойми, я-то о твоем существовании не имела понятия. Значит, ты представитель общественности.

— Ну сколько тебе было, Талли?

— Семь, — вздохнула она. — Мне было семь.

Она почувствовала легкое прикосновение его пальцев к своей руке.

— Почему тебя так расстраивают такие разговоры? Тебе не нравится, когда мы говорим о тебе?

— Ничего меня не расстраивает. Кто сказал, что мне что-то не нравится?

— Ты так мило смутилась в тот день за обедом, когда я сказал, что мы с тобой были знакомы.

«Смутилась? — думала Талли. — Единственное, что смутило меня в тот день, был твой красный свитер, Джек Пендел».

Талли не отвечала, и Джек сказал:

— А мне было около восьми, когда ушел мой.

— Около восьми?! — воскликнула Талли. — Как это?: А Шейки говорила, что твой отец умер несколько месяцев назад.

— Несколько месяцев назад умер мой отчим, — пояснил Джек.

— А… — протянула Талли, снова усаживаясь рядом с Джеком. Их руки опять соприкоснулись. — Ну у тебя хотя бы был отчим.

— Д- Да, — сухо сказал Джек, — хотя бы.

Вопрос вертелся у Талли на кончике языка, готов был сорваться с губ. «Почему он ушел, Джек? Как это произошло? Расскажи мне о твоем отце, Джек Пендел».

Но она только покрепче сжала зубы. Не хватало только, чтобы в ответ он снова принялся расспрашивать ее об отце.

— Ты знаешь, Талли, — произнес Джек, словно прочитав ее мысли. Его голос звучал мягче, чем раньше, — кажется, ты думаешь, что никто, кроме тебя, не испытывает никаких чувств. Но ведь это глупо.

— О чем ты говоришь? Я совсем так не думаю, — пыталась оправдаться Талли.

— Ты считаешь, что только тебе есть что скрывать от окружающих.

Талли поднялась на ноги. Джек продолжал сидеть, подтянув колени к самой груди и обхватив их руками.

— Джек, ну что ты говоришь? Ничего я такого не думаю, — возмутилась Талли.

— Тогда к чему такая секретность? Ты никогда ничем не делишься.

Талли оглянулась, увидела ведерко и лопатку Бумеранга, подняла их с песка и, протягивая Джеку, сказала:

— Нам что, по пять лет? Ну вот, я делюсь с тобой; Пошли делать куличики из грязи.

Он насмешливо взглянул на нее и не взял из ее рук игрушки. Талли бросила их на землю и наклонилась к нему.

— Делиться чем? А чем хочешь поделиться ты? Можно подумать, ты чем-то со мной делишься. Ты даже отказался сказать, где берешь свои дурацкие розы.

— Ну вот, теперь уже и розы виноваты, — отозвался Джек.

На какое-то время повисла хрупкая тишина, нарушаемая лишь пением птиц.

— Джек, что все это значит? — спросила Талли.

— Почему ты такая замкнутая, Талли? Думаю, я встречал ситуации и посложнее. Похуже, чем то, что произошло с нами. Ну что еще?

— Ничего,_: — ответила она. — Ничего.

— Так почему ты постоянно сжимаешь губы, чтобы, не дай Бог, не проронить лишнего слова?

— Потому что я просто хочу быть собой. Я хочу быть обычной, простой Талли. Это все, что я хочу. Нормальный ребенок из нормальной семьи и с нормальной жизнью. Вот и все. Я простой человек, у меня простое лицо, и чем меньше меня слышно, тем проще я кажусь.

— Талли, ты какой угодно человек, но только не простой, — сказал Джек. — Кстати, почти никто не может назвать себя нормальным ребенком из нормальной семьи.

— Нет, это не так, — возразила Талли. — Посмотри на Шейки.

— Да, посмотри на Шейки, — отозвался Джек. — Вот уж кто действительно царица Савская — ее мать, братья, отец всю жизнь создавали Шейки все удобства, а теперь вокруг нее суетится муж. Все окружающие старались сделать ее жизнь комфортной, как завтрак в постели, а теперь ей кажется, что у нее все плохо, потому что завтрак мог быть и повкуснее.

— Шейки кажется, что у нее все плохо, потому что она завтракает в постели не с тобой, — прервала его Талли.

Он вздохнул.

— Пусть так. И ты будешь утверждать, что это нормально?

Талли не знала, что ответить.

А Джек продолжал:

— Сейчас у Шейки есть муж, который делает все по дому, и четверо братьев, тоже старающихся обеспечить ей комфорт и счастье. К тому же у ее мужа прекрасная работа. Ну неужели ты считаешь, что это нормально?

Талли молчала. Она бы привела в пример семью Джулии, но вряд ли кто-нибудь сочтет нормальным ее кочевую жизнь и любовь с женщиной. Когда-то семья Дженнифер казалась ей воплощением благополучия, но кто бы после того, что произошло, осмелился утверждать это? Ей нечего было возразить Джеку.

— Ну а ты, — сказала она наконец. — Ведь у тебя все нормально.

— Ты имеешь в виду среднестатистическую норму, да?

— Ага, — улыбнулась Талли. — Нормальный среднестатистический Джек.

— Джек — представитель общественности, Джек — среднестатистический. А существую ли я на самом деле?

«Еще как существуешь», подумала Талли, но ответила:

— Только среднестатистически.

— Мой отец оставил нас, когда мне было восемь лет. После этого я ничего не рассматриваю в среднестатистическом аспекте.

— Оставил вас? Разве ты не единственный ребенок в семье?

— А я произвожу впечатление единственного ребенка, да, Талли?

— Да, — ответила она ласково.

— Я и есть единственный ребенок. Я имел в виду меня и мою маму.

Собираясь ехать домой и уже сидя в машине, Талли, чтобы побороть смущение, откашлялась и сказала:

— Знаешь…. гм, в общем-то и щетина тебя не особенно портит.

Джек широко улыбнулся.

— Правда?

— Угу, — подтвердила Талли. — Я помню, когда мы танцевали на вечере встречи выпускников. Тогда ты тоже^: был небрит. Конечно, это неаккуратно, но нельзя сказать/ чтобы тебе совсем не шло.

Он кивнул:

— Ты поймала меня с поличным. Понимаешь, я хотел отпустить бороду, но у меня ничего не вышло. А вот у отца была борода.

В следующее воскресенье на Вакеро Джек поинтересовался у Талли:

— Она, должно быть, много рассказывала обо мне?

Талли закатила глаза.

— Ого как много!

— Например? — он улыбнулся серьезно и в то же время насмешливо.

— Ну, — Талли покачала головой, — ты откроешь мне секрет белых роз, а я, так и быть, поведаю, что она мне рассказывала.

— Талли, ведь это мой единственный секрет. Неужели я не могу даже это себе позволить? Я как Волшебник из страны Оз, показывающий трюки Дороти и ее друзьям. Все его фокусы теряли всю притягательность, как только их объясняли.

— Но ты не Волшебник из страны Оз, — возразила Талли

— Волшебник из страны Оз? — переспросил Бумеранг, подбираясь поближе. — Хочу Волшебника!

— Видишь, Буми, вот он — перед тобой, — сказала Талли

Бумеранг забрался к Джеку на колени.

— Мы видим Волшебника, — запел он. — Прекрасного Волшебника из страны Оз, он пришел, пришел, пришел, пришел к нам, чтобы творить чудеса! — Бумеранг еще не совсем правильно выговаривал слова, но пел с большим воодушевлением. Талли и Джек не могли сдержать смех, слушая его.

Когда малыш снова убежал играть поближе к воде, Талли спросила.

— Ну и о каких же магических трюках ты говоришь?

— О розах, — ответил Джек.

— А что еще? Ты можешь отправить Дороти домой? Или прибавить мозгов Страшиле? Или хотя бы раздобыть себе, сердце?

— Нет, этого всего я не могу. Но, думаю, смог бы подарить сердце тебе.

Через некоторое время Джек осторожно поинтересовался:

— И что же ты посоветовала, когда она рассказала тебе все то, что ты не хочешь мне говорить?

— Я сказала, что ты не стоишь ее волнений, — отрезала Талли, чувствуя острое раскаяние оттого, что говорила о невыносимых чувствах Дженнифер вслух и таким бесцветным голосом.

— Но она всегда тебя защищала, — продолжала Талли, понизив голо. — Она говорила, что ты стоишь их.

Джек заставил себя улыбнуться.

— Это звучит, как тот старый анекдот. Ты сказала, что я и со свиньями жить недостоин. Но она заступилась за меня. Она сказала, что достоин.

«Она сказала, что ты стоишь ее переживаний, — думала Талли, — Это все, что она мне сказала. Что ты стоишь всего на свете. Но я не поверила ей».

Талли все трудней и трудней становилось встречаться с Шейки. Они продолжали видеться, но задушевных разговоров больше не вели. Теперь они дружили семьями и, когда Робин мог оставить магазин, вместе устраивали барбекью, обедали, отправлялись на озеро Шоуни. Талли очень хотелось поговорить с кем-нибудь о Джеке, с какой-нибудь близкой подругой, но с Шейки это было невозможно. И Талли начинала раздражаться.

Когда по субботам подруги отправлялись в свой традиционный поход по магазинам, Шейки приходилось тащить с собой детей, которые, к сожалению, были уже достаточно большими, чтобы натворить бед, но еще не настолько большими, чтобы контролировать свои поступки. (Джек долго смеялся, когда Талли поведала ему об этом. «Да и кто способен контролировать свои поступки?» — сказал он.) Эти двойняшки, двух лет от роду, страшно раздражали Талли, которая, выходя за покупками, предпочитала даже собственного ребенка оставлять дома. Правда, возня с малышами избавляла от слишком откровенных разговоров.

Несколько раз Робин и Талли отменяли заранее назначенный визит к Шейки и Фрэнку из-за того, что Талли в своих безрассудных вылазках на озеро Вакеро, сидя на песке и кормя уток, совсем теряла представление о времени. Каждый раз, когда Талли и Джек сидели на песке, Талли казалось, что они вот-вот исчерпают темы разговоров, но чем дольше они так сидели, тем больше им было что сказать друг другу. И чем ближе они узнавали друг друга, тем легче им становилось разговаривать, и даже сидя рядом в полном молчании, они уже не испытывали неловкости. У них было чем наполнить минуты молчания: песок, вода, лодка, Бумеранг, наконец. То, о чем они молчали, наполняло их и волновало даже больше, чем то, о чем они говорили. Это было теперь так же неотделимо от них, как воды озера Вакеро, наполняющие его глубины.

Невероятно, но Талли рассказала Джеку о своем детстве. Она сама не могла понять, как это случилось. Может быть, в тот день было слишком жаркое солнце. А Джек рассказал о своем. Она рассказывала о своей маме, он — о своей. Потом они заговорили о Шейки. Когда же они устали от слов, то отправились кататься на лодке и кормить уток. Джек как-то нашел в зарослях старую лодку, подремонтировал ее и купил к ней весла. Они гребли по очереди. Сначала Джек катал Талли, потом Талли катала Джека. Так они проводили время. Однажды воскресным августовским полднем, когда Джек сидел на веслах, он сочинил для нее детский стишок:

Жила-была девочка Талли,

Ее очень храброй считали,

Но мало кто знал.

Вся храбрость Талл —

Принести цветов на могилу.

Она сердилась на весь белый свет

И никогда не видела океан, нет.

Потому-то и была такой унылой.

Когда пришла очередь Талли браться за весла, она тоже ответила ему стишком:

Жила-была девочка Талли.

Дружка ее звали Джек.

И Джеку она сказала:

«Не буду грустить целый век.

И плакать я не стану.

Отправлюсь к океану».

— Держу пари, что так оно и будет, — сказал Джек, стягивая с себя рубашку.

— Прошу прощения, что ты делаешь? — У Талли округлились глаза. Белые шорты, загорелая грудь. Загорелые руки.

Он крикнул: «Э-эх!» — и с размаху бросился в воду. Бумеранг заверещал от восторга:

— Мама, мама, прыгай, давай тоже прыгнем!

— Я не собираюсь снимать рубашку, — торжественно объявила Талли и, как была в шортах и футболке, нырнула вслед за Джеком.

— Иди же, Бумеранг, — позвала она сына, выныривая и протягивая к нему руки. И трехлетний малыш прыгнул тоже. Талли не помнила, как они снова забрались в лодку. Но вот стишок, который они все вместе сочинили, пока гребли к берегу, прочно засел у нее в памяти.

Джек Пендел и Талли Мейкер

В озеро вместе прыгнули,

Джек Пендел и Талли Мейкер

Буми туда же кинули.

Они сказали:

Смотри!

Они сказали:

Нырни!

Они сказали…

Нужна была последняя строчка. Джек предложил:

«Пора уходить».

А Талли закончила:

«Так тому и быть».

Но думала она совсем о другом.

8

В последнее воскресенье августа Талли и Робин устроили барбекю. Талли неохотно согласилась на это. Сложно было что-то возразить — воскресенье, конечно, самый подходящий день для проклятого барбекю. Для всех, кроме нее. Пришли Шейки и Фрэнк со своими двойняшками, — Шейки уже ждала следующего, потом Брюс и Карен с малышом и Стив и Линда сразу с тремя. Настоящий сумасшедший дом, но было весело. Робин даже прикатил в кресле Хедду. Она немного посидела со всеми, поела, а потом попросилась обратно в комнату.

— Ну как она, Талли? — спросила Шейки, кивая вслед Хедде. — Получше?

— Просто великолепно, — отрезала та.

Позже, когда мягкие летние сумерки спустились на Техас-стрит, взрослые все еще сидели вместе, лениво допивая и доедая остатки обильной трапезы, а разговоры уже почти стихли, и дети гонялись по лужайке за светлячками, Фрэнк сказал, глядя на дом:

— Роб, приятель, твое жилище явно нуждается в покраске.

— Как ты умудрился разглядеть это при таком освещении? — поинтересовался Робин.

— Знаешь, если это заметно даже при таком свете…

— Возможно, ты и прав, — сказал Робин, бросая взгляд на Талли. Та с интересом смотрела на Фрэнка, а он в свою очередь обменивался взглядами с Шейки. — Мы и сами уже думали о ремонте, не правда ли, Талли?

— Да, мы как-то говорили об этом, — рассеянно заметила она.

— Ну, вы никогда не догадаетесь, кто тут красит дома. Я его видел, продолжал Фрэнк. — Джека Пендела. Вы могли бы пригласить его.

— Очень странно, но он уже сам предложил нам свои услуги. — Робин снова посмотрел на свою жену.

— Предложил? — переспросила Шейки, едва заметно улыбаясь. Она в первый раз раскрыла рот, с тех пор как прозвучало имя Джека.

— Именно. Он приходил несколько месяцев назад. Меня не было дома. Он разговаривал с Талли. Ведь так?

— Да, — ответила Талли, стараясь ни на кого не смотреть, чтобы не выдать свои чувства.

Фрэнк наклонился к Шейки.

— Ты ведь не встречалась с ним, а, Шейки? — спросил он ее прямо здесь, в вечернем саду, в присутствии еще трех других супружеских пар.

«Ты ведь не встречалась с ним, а, Шейки? Как он мог задать подобный вопрос? — думала Талли. — Черт бы побрал Робина!»

— Нет, я не встречалась с ним, — ответила Шейки без всякого выражения, не отводя глаз от Талли. — Я даже не знала, что он в городе. Я представления не имела, что он провел здесь все лето.

Талли так же пристально посмотрела на нее. «Мне нечего стыдиться, — думала она. — Он не красил наш дом. Он не искал встречи с тобой. Мы не говорили о нем. Мне нечего стыдиться».

— Но он не покрасил ваш дом, — сказала Шейки. — Почему?

— Мы так и не собрались, — ответила Талли, удивляясь этому случайно вырвавшемуся «мы» и тут же решив внимательно следить за своими словами. — Деньги ушли на другое. «Камаро» требовала большого ремонта.

Вскоре гости стали прощаться и, когда все разошлись, Талли обратилась к Робину:

— Ну зачем? Зачем тебе это понадобилось?

— Ничего мне не понадобилось, — он холодно улыбнулся. — И не я поднял вопрос о покраске нашего дома.

— Но ты заговорил о Джеке. При Шейки. Зачем ты сказал ей, что он здесь?

— А вот мне, Талли, очень интересно, почему ты не сказала Шейки, что он в городе. Ты можешь объяснить мне, почему?

— Потому! — выкрикнула она. — Чего ради было говорить ей? Он не интересуется ею, она пытается его забыть и быть хорошей женой и матерью. Ты знаешь, она не умеет держать себя в руках, она бегала бы к нему каждую неделю, если бы знала. И я должна была сказать ей об этом?

— Ладно, а зачем он приехал в Топику, если знал, что это так травмирует Шейки?

— У него здесь мать! — воскликнула она. — Робин, что происходит? К чему весь этот разговор?

— К тому, — сказал он, и его голос стал таким же холодным, как и его лицо. — Когда-то я был удивлен, что ты сказала ей о его приезде, а сейчас я удивлен, что ты скрыла от нее этот факт.

— Не говори ерунды! — отрезала Талли, разворачиваясь на каблуках. — Ты можешь рассуждать нормально? Все очень просто. Мы друзья, понимаешь? Друзья.

— Кто друзья? Ты и Шейки?

— Да, — бросила Талли, уже поднимаясь по ступенькам. — Я и Шейки.

Не прошло и двенадцати часов, как Шейки позвонила Талли и попросила ее заскочить к ней после работы. Талли согласилась, но пришла только после того, как забрала Бумеранга от Анджелы.

Шейки не стала ходить вокруг да около. Не успела парадная дверь закрыться за Талли, она выпалила:

— Ты знала, что Джек в городе, и ничего мне не сказала?

Талли подошла к кушетке, села, весело улыбнулась.

— Как ты, Шейки? Выглядишь неплохо.

— Почему?

— Почему? — повторила Талли, продолжая улыбаться. — Что — почему? Где Фрэнк?

— Работает. Почему ты не сказала мне? — настаивала Шейки.

Талли усмехнулась и закатила глаза.

— А ты, Шейки, как думаешь, почему я тебе не сказала?

— Не знаю, Талли. Это-то и смущает меня.

— Ну, не стоит смущаться.

— Тогда скажи мне, почему?

— Я не сказала тебе, — спокойно объясняла Талли, — потому что ты сама сообщила мне, что не собираешься с ним больше встречаться. Я не сказала тебе, потому что ты замужем, занята воспитанием двух детей и беременна третьим. Я не сказала тебе, потому что не хотела расстраивать. Понятно?

Шейки вскочила. Талли молча следила за нею глазами. Она что, начнет теперь метаться по комнате? Да, именно это Шейки и делала. Талли хотелось рассмеяться, но она боялась, что Шейки расплачется. И Шейки расплакалась.

— Талли, ты ничего не понимаешь. Совсем ничего. Джек думает, что раз я вышла замуж, то не хочу больше его видеть. Но это не так.

Талли поджала губы.

— Шейки, ну как он может так думать? Ты сама знаешь, что он не думает ничего такого. Ты уже все забыла? Забыла Рождество двухлетней давности? Ты звонила ему, я лгала ради тебя, а потом ты сказала мне, что он больше не хочет поддерживать вашу связь. Ты сказала, что не собираешься больше встречаться с ним, — напомнила ей Талли.

— О, Талли, это было тогда… — говорила Шейки, размазывая слезы. — Знаешь, я вела себя как последнее дерьмо.

— Нет, Шейки. Ты вела себя как уравновешенный человек.

— Талли, ты сама — дерьмо. Никогда я не была уравновешенной. Об этом знает каждая собака.

— Именно поэтому, — успокаивающе сказала Талли, — я и не сочла нужным говорить тебе.

— Все лето он был в городе! Значит, скоро уедет, правда ведь?

Талли не задумывалась над этим. Но, видно, что-то промелькнуло в ее лице, так как Шейки быстро спросила:

— Ты виделась с ним, да?

Талли подумала, что надо бы рассказать Шейки правду, но она не хотела, чтобы Шейки знала всю правду. Поэтому, помолчав, Талли ответила:

— Нет. Я не встречалась с ним. Бумеранг! Пойдем!

Шейки снова заплакала.

— Прости меня, Шейки, — сказала Талли, беря за руку сына. — Мне жаль, что я огорчила тебя. Может быть, я поступила неправильно.

Шейки пошла проводить их до дверей.

— Послушай, Шейки, — уже в дверях произнесла Талли. — Не терзай себя из-за пустяков. Не мучай своего замечательного мужа. Вы чудесно провели лето, вы так любили друг друга, зачем же теперь ты так себя ведешь? Пока ты не знала, что Джек в городе, ты была так счастлива! И еще спрашиваешь меня, почему я ничего тебе не сказала. Я одного не понимаю. Почему ты хочешь, чтобы страдал Фрэнк? Я еще могла бы понять, если бы вы с Джеком не могли жить друг без друга, если бы ты оставила Фрэнка и начала новую жизнь. Посмотри, что у тебя есть, — она повела рукой, показывая на дом, комнату, детей, играющих на полу, и, понизив голос, чтобы Бумеранг не мог ее слышать, спросила: — Ну как? Все это к чертям собачьим?

Но, оставив Шейки и садясь в машину, чтобы отправиться домой на Техас-стрит, Талли с тяжестью в сердце думала, что, возможно, и стоило бы послать все это к чертям.

Как только Талли уехала, Шейки позвонила Джеку и договорилась о встрече. На следующее утро она завезла детей Анджеле, потому что не знала, куда еще их можно пристроить.

— Конечно, я посмотрю за ними, — согласилась Анджела. — Но что случилось, Шейки? Тайная встреча? — пошутила она.

— Вроде того, — Шейки слабо улыбнулась, внутренне уже трепеща от предстоящего свидания.

Она приехала на стоянку Морган Хол в Уэшборне на пятнадцать минут раньше, чем намеревалась. Шейки не знала, что скажет Джеку. Но была уверена: ей необходимо с ним поговорить. Ей необходимо попытаться. Она внимательно осмотрела себя в зеркальце заднего вида и слегка подкрасилась косметикой от Шанель. Девушка от Шанель. «Ну, ладно, — подумала она, — к черту это». Ее пальцы все еще сжимали ключ зажигания. В конце концов она может в любую минуту уехать.

Джек ждал ее, сидя на скамейке перед Мемориалом Объединения.

— Эй! И он помахал ей рукой. — Ты опоздала.

— Ну, какие новости? — спросила Шейки, испытывая страстное желание обнять его, как когда-то.

Ты хорошо выглядишь, Шейки, — сказал он. — Как твои дети?

— Ты тоже. Отлично, отлично.

Джек посмотрел на нее.

— Мне встать или ты сядешь?

Шейки села. По дороге в ее босоножки попал камешек, и сейчас ей очень хотелось вытащить его. Но через пару минут она забыла про камешек, с болью думая, что отдала бы все на свете за счастье снова коснуться светлых волос Джека.

— Ну, Джек, — наконец очень тихо сказала она. — Как же получилось, что ты все лето был в городе, а я даже не знала об этом?

Джек слегка улыбнулся.

— Я не знал, что должен сообщать тебе об этом.

«Да, но…», — подумала Шейки, а вслух сказала:

— Но ты видел Талли.

— Ее дом нуждается в ремонте.

— Мой тоже нуждается, — улыбнулась Шейки. Это была не ее улыбка. Так она улыбалась, стоя за прилавком своего магазина и обслуживая всю бесконечную вереницу женщин, словно сговорившихся свести ее с ума.

— Не думаю, что твой муж пришел бы в восторг, если: бы я явился, чтобы покрасить ваш дом, — сказал Джек.

— А ее муж пришел в восторг? — с иронией спросила Шейки.

Он скрестил на груди руки, немного помолчал и спросил:

— Шейки, в чем дело?

— Ведь ты же не хочешь позвать меня к себе, точнее, к твоей матери? — Это звучало скорее как утверждение, нежели как вопрос.

— Нет, — согласился он. — Вряд ли это была бы удачная мысль.

Сменив тему разговора, Шейки сказала:

— Не знала, что ты так проводишь лето.

А про себя думала: «Никак не могу сосредоточиться. Я не знаю, о чем говорить, о чем спрашивать. Зачем я вообще пришла сюда? Только чтобы снова увидеть его лицо, может быть, коснуться его волос».

Джек что-то ответил, но она не расслышала. Она совсем не об этом хотела спросить.

— Ты, наверное, виделся с ней, — сказала задумчиво Шейки.

— С кем? — спросил Джек, заглядывая ей в глаза.

— С ней. С Талли.

Он не ответил, только резко выпрямился. И стал внимательно изучать свои руки, лежащие на коленях.

— Ты удивляешь меня, Шейки. Чего ты хочешь?

— Кое о чем ты не хочешь говорить? — спросила она.

— Да, — ответил Джек.

— Что — да?

— Да, — сказал Джек, — кое о чем я не хочу говорить.

Довольно долго Шейки молчала, он молчал тоже.

— Талли тоже не хочет говорить об этом, — сказала Шейки.

— Ну и что? — спросил Джек немного резко. — Она вообще ни о чем не хочет говорить.

Шейки усмехнулась.

— А ты-то откуда знаешь?

— Знаю что? Шейки, чего ты добиваешься? — резко спросил он.

«Я хочу, чтобы ты не обманывал меня», — подумала Шейки, совсем не собираясь этого говорить. Кто она?! Марта Луиза Боумен, урожденная Лэмбер, королева всех балов Топики. Нет, кто угодно, только не она!

И все-таки она это сказала. Просто так, чтобы посмотреть, что будет. Он не ответил на ее вопрос, да она и не слишком надеялась. Что правда, то правда — Талли никогда ничего не рассказывает. У Шейки не было причин что-либо подозревать, но она не могла удержаться. Ведь они не виделись почти два года, однако совсем не похоже, что Джек соскучился. Он почти не смотрел в ее сторону, а вот она просто не могла оторвать от него взгляда. Он не коснулся ее. Он даже не пытался придвинуться ближе, хотя они сидели чуть ли не на разных концах лавки. Ей нечего было терять. И Шейки задала свой вопрос:

— Между тобой и Талли что-то есть?

Джек вздохнул.

— Между нами ничего нет, Шейки. Она замечательный человек. Мы все старые школьные друзья.

Его слова всколыхнули в ней воспоминания, и она кивнула.

— Да, конечно, как я могла забыть? Вот что вас связывает. Ее лучшая подруга была влюблена в тебя.

Джек спокойно смотрел на нее. «Теперь понятно, — думала Шейки. — Ну ладно, это не моя забота». Она слегка расстроилась, что Джек даже не взглянул на нее, когда говорил, что между дам и Талли ничего нет.

— Ты знаешь, она счастлива в браке.

— В этом я не сомневаюсь, — ответил Джек.

— Это так, — настаивала Шейки. — Правда. Робин очень хорошо к ней относится и столько для нее делает. Он действительно ее любит.

— Я в этом не сомневаюсь, — повторил Джек, рассеянно оглядываясь по сторонам.

Но Шейки не успокоилась. Ладно. Она придвинулась чуть ближе.

— Джек… — начала было она, но резко замолчала, заметив, что он отодвигается.

— Прости, Шейки. Прости меня.

— Джек, почему ты отодвигаешься?

Он внимательно посмотрел на нее.

— Шейки, зачем ты себя мучаешь? — спросил он. — Ты все время заставляешь меня причинять тебе боль. Прости меня. Я и не думал отодвигаться от тебя. Я только не хочу больше всех этих проблем, ладно?

— Джек… — прошептала она, стараясь унять дрожь.

— То, что я вышла замуж и родила детей, так изменило твой чувства ко мне?

Он не ответил.

Она продолжала прерывающимся голосом:

— Мне показалось, когда ты пришел в больницу, а я только что родила моих двойняшек, ты был счастлив за меня. Но разве в глубине души тебе не было чуточку грустно?

— Я был очень за тебя счастлив.

— Хотелось бы мне, чтоб ты не был так уж безумно счастлив! — воскликнула Шейки. — Чтоб ты не был так счастлив, когда я вышла за другого и рожаю ему детей! — И затем, вспомнив кое-что, связанное с его визитом в больницу, добавила: — И ты так же счастлив, что Талли вышла замуж и у нее есть ребенок?

— Чуть меньше, — прошептал Джек, но Шейки услышала.

На колокольне отзвонили полдень, а они все сидели на скамейке.

— Мне пора, Шейки, — сказал наконец Джек. — Надо работать.

Она сжала его руку.

— Джек, подожди. — Увидев выражение его лица, Шейки поспешно отдернула руку и всхлипнула. — Хорошо, Джек, хорошо. Все будет, как ты хочешь. Я понимаю. Только скажи мне кое-что, — выпалила она. — Почему? Я знаю, ты считаешь меня мазохисткой, но я действительно хочу знать. Я не могу жить, не зная этого. Почему не я?

Джек закатил глаза.

— О Шейки!

— Джек, ты виделся с ней. Ты даже стал закатывать глаза, как Талли. Каждый, кто общается с ней, начинает точно так же закатывать глаза. Только скажи мне. Ничего больше мне от тебя не нужно. Скажи мне, почему?

— Почему, — что?

— Почему не я? — настаивала Шейки. — У тебя была я, и я принадлежала тебе целиком. Мы были так молоды, так замечательно смотрелись вместе, были так счастливы. Что же случилось?

Джек погладил Шейки по спине, и она почувствовала, что готова бесконечно сидеть так, лишь бы ощущать его прикосновение.

— Шейки, прошу тебя. Ну что я могу сказать? Я ничего не знаю, — ответил Джек. — Ты права. Мы были молоды. Мы хорошо смотрелись вместе. Мы были счастливы. Как просто было бы жить, если бы можно было выбирать, кого полюбить. Но выбираем не мы. Бог выбирает или судьба. Выбирают небеса и звезды, а совсем не мы. Не мы, понятно? Если бы выбирали мы, то ты любила бы Фрэнка, или я любил бы тебя, а Талли любила бы Робина. Я не знаю, почему так происходит.

— Джек, ты хочешь сказать, что никогда не любил меня? — не глядя на него, прошептала Шейки.

— Ты очень нравилась мне, и я ухаживал за тобой. Ты мне и сейчас нравишься.

Шейки вздрогнула и отодвинулась от него.

— Джек, не думай, я в полном порядке. Правда. Просто я хочу знать. Скажи… что-то не так во мне? Что-то… — ее голос дрогнул, — из-за чего ты не можешь любить меня?

Он легонько толкнул ее.

— Перестань, Шейки. Остановись. Это не приведет ни к чему хорошему.

Шейки зажала ладони между коленями и замерла.

— Скажи мне, пожалуйста, Джек, — молила она. — Клянусь, я выдержу. Мне очень это важно. Скажи, что я мазохистка, что я сумасшедшая, но ответь на мой вопрос. Что это?

— Ты мазохистка и вдобавок сумасшедшая.

— Так что же это? — повторила она.

Джек пожал плечами.

— Шейки, ты очень красивая! Но между нами никогда не могло быть серьезных отношений. Я знал это всегда, и ты в глубине души тоже это знала, — сказал Джек.

— Я никогда так не считала, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно.

— Шейки, ты долгое время думала, что я смогу стать таким, но это не так. Правда. Тебе нужен Фрэнк. Он просто создан для тебя. Он обожает тебя, ухаживает за тобой и всю жизнь будет выполнять малейшее твое желание. Вот какой мужчина тебе нужен, а вовсе не я.

— Почему не ты?

— Потому, что я не могу взять на себя заботу о тебе, — продолжал объяснять Джек. — У меня нет желания постоянно заниматься тобой: Я не могу постоянно исполнять твои прихоти и мчаться к тебе по первому знаку или звонку. Тебе это необходимо, а я не могу тебе этого дать. И никогда не смогу.

— Ты считаешь, что я избалованная? — спросила Шейки….

— Да, считаю, — просто ответил Джек. — Это не так уж и плохо, но я привык больше заботиться о себе. Я бродяга, малярничаю, живу свободной жизнью. Я все еще пытаюсь что-то найти, понимаешь? Я не церемонюсь даже с собой. Я не могу окружить тебя заботой.

Она молча сидела рядом с ним.

— Мне пора, — снова сказал он.

Они поднялись. Шейки сохраняла внешнее спокойствие и даже казалась довольной.

— Я рада, что мы поговорили, Джек. Теперь я лучше тебя понимаю.

На автомобильной стоянке, когда Шейки уже собиралась садиться в машину, она вдруг повернулась к Джеку и прошептала:

— Послушай, окажи мне любезность, ради наших прежних отношений, — она подошла поближе к нему, — окажи мне любезность, поцелуй меня. Пожалуйста.

Джек вздохнул, но склонился к ней. Самообладание едва не покинуло ее, когда она почувствовала тепло его губ на своем лице. Она снова в белом шифоновом платье примеряла золотую корону Королевы бала.

— Пока, Шейки, — сказал Джек. — Все будет в порядке.

— Конечно, — отозвалась она. — Все будет замечательно.

Только свернув на Семнадцатую улицу, Шейки притормозила и взглянула на себя в зеркало. Ее губы предательски дрожали. «Надеюсь, он этого не заметил», — подумала она.

Несколько дней спустя, когда Робин гостил на ферме Брюса в Манхэттене, Талли, Бумеранг и Джек отправились на закрытие ежегодной почтовой ярмарки. Робин предлагал повезти туда жену и сына, но Талли знала, что ему не слишком-то хотелось, он предложил просто из вежливости. Робин с гораздо большим удовольствием поработает до закрытия магазина, а затем пойдет куда-нибудь вместе с братьями. Поэтому Талли поспешила отказаться. И уж совсем ей не хотелось ехать с Робином в Манхэттен.

В тот вечер Талли была молчаливей обычного.

— Что-то случилось? — спросил Джек.

— Ничего, — ответила Талли.

— И все-таки? — снова спросил он, когда они садились в «мустанг». — Уже почти 1986 год, — сказала Талли. — Когда ты собираешься приобрести настоящую машину взамен этой рухляди?

Джек посмотрел на нее сначала недоверчиво, потом с раздражением.

— Понятно, — сказал он, наконец, повышая голос. — А ты, значит, ездишь на последней модели.

— Ш-ш-ш, — Талли показала на заднее сиденье, где Бумеранг лопотал что-то себе под нос, совсем забыв о существовании Джека и Талли…

Талли притихла, и Джек молча вел машину.

— Я пригласил тебя на ярмарку, потому что думал, что это развлечет тебя.

— Уверена, Бумеранг прекрасно проведет время.

Ярмарка была в стороне от стоянки.

Они вышли из машины и пошли по траве через поле к воротам. Бумеранг, прыгая от восторга, кричал:

— Будет очень весело!

— Будет очень весело, да, Талли? — спросил Джек.

— Бумерангу? Просто восхитительно.

Джек загородил Талли дорогу. Она неохотно остановилась. Потом попыталась обойти его. Какое-то время они топтались на одном месте, пока Джек не схватил ее за плечи и не заглянул в ее серьезное лицо. Талли не делала попыток высвободиться, но Джек не пускал.

— Скажи мне, пожалуйста, что, черт возьми, случилось?

— Пойдем! — кричал Бумеранг. — Пошли скорее!

Талли сердито тряхнула головой.

— Я что-то не так сделал? Что? — продолжал спрашивать Джек.

Талли молчала.

— А ты, конечно, уверен, что ничего не сделал? — выдавила она наконец.

Джек отпустил ее плечи и весело рассмеялся.

— Ничего, — сказал он. — Ничегошеньки.

Талли не ответила и пошла вслед за Бумерангом, Джек заплатил за вход, хотя Талли пыталась отстоять свое право платить за себя и за сына. Бумеранг с ходу бросился к аттракционам. Талли и Джек, стоя в сторонке, наблюдали за ним.

Джек спросил:

— Скажи мне, что я сделал и за что должен извиняться? И скажи мне, чего я не сделал, чтобы извиниться и за это.

— Но ведь если ты ничего не сделал, то тебе не за что просить прощения, так? — Талли слегка улыбнулась, чуть-чуть приподняв уголки губ.

Он улыбнулся в ответ.

Все вместе они купили двенадцать билетов на чертово колесо. Было еще светло, — всего семь часов вечера, только-только начинали сгущаться сумерки. Бумеранг сидел между Талли и Джеком. Когда они поднялись почти на самый верх, Джек слегка коснулся плечом ее плеча. Талли ответила ему тем же, вздохнула и сказала:

— Я не думаю, что ты сделал что-то не так.

— Я тоже не думаю, — сказал он. — Но все же скажи, что я сделал?

Она молчала, и Джек снова легонько тронул ее плечом.

— Джек, — начала Талли, — почему ты не сказал мне, что видел Шейки?

Они все еще висели в воздухе. Джек расплылся от уха до уха, мотнул головой и тяжело вздохнул. Когда он снова повернулся к Талли, та внимательно изучала землю внизу. Перегнувшись через сиденье, он заглянул ей в лицо, и Талли увидела его смеющиеся глаза. Поджав губы, она обиженно отвернулась. Джек обхватил Талли за плечи и притянул к себе.

Бумеранг громко запротестовал:

— Джек! Перестань! Мама, он задавил меня!

— Джек, перестань, ты задушишь Бумеранга.

Джеку пришлось выпустить Талли.

— Талли! Ты что, Талли Мейкер? Неужели ты… Неужели ты ревнуешь? — спросил он.

Колесо двигалось вниз, и Бумеранг захныкал. Талли обняла сына, а Джек обнял ее, склонившись к ней через голову Бумеранга.

— Не будь смешным, — сказала Талли, не глядя на Джека. — Я всего лишь подумала, что ты мог бы и сказать мне.

Но он не убрал рук.

— И это все? Тогда прошу прощения. Если бы я думал, что ты хотела знать — сказал бы тебе.

— Не то чтобы я хотела знать, — солгала Талли. — Просто Шейки смутила меня. И, по-моему, получила от этого удовольствие. От моего смущенного вида.

Джек коснулся голой коленки Талли, слегка погладил ее, и у Талли по всему телу побежали мурашки.

— Мне жаль, что так случилось. Но мы встретились всего один раз, и говорить тут не о чем, — сказал Джек.

Талли на мгновение задумалась.

— Так почему же ты не упомянул, хотя бы между прочим, что, мол, красил дом у миссис Маури, помогал матери в саду, ходил к Лоуренсам, видел Шейки? Ну, что-нибудь в таком духе.

Джек взял ее за руку.

— Не знаю, думаю, по привычке, — ответил он. — Обычно я никогда никому ничего не говорю. Это все не имеет значения, Талли.

Они слезли с чертова колеса и пошли к баскетбольным кольцам, где дядя Волшебник из страны Оз три раза подряд попал в цель и выиграл медведя, которого ему же и пришлось нести. По дороге к детской лодочной станции Талли сказала:

— Разве то, что ты скрыл это от меня, означает, что это не имеет значения.

— Я ничего не скрывал, — убеждал ее Джек. — Я просто не сказал тебе, и все. Я не думал, что это тебя интересует.

Бумеранг вместе с медведем, которого назвали Джонатан, отправился кататься на карусели, а Талли продолжила разговор:

— Мне интересно, чем вы занимались, когда встретились?

— Чем мы занимались? — удивленно повторил Джек. — Мы сидели на лавочке и разговаривали. А ты думала, чем?

— Ничего я не думала. Я вообще не знала, что вы виделись, — резко ответила Талли. Она не могла забыть, как откровенно просияла Шейки, узнав, что Джек скрыл от нее их встречу. Это-то и портило ей до сих пор настроение.

— Так о чем же вы говорили? — продолжала спрашивать Талли.

— Талли, — медленно произнес Джек, — это что, допрос? Или ты хочешь поссориться? Если это ссора, то давай ссориться по существу, а не ходить вокруг да около. — Если же это допрос, то мне мало интересна эта тема.

Талли задумалась, они молча смотрели, как Бумеранг катается на маленькой карусели, а потом пошли к «Багс Банни».

У лотка со сладкой ватой Джек спросил:

— А Шейки не сказала тебе, о чем мы говорили?

— Джек, ты решил поиграть со мной? Если это так, поверь, меня это ничуть не развлекает.

Он вздохнул.

— Так что же ты хочешь знать? Мы немного поговорили о тебе.

— Дядя Оз, дядя Оз, я хочу вон то! Хочу вон то! — кричал Буми, показывая на огромного пса. Пришлось срочно искать очередной аттракцион, чтобы отвлечь малыша от собаки. Когда порядок был восстановлен, Талли сказала:

— Шейки сказала мне, что вы говорили о ваших с ней отношениях.

— Это правда, говорили; Но Талли, ответь мне. Мы что, устанавливаем новые отношения? Ты хочешь иметь право знать, о чем я говорю с людьми, с которыми встречаюсь? Я согласен, но взамен я тоже хочу иметь кое-какие права.

Талли хотелось спросить, что же он хочет взамен, но у нее перехватило горло, и вместо этого после минутной паузы она сказала:

— Мне не нужно никакого права. Ты совсем не обязан о чем-то рассказывать мне.

Талли тщетно размышляла о том, что же имел в виду Джек, предлагая ссориться по существу.

Когда они снова сидели в кабинке чертова колеса, ожидая, когда она тронется, Джек спросил:

— Так тебе интересно, что мы говорили о тебе?

— Не особенно, — ответила она и добавила: — Шейки сказала мне, что я должна быть осторожна, потому что могу неверно тебя понять.

— Она так сказала? — холодно осведомился Джек. — И что же?

— И ничего. Я ответила, что вряд ли пойму тебя неверно, так как вообще не собираюсь заниматься толкованием твоих слов и поступков.

— Великолепно.

Тут кабинка наконец пришла в движение, и они замолчали.

^: Когда они снова оказались на земле, Бумеранг уже выдохся. К счастью, у них с собой была прогулочная коляска. Буми сел в нее, держа на руках Джонатана, и почти сразу заснул, несмотря на громкую музыку, яркие праздничные фонарики, запахи сосисок, перца и печеного теста. Талли и Джек обошли торговые ряды. В тире Джек выиграл для нее большую резиновую утку.

— Неужели Робин никогда не спрашивает, где ты проводишь субботу и воскресенье? — спросил он.

Талли не хотелось говорить о Робине.

— Спросил бы, если бы был дома, — ответила она.

— Он не спрашивает у Буми?

— Спрашивал как-то, Буми ответил, что мы были на озере. Ведь это правда. Робин так занят работой и футболом, что, по-моему, вообще не замечает нашего отсутствия.

— Думаю, он все замечает.

Честно говоря, Талли тоже считала, что Робин обратил внимание на их отлучки. Почти каждую неделю Робин приглашал ее поехать посмотреть матч, съездить с ним в Манхэттен или навестить его братьев. И каждое воскресенье Талли отказывалась.

Покашляв, чтобы скрыть смущение, Талли снова обратилась к Джеку:

— Слова Шейки о том, что я могу неверно тебя понять, удивили меня. Но, возможно, я заблуждалась в другом отношении.

— В каком другом? — спросил Джек.

— Ну, я думала, мы друзья…

— Друзья, — подтвердил он,

— Да, и друзья рассказывают друг другу… о незначительных событиях. Но когда я обнаружила, что ты ничего не рассказал мне о вашей встрече с Шейки…

— Нечего было рассказывать, — перебил ее Джек.

— Я подумала, — продолжала она, — что, возможно, ты не сказал мне ничего потому, что неверно оцениваешь мои чувства.

— Твои чувства? — Джек улыбнулся. — Твои чувства ко мне?

Она слегка смутилась.

— Наверное, «чувства» — слишком сильно сказано…

— Нет, нет. Не надо брать свои слова обратно, — почти умоляюще сказал он.

— Ты неправильно меня понял, — объяснила Талли. — Я считала, что мы друзья, но когда ты не рассказал мне, я стала думать, что, может быть, ты видишь в наших отношениях что-то большее, из-за чего я могу, как ты выразился, ревновать.

— Конечно. А дело обстоит совсем не так.

— Правильно. Я только хотела, чтобы ты знал это, — сказала Талли.

— Конечно, благодарю тебя. Благодарю тебя за абсолютную честность со мной, — произнес Джек.

Но в глазах его мелькнули лукавые искорки, и Талли снова почувствовала волнение.

«Он не верит мне, — думала она. — Да и почему он должен верить? Мы все лето катались вместе на лодке».

Они стояли у лотка со сладостями, и Джек сказал:

— Не беспокойся о Шейки. Это пустяки. Она расстроилась и могла специально ляпнуть что-нибудь обидное. Но ты не слушай ее, Талли Мейкер.

— Я поняла, — ответила Талли. Но еще одно не давало ей покоя. — Гм… Джек? Шейки сказала мне, что ты поцеловал ее.

Он запустил руку в свою густую шевелюру.

— Она так сказала? Не придавай ее словам значения.

— Так ты не целовал ее? — Ее голос звучал чуть более ласково и оживленно.

— Да, — сказал он, переводя дыхание. — Я поцеловал ее. Потому что она попросила. Попросила ради наших прошлых отношений.

— Джек! — прервала она его. — Я не спрашивала тебя, почему. Я только спросила, так ли это.

— Забудь о ней, Талли, — старался успокоить ее Джек. — Между мной и Шейки все кончено. Ты знаешь это, и она тоже. Забудь то, что она тебе сказала.

Талли была настроена скептически.

— Если ты говоришь, значит, так оно и есть. Хотя в это трудно поверить. Она такая красивая.

Джек молча поправил длинную прядь, упавшую на лицо Талли.

— Хочешь еще на чем-нибудь покататься или пойдем?

— Хочу, — ответила Талли.

Они снова пошли на чертово колесо. Спящего Буми Талли посадила к себе на колени, а Джек примостился рядом с ней.

Солнце уже село, остались только фонарики внизу, в сумерках, и звездное небо над их головами.

— Талли… — произнес Джек, заглядывая ей в лицо.

Джек был так близко, что Талли чувствовала на щеке его теплое дыхание. Он был так близко, что она боялась взглянуть на него, встретиться с ним взглядом, боялась, что так высоко в воздухе, куда доносились лишь отголоски играющей внизу музыки, среди мерцающих огоньков, где они были только вдвоем, Джек мог бы поцеловать ее. Однако он сказал только:

— Знаешь, сезон ремонтов подходит к концу.

Она молчала, словно и не слышала его слов.

— Но он не кончается в Калифорнии, — произнесла она чуть слышно.

— Не кончается, — согласился он. — Я так и не покрасил твой дом. Надеюсь, я все же сделаю это следующим летом.

— Да, мы были слишком увлечены игрой в песочек, — вздохнула Талли, любуясь огнями внизу. — Помолчала и добавила: — Когда ты думаешь ехать?

— На этой неделе, — ответил Джек, беря ее за руку.

И ей захотелось заплакать. Но это длилось одно мгновение.

Колесо остановилось. Талли неохотно спустилась на землю, — так жаль было расставаться с дыханием Джека на своей щеке.

Пока они брели через темное поле к стоянке, Талли спросила, о чем Джек говорил с Шейки.

— Если хочешь, я все тебе расскажу, — ответил он, пытаясь разглядеть ее в темноте. Шум ярмарки стихал вдали.

Какое-то время они молчали, потом Талли спросила:

— Шейки сказала мне, что я заблуждаюсь относительно твоих чувств. Скажи мне, это действительно так?

— Да, — ответил он.

Она тихонько рассмеялась.

— Правда?

— Да, — опять повторил он.

— Как же так? — Она улыбнулась и взяла его за руку. — Я вообще не знала, что у тебя они есть.

— Теперь знаешь, — ответил Джек, не глядя на Талли.

Она мягко убрала свою руку с его руки, и весь остаток пути они молчали, пока наконец не приехали к церкви Святого Марка, где Талли оставила свою машину. Джек поцеловал спящего Бумеранга, перекладывая его в «камаро». Выпрямившись, он заглянул ей в лицо, но она отвела глаза. Придвинувшись к ней, он коснулся ладонью ее щеки.

— Спасибо за прекрасное лето, — сказал он мягко, не отнимая руки от ее лица.

Своей ладонью она накрыла его руку.

— Нет, это тебе спасибо. Спасибо за сегодняшний вечер.

Джек сел в машину.

— До свидания, Талли, — сказал он, заводя мотор. — Увидимся на Рождество.

9

Через неделю Талли, собрав все свое мужество, отправилась на кладбище одна. Она купила ножницы и подрезала ветки розового куста, который в последнее время выглядел как-то неряшливо. Потом Талли быстро ушла и не появлялась там в течение месяца.

В следующий раз она пришла туда в октябре. Но не принесла гвоздик. Она купила белые розы. После этого Талли опять стала ходить на кладбище каждое воскресенье, обязательно с букетом роз, хотя белые было найти труднее всего — обычно предлагали розовые или желтые. Вместо того, чтобы класть букет на землю, Талли привязывала его к голым веткам куста.

— Все будет хорошо, Мандолини, — шептала Талли. — Я иду почти по твоим следам. Но все будет хорошо.

В октябре у Хедды случился очередной удар, и, хотя он был не очень тяжелым, ее опять пришлось госпитализировать. Если раньше она могла двигать ногами благодаря физиотерапевтическим процедурам, которые оплачивал Робин, то второй удар свел на нет почти все улучшения. Теперь Хедда не могла пользоваться даже своей здоровой рукой. Почти до самого Дня Благодарения Хедда была под капельницей. Робин и Талли навещали ее через день и даже брали с собой маленького Робина повидаться с бабушкой. Но отсутствие Хедды в доме не принесло Талли облегчения. Она не переставала чуять ее запах. Весь первый этаж пропитался запахом Хедды — не помогла даже тщательная уборка, половина дома все равно пахла нашатырем, противно и удручающе.

Когда Хедде стало чуть лучше и она смогла говорить, Робин спросил ее, что можно сделать, чтобы она лучше чувствовала себя в больнице. Хедда ответила:

— Возьмите меня домой.

Талли услышала это и не смогла сдержать вздоха. Она так надеялась, что мать предпочтет остаться под постоянным медицинским наблюдением, окруженная заботой профессиональной сиделки.

Они забрали ее домой на День Благодарения. Пока Хедды не было, Робин покрасил в ее комнате стены и обновил полы. Стало намного опрятнее, и запах почти исчез.

— Робин, ты знаешь, — сказала Талли в один из вечеров, когда Хедда еще была в больнице, — мне кажется, ты можешь слегка умерить свой пыл. Я думаю, Господь Бог уже припас на небесах персонально для тебя отдельное облачко.

Робин заверил ее, что делает это не для того, чтобы заслужить Божью милость.

— Тогда чью же? — спросила Талли.

Робин неодобрительно посмотрел на нее, но только сказал:

— Ты говорила, что хочешь отделать пустые комнаты наверху?

— Я думала, что стоит привести их в порядок. Вполне возможно, нам понадобится одна из этих комнат.

— Зачем? — спросил он, подсаживаясь к ней на кушетку и протягивая чашку чая. На этот раз Талли одарила его неодобрительным взглядом.

— Она нам понадобится под молодняк.

— Ты хочешь понасажать еще растений? Побойся Бога, Талли, их и так вполне достаточно.

Она рассмеялась, но Робин оставался серьезным.

— О, Робин, — сказала Талли, начиная раздражаться. — Ведь у нас может быть еще один малыш.

Мрачно глядя на нее, он сказал:

— Еще один ребенок? Ты сошла с ума?

В начале декабря Талли размышляла, не позвонить ли матери Джека. Так и не решившись на это, она стала заходить в церковь и по субботам, и по воскресеньям.

На работе все шло, как обычно. Даже самые неблагополучные семьи старались забрать детей домой на Рождество. Талли накупила целую кучу игрушек, книжек, одежды для своих подопечных, которым предстояло встретить Рождество без родителей. Она даже уговорила Робина купить для них елку, и они все вместе наряжали ее.

10

На утренней Рождественской мессе отец Маджет произнес проповедь о воскрешении Лазаря. Но Талли, оглядывая церковь в поисках Джека, плохо его слушала. Робин не пошел с ними, — она была с Бумерангом.

«Неужели это Джулия сидит там впереди, рядом с Анджелой? Джулия в церкви? Не может быть. А где же Лаура? Столько народу. — Талли снова огляделась вокруг. — Где же Джек?»

После мессы Талли остановилась в церковном дворике, чуть-чуть в стороне. Она боялась, что кто-то может подумать, что она ждет Джека, и сразу поймет, что к чему. «А ведь на самом деле я жду Джулию, — думала Талли. — Где же она? Почему никак не выйдет из этой проклятой церкви?»

Наконец показались Джулия и Анджела. Они сразу направились к Талли и Бумерангу.

Талли кивнула Джулии, заметив про себя, что ее подруга похудела и выглядит немного печальной.

— Джул, а где Лаура? — спросила Талли.

— А-а, она… — Джулия неопределенно махнула рукой. — Она поехала навестить свою мачеху в Огайо.

— Мне казалось, что вы всюду ездите вместе, — заметила Талли.

— Ш-ш-ш, — громко сказала Анджела. — Прикуси язычок. В кои-то веки моя дочь приехала домой на Рождество.

Талли и Джулия улыбнулись друг другу.

— Привет, Талли, — раздался голос позади нее.

Лицо Талли было абсолютно спокойным, когда она обернулась и встретила взгляд Джека.

— Привет, — ответила Талли, стараясь скрыть радость, прорывавшуюся в ее голосе.

— Дядя Оз! — воскликнул Бумеранг, путаясь в ногах Джека. — Дядя Оз!

Дядя Оз? Джулия удивленно взглянула на Талли, потом повернулась к Джеку и спросила:

— Как дела, Джек? Что ты здесь делаешь?

— Привет, Джулия, — ответил он, слегка кланяясь Анджеле. — То же, что и ты. Приехал домой. — Потом повернулся к Талли и спросил, слегка улыбаясь и все еще держа за руку Буми:

— Ну а как ты?

— Нормально, даже хорошо.

— Как твоя мама, Талли? — поинтересовалась Анджела. — Я слышала, ей опять хуже.

— Сейчас все в порядке, — ответила Талли, неохотно, оборачиваясь к Анджеле. — Она уже ест твердую пищу и выговаривает все гласные.

Анджела не улыбнулась.

— Все нормально, Анджела, правда, — снова сказала Талли, испытывая страстное желание повернуться к Джеку.

— Талли, — сказала Джулия, когда они остались вдвоем, — я чувствую, ты что-то от меня скрываешь. Кто такой дядя Оз?

— Джек, кто же еще? — ответила Талли, радуясь возможности произнести его имя вслух.

— «Джек, кто же еще», — передразнила ее Джулия. — Так расскажи же, Талли.

— Рассказать что?

— Что-нибудь. Но лучше расскажи мне все, — требовала Джулия.

Талли подумала, затем сказала:

— Бумеранг хочет маленькую сестренку.

— Талли! — вскрикнула Джулия.

Талли рассмеялась.

— Тебя давно не было в Топике.

— Прости. Мы с Лаурой вечно так заняты… Как твоя мама?

— Кое в чем с ней легче, чем с твоей. Моя мать не задает вопросов.

Джулия согласно кивнула.

— Но расскажи же мне, как Робин? — попросила она.

— Хорошо. Много работает.

— А почему он не пришел с тобой в церковь? — спросила Джулия.

— Готовит обед. Сейчас я пойду есть его стряпню. А почему Лаура не приехала с тобой? — в свою очередь задала вопрос Талли.

— Мы съедемся вместе через две недели. Мы решили… — Джулия колебалась. — Лаура решила, — поправилась она, — что будет неплохо, если мы какое-то время поживем отдельно. Возможно, она права. Я-то думала, что мы всегда будем вместе.

Джулия выглядела такой расстроенной, что Талли не знала что сказать и спросила:

— А где ее мама?

— Умерла, я думаю.

— Ладно, мне пора. Я так рада, что ты приехала. Наконец-то мы поговорим.

Джулия старалась казаться жизнерадостной.

— Ты хочешь о чем-то со мной поговорить? — спросила она.

Это было правдой. Временами Талли очень хотелось кое о чем поговорить с кем-нибудь. Но сейчас ей надо было поторопиться домой. Робин ждал ее к обеду, зажарив огромную роскошную индейку.

— Ни о чем конкретном, — ответила Талли. — Я должна идти, Джул. Робин просто убьет меня, если я не приду вовремя. Он в первый раз жарит индейку.

— Если тебе нечего рассказать, то хотя бы объясни, почему ты была так счастлива видеть Джека.

— Я была счастлива? Я ведь не говорила, что рассказать нечего? Я только сказала: ничего конкретного.

Джулия мягко погладила руку Талли.

— Талли, бедная. Ты, должно быть, так одинока.

Талли убрала руку, но чувство счастья так и не покинуло ее.

— Я не одинока, — возразила она. — У меня есть муж, ребенок, работа и мать, которой я — спасибо Господи — уже по второму разу перечитываю вслух Агату Кристи.

— И Джек, — добавила Джулия.

Талли покачала головой.

— Ему я не читаю Агату Кристи.

— Талли!

— Нет, правда. Ни разу не читала, — сказала Талли.

— Талли!

Талли внимательно посмотрела на подругу.

— Он мой друг. Понимаешь? Мой друг. И все.

Джули бросила на Талли быстрый взгляд из-под прищуренных век и покачала головой.

— Ох, Талли, Талли. Ты не первая, кто за последние семь лет отправляется по следам Дженнифер. Но ты только в начале пути. Помоги тебе Бог. И да поможет он Робину тоже.

Талли поднялась.

— Не понимаю, о чем ты. Да, миссис Мандолини сделала все возможное, чтобы смириться с потерей Дженнифер. И я в порядке, поверь мне. Все будет хорошо.

— Надеюсь, что так, — вздохнула Джулия.

Она проводила Талли до дверей.

— Ты похудела, Джул. Не очень, но похудела. Отпустила волосы. Ты теперь настоящая хиппи.

— Хиппи, сборщик зерна, цыганка, — печально откликнулась Джулия. — Это все про меня.

Талли обняла подругу.

— Да, вы с миссис Мандолини сделали все, чтобы смириться со смертью Дженнифер. Это так, — сказала Талли.

— Хватит, — отрезала Джулия. — Ну все, береги себя.

Талли все еще продолжала обнимать Джулию.

— Что-то случилось, Джул? Что-то не так?

Джулия лишь отмахнулась.

— Не бери в голову. Все в порядке. Я просто никак не привыкну обходиться без нее, понимаешь?

— Но ведь прошло семь лет, Джул?! — воскликнула Талли.

Джулия недоуменно взглянула на Талли, потом рассмеялась.

— Ну что ты! Я же имела в виду Лауру, — сказала она.

Несколько дней спустя Талли пошла в церковь без Бумеранга. Джек уже поджидал ее там. «Какой он красивый», — подумала Талли, чувствуя, что у нее перехватывает дыхание. В коричневой кожаной куртке, с черным шарфом и неизменных джинсах он и вправду был очень хорош. Она подошла, и они улыбнулись друг другу. Джек, который все время держал руки за спиной, теперь протягивал ей букет белых роз.

— Где ты их взял? Зимой их нет ни в одном магазине, — удивилась Талли,

— Это тебе, — только и сказал Джек.

Но Талли не спешила взять букет.

— Спасибо, Джек, — произнесла она совсем тихо, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Может быть, мы прикрепим их к розовому кусту? В конце концов что мне с ними делать?

— А что будет делать с ними она? — спросил Джек.

За новогодним столом у Брюса и Линды Талли думала о том, что сейчас делает Джек. Ей вспомнился Новый год семь лет назад, когда Джек, казалось, был увлечен Дженнифер, так нежно ухаживал за ней, — и Талли испуганно постаралась поскорей отогнать от себя эти мысли. Но, помимо ее воли, где-то на заднем плане ее сознания продолжалась эта почти невидимая работа, и вдруг с очевидностью, причинившей ей боль, она поняла, чего хочет. Талли хотела, чтобы Джек был увлечен ею.

Джек пригласил Талли вместе отметить ее двадцать пятый день рождения. Вообще-то настоящий день рождения приходился на четверг, и этот день Талли провела с Робином. Но в субботу Робин уехал в Манхэттен вместе с Бумерангом и собирался заночевать у Брюса. Он, конечно, звал ее с собой. Но Талли, как обычно, отказалась. Робин не спросил у Талли, что она собирается делать субботним вечером, а она не сочла нужным докладывать.

Талли поехала к Святому Марку и стала ждать Джека. На ней были черные брюки и белая блузка, Джек подъехал к семи. Они отправились в Канзас-Сити и заняли столик в маленьком французском ресторанчике с забавным названием.

Полумрак. Французская речь. Скрипач. В нескольких футах от них площадка для танцев. Сладкое вино. Она пила, а он говорил. Она смеялась его шуткам. Они ели.

И где-то во время трапезы, где-то между основным блюдом и десертом, после того, как они выпили уже по третьему бокалу, но еще до того, как успели убрать тарелки, после того, как она спросила его, когда он снова уедет, и до того, как он спросил ее о работе, она взглянула на него через стол. Он что-то рассказывал, как рассказывал всегда — с необычайной живостью и воодушевлением, и подумала: «Бог мой, разве у него не самые красивые губы в мире?»

Это испугало и смутило Талли. Она сосредоточенно уставилась в свою тарелку, хотя у нее вдруг пропал аппетит. Она подняла глаза, встретилась с его взглядом и испуганно отпрянула, — так откатываются волны Тихого океана, разбиваясь о прибрежные утесы. Его глаза были мучительно великолепны и серьезны. Его глаза и губы. Губы казались кроваво-красными, но глаза, глаза были светлые, неопределенного оттенка, что-то между зеленоватым и нежно-голубым. Она не могла понять. Не могла бы назвать цвет этих глаз. Да и кто бы мог? Все это время она не отрываясь вглядывалась в его лицо. Так же, как она рассматривала его прошлым летом, на песке у озера Вакеро, или когда он катал ее на лодке под сверкающими лучами летнего солнца, или когда он потешался над ней, а она над ним, — она так и не разглядела цвета его глаз. И теперь, ошеломленная, Талли не отводила взгляда.

— Натали, ты что, — не слышала ни одного слова из моего рассказа?

Талли поднесла руку к лицу. Щеки горели. Она не знала, что ответить. Рассматривала его рот. «Где я была? Что так поглотило мое внимание? — размышляла Талли. — Он уже не первый год разговаривает со мной этим ртом, и я никогда не замечала, как прекрасен, как он прекрасен, как чувствен, как совершенен». Талли не в состоянии была дальше смотреть на него, она опустила глаза к грязным тарелкам. Его указательный и средний пальцы коснулись ее подбородка, заставив поднять лицо. Он не убрал руку, встретившись с ней взглядом.

— Что? — тихо спросил Джек. — Что?

«У меня пропал голос, — подумала Талли. — И все это написано у меня на лице. Все мои чувства отражаются на моём лице».

— Ничего, — собственный голос показался ей чужим.

— Почему ты не обращаешь на меня внимания?

«Внимания? Я? Я просто в восхищении. Разве я не обращаю внимания?» — спросила она себя, а вслух сказала:

— Я? А ты?

— Талли, когда я с тобой, я только на тебя и обращаю внимание.

— Это неправда, — храбро возразила она. — Ты путешествуешь. Красишь дома. Твоя жизнь — в Калифорнии.

— Но когда я с тобой, я занят только вашей милостью.

Талли почти хотелось, чтобы завязался флирт. Она ничего не могла с собой поделать, ей хотелось распушить волосы перед ним, кокетливо улыбнуться, повернуть в самом выгодном свете голову, хотелось… чего-то. Ее хватило только на то, чтобы, закрыв лицо руками, спросить:

— Ты обращаешь на меня внимание? Правда? Какого же цвета у меня глаза?

Джек так долго молчал, что она не удержалась и взглянула на него сквозь пальцы. Глядя на нее с чувством, которое Талли затруднилась определить, он качал головой.

— Талли, Талли, Талли, — произнес Джек наконец. — Натали. Лучше я спрошу тебя. Какие у меня глаза, Талли Мейкер?

— Я спросила первая. — Она давно перестала поправлять его, когда он называл ее девичьей фамилией.

— Серые, — немедленно ответил Джек. — Как понедельник.

«Серые, как понедельник. Серые. Как понедельник». Она продолжала смотреть на него сквозь пальцы.

— Серые, — повторил он, убирая руки от ее лица. — Как мои.

Она внимательно всмотрелась в его лицо, радуясь, что может сделать это, не испытывая неловкости.

— Они казались мне зелеными, — сказала Талли.

— Серые. Как твои, — повторил Джек.

«Серые, как понедельник. Серые, как мои. Джек Пендел», — звучало в ушах Талли. Талли взглянула на его мягкие на вид, такие красивые губы, и единственное, чего она хотела в этот момент, что навязчиво крутилось в ее сознании, не давая перевести дыхания, — это желание, чтобы Джек поцеловал ее. «Я хочу, чтобы ты поцеловал меня. Поцеловал меня. Коснулся моего лица, поцеловал мои губы. Серые понедельники. Серые глаза. Поцелуй меня. Здесь, сейчас, склонись ко мне, наклони ко мне голову, дай заглянуть в твои серые глаза, твои серые понедельники, прижми свои губы к моим, о, Джек, забудь, пожалуйста, что мы пережили за эти десять лет. Забудь, как я танцевала на столе, пьяная, с обнаженной грудью, забудь мою лучшую, умершую подругу, любившую тебя, забудь другую, самую красивую девушку Топики, любившую тебя. Забудь о том, что я замужем и у меня есть сын, забудь зовущую тебя Калифорнию, ее пальмы, потому что я так же сильно зову тебя, милый, иди же ко мне, ближе, иди же и утоли мою жажду. Замолчи и коснись меня своими белыми большими руками, подари мне свои поцелуи, как ты даришь мне белые розы, подари мне свои губы и свои руки, — я теряю голову, когда вижу их. Загляни же в мои серые глаза и поцелуй меня. Мой желанный, я жажду твоих прикосновений и твоих поцелуев, и если ты так же хочешь этого, то почувствуешь, как я зову тебя, и поцелуешь меня».

Джек все говорил, а Талли слушала. Когда он задавал ей вопросы, она старалась отвечать, но ей казалось, что не она, кто-то другой говорит эти незначащие фразы. Она совсем растаяла, по венам текла не кровь, а теплое молоко, а в голове ее крутится бесконечная пластинка. Сейчас Талли словно впервые увидела Джека. Словно это было их первое свидание. Казалось, даже скрипка плачет ей: «Талли повстречала Джека…» Джек Пендел. Даже его имя звучало теперь как-то по-новому. А все остальное больше не имело значения.

— Ты не хочешь потанцевать, Талли? — спросил он.

— А? — Она словно очнулась от сна.

Он взял ее за руку.

— Пойдем потанцуем.

Талли покачала головой.

— Мне незнакома эта вещь.

Но Джек поднялся и потянул ее за руку. Она пошла за ним. На паркетной площадке — двенадцать на двенадцать футов — уже кружились несколько пар. Других пар. «Слова звучат фантастично, — думала Талли, — даже если не произносить их вслух. Мы не пара. Мы Джек и Талли, и все, что связывает нас, это цветы, которые мы каждое воскресенье приносим на кладбище. Джек и Талли, мы не пара». Рука Джека легла на спину Талли, на ее шелковую блузку, пониже лифчика, но выше пояса брюк. Другой рукой он сжал ее ладонь и вывел на середину площадки. Его рука была большой, сильной и теплой. Талли боялась, что ее рука окажется липкой Другую руку она положила ему на плечо. Ей хотелось обнять его за шею, но при его росте так танцевать было бы неудобно… Она вспомнила, как они танцевали на свадьбе Шейки. Она вспомнила все их разговоры, время, которое они так хорошо проводили вместе на озере. Робин казался всего лишь миражом, она забыла его. Только ее чувства сейчас имели значение, только Джек существовал для нее. В тот вечер они танцевали только медленные танцы, нежно прижавшись друг к другу. Она чувствовала запах его кожи, его волос, он ощущал тяжесть ее руки на своем плече. Но было что-то еще. Ее правая нога коснулась его коленей. От этого прикосновения в ней вдруг вспыхнул такой огонь, что она поняла: она никогда себя не знала Но по тому, как он вел ее в танце, было понятно, что он чувствует то же. Они почти не говорили, она не смела поднять на него глаза.

Подбородок Талли прижимался к белой рубашке Джека, он склонил лицо к ее волосам. Иногда она чувствовала, как его скула касается ее виска. Отдавшись на волю чувств, разбуженных музыкой и близостью Джека, Талли мечтала, чтобы танец никогда не кончался. Но смолк последний аккорд, и они вернулись за свой столик.

Джек расплатился, помог ей надеть пальто, распахнул перед ней дверцу машины, и они поехали назад, в Топику.

Они остановились возле церкви, но Талли не хотелось выходить. Ей хотелось оставаться в его старом зеленом «мустанге», и чтобы за окном был снег, а внутри — его губы. И все желания, все страхи всей ее жизни были ничто по сравнению с этим яростным, необоримым желанием. Руки Талли тряслись. Она боялась слово вымолвить.

— Спасибо, что разрешила мне пригласить тебя, — донесся до нее голос Джека.

— Нет, Джек, — старательно выговорила она. — Это тебе спасибо.

Он улыбнулся.

— Когда я впервые увидел тебя в «Тортилле Джека», я думал, тебе лет двадцать. Я сидел там тайком — шестнадцатилетний неоперившийся юнец, пил пиво, смотрел на танцовщиц и думал, что ты зря растрачиваешь в этой дыре свой талант. «И почему она не в балетной школе? — думал я. — Тратит себя в этом вонючем кабаке».

Талли вежливо улыбнулась. Она почти не разбирала его слов, только слушала его голос.

Джек продолжал:

— А когда я увидел тебя во второй раз — ты, конечно, опять выиграла соревнование — я понял, что ты еще ребенок. Тощая девчонка.

Она слабо улыбнулась, припоминая:

— Не такая, как сейчас, да?

Джек покачал головой.

— Совсем не такая.

— А тощей я тебе нравилась?

— Сейчас гораздо лучше, — сказал он, и Талли почувствовала, как ноет низ живота. — И знаешь что? — продолжал он. — Тебя выдали глаза. Они были такие печальные. Полные… ну, не знаю чего. Детской боли, может быть.

Талли передернуло.

— Какая боль, Джек? Какая печаль? Просто пьяные.

Он медленно покачал головой.

— Я тебе не верю, Талли Мейкер.

Талли ничего не ответила, и он снова заговорил.

— Держи хвост пистолетом, Талли. Попроси мужа почаще водить тебя потанцевать.

— Он иногда водит, — отозвалась Талли, вдруг смутившись. Робин был последним человеком на земле, о ком ей сейчас хотелось вспоминать.

— Пусть водит чаще.

— Я и сама иногда танцую,

— Я знаю, но, когда одна, это не в счет. — Талли глубоко вздохнула. Ей очень хотелось задать ему один вопрос, он мучил ее уже два года. И места лучше, чем эта погруженная в полную темноту, без единого проблеска света, машина, было не найти. Откашлявшись, Талли решилась:

— Мм… Джек, кстати о «Тортилле Джека»… скажи… ты… мы с тобой танцевали там вместе?

Он попытался взглянуть ей в глаза, и Талли покраснела. Она благодарила ночь, темноту за то, что не может разглядеть истинного выражения глаз Джека.

— Да, Талли, мы танцевали вместе, — сказал Джек таинственным, приглушенным голосом. — Я полагаю, не будет большой наглостью спросить, помнишь ли ты, как танцевала со мной?

Она чувствовала в его вопросе какой-то подвох. Не стоило ему спрашивать, помнит ли она его среди огромной массы парней, с которыми она танцевала. Талли, тяжело дышала. А в это время он старался не дать ей прочесть по его глазам, какие чувства обуревают его. «Что же это? — думала Талли. — Опять есть что-то, чего не помню я, но хорошо помнит Джек. Он столько всего помнит о нас, хотя я была убеждена, что вообще не имею о нем ни малейшего представления».

— Я думаю, ты меня с кем-то путаешь, — сказала Талли.

— Почему ты так говоришь? — спросил он.

Талли хотелось сказать ему что-то хорошее, что-то, что снимет с него напряжение.

— Я должна была запомнить тебя, Джек Пендел.

Он покачал головой.

— О, Талли, дай мне передышку. Ты бывала на Холме уже пару лет до того, как мы познакомились. Ты казалась такой уставшей от всех этих… танцев.

Талли принялась рассматривать руки, а Джек продолжал:

— В тот субботний вечер я был для тебя всего лишь лицом в толпе. Никак не удавалось пригласить тебя на танец. — Он улыбнулся. — Тогда я был недостаточно хорош для тебя, Талли Мейкер.

Прежде чем она успела возразить, он продолжил:

— Нет, не спорь, это не имеет значения. Я помню, как это было.

— Хочешь рассказать мне? — спросила Талли.

— Не очень, тебе будет неприятно. Сидеть и слушать, что именно ты не помнишь о том времени, когда нам было шестнадцать…

Она уже нервничала. Она вся пылала, а щеки заливал румянец.

— Рассказывай, Джек, — тихо попросила Талли. — Все будет в порядке. Я хочу знать.

Джек глубоко вздохнул и повернулся к Талли.

— Была суббота. Было уже очень поздно, — начал он. — Ты только что с успехом исполнила один из твоих номеров.

— Полагаю, это значит, что я закончила танцевать на столе?

— Ну-у… да.

«Я хоть была одета? — хотелось спросить Талли. — Какой ужас! Какой стыд!»

— Ты… на тебе… м-м-м… было не слишком много одежды.

Талли совсем спрятала лицо.

— На тебе был узкий топик или что-то в этом роде, и короткая-короткая юбка. И высокие каблуки.

Талли испытала огромное облегчение.

— Потом ты спрыгнула со стола, и целая толпа парней бросилась приглашать тебя танцевать. Я тоже очень хотел танцевать с тобой, но я стоял далеко, в углу, а ты была просто нарасхват. Я ждал минут двадцать, может быть, полчаса. Шесть песен. — Джек улыбнулся. — Я сосчитал. Шесть песен, а потом я увидел, что один мой приятель танцует с тобой. Даже не приятель, так, знакомый. Я подошел к вам… — Джек выдержал паузу, — а ты взяла меня за руку и стала танцевать с нами обоими.

— Похоже, я была порядком пьяна.

«Хотелось бы мне быть пьяной сейчас», — подумала Талли.

— Мы все были порядком пьяны, — продолжал Джек, — помню, сколько мы тогда выпили пива. Потом, в середине песни, тот парень ушел и мы танцевали уже вдвоем.

Талли хотелось плакать. Это было ужасное время в ее жизни. Это были безумные, пьяные, выброшенные годы, она тогда пыталась как-то заполнить ужасную пустоту внутри себя и не могла, которые потом пыталась выбросить из памяти, и опять-таки не могла. И вот теперь перед ней сидит человек, Джек, в сущности, чужой ей человек, который отлично помнит ее в то кошмарное время и рассказывает о нем с нежной ностальгией.

— Ну, и как это было? — продолжала задавать вопросы Талли.

— Слишком быстро. 1977 год. Я даже помню ту песню.

— 1977-й? Это, должно быть, «С тобой мне хочется танцевать».

— По правде говоря, это было «Не оставляй меня». Середина песни. Ты меня едва видела, ты много выпила и устала, но ты улыбалась, придвинулась поближе, и что-то сказала. Ты сказала что-то вроде «Гляди-ка, какой застенчивый!»

Талли закрыла лицо руками.

— Ну-ну, Талли, — утешил ее Джек. — Это всего лишь воспоминания.

Талли отняла руки от лица, в голове у нее звучала песня «Пинк Флойд».

«Моментальный снимок в семейном альбоме, папочка, — что еще ты оставил мне? ПАПА! Что еще ты оставил мне?»

— Всего лишь? — переспросила она.

— А как бы ты хотела?

— Да, именно. Но рассказывай дальше. Было что-то еще?

— К несчастью, больше ничего, Ты была очень сексуальной тогда, Талли. Потрясающе сексуальной для такого, как я, семнадцатилетнего пацана. Я просто не представлял, что мне с тобой делать.

— Я была глупой девчонкой и казалась себе ужасно взрослой, — сказала Талли.

— Думаю, иначе и быть не могло, — подтвердил Джек.

— Так я перестала танцевать с тобой?

— Да, и скоро, очень скоро. Но до того… ты так крепко, прижалась ко мне. — Джек слегка смущенно покашлял. Очень крепко. Это были почти объятия… Ты понимаешь, что я хочу сказать?

«Боже мой! Понимаю ли я, что он хочет сказать?» Она очень любила так танцевать и заглядывать в глаза своим партнерам, в чьих объятиях она кружилась. Но совершенно невероятно, что одна пара их тех глаз наблюдает сейчас за ней. Невероятно!

— Это уже чересчур, — сказала Талли.

— Да, — теперь голос Джека звучал почти так же тихо, как голос Талли. — Я не мог не среагировать на твои прикосновения. Я… Мне было всего семнадцать, я был весь в твоей власти, и ты, конечно, почувствовала мою реакцию. — Джек говорил это и смотрел в сторону, не поворачиваясь к Талли. Она с силой сжала коленями ладони, чувствуя, что они становятся влажными. Талли и сама вся покрылась испариной.

А он продолжал:

— И ты сказала: «Ого, да ты, оказывается, не такой уж застенчивый», — а потом поднялась на носочки и потянулась ко мне губами.

Талли была мокрая, как мышь. Одежда липла к телу. На лбу блестели бусинки пота.

— И я?.. — то ли произнесла, то ли выдохнула она. — Я поцеловала?..

Он грустно улыбнулся и обернулся к ней.

— Вот вопрос, так вопрос. Лучше пусть это будет второй мой секрет.

— Джек, пожалуйста!

— Нет, Талли, — ответил он. — Ты не поцеловала меня. Ты только привстала на носочках, видимо, ожидая, что я наклонюсь к тебе, но я растерялся, и ты убежала от меня к другим поклонникам. Возможно, ты вообще не собиралась целовать меня, просто хотела подразнить. Но ты смеясь убежала прочь, и я никогда не мог забыть этого.

Минуты две они сидели молча. В эти мгновения Талли, как никогда раньше, желала, чтобы Джек Пендел поцеловал ее в губы.

— Что ж, полагаю, ты скоро тронешься в путь, — произнесла наконец Талли.

— Да, в это время года мне не хватает солнца. Поеду искать его. Сан-Диего, Мехико.

— Ты и в Мехико красишь дома? — спросила она, только чтобы не расставаться.

— Я не работаю в Мехико. Там я поклоняюсь солнцу.

— Оно не ослепит тебя после столь длительного отсутствия? Даже в Топике солнце достаточно яркое. Что уж говорить про Мехико.

— Да, но когда я устану от него, я вернусь в Топику. А сейчас здесь станет холодно.

— Да, — Талли скривилась, словно от зубной боли. — Я бы тоже уехала.

— Талли, ты разговариваешь со своей мамой? — спросил Джек.

— Я читаю ей, наливаю чай. Разве это не то же самое?

— Нет, — сказал Джек. — Ты сердишься на нее?

— Только за то, что она так долго живет, — ответила Талли, но, увидев выражение лица Джека, быстро сказала: — Я не сержусь на нее. Просто мы практически не разговариваем.

— Так на кого же ты сердишься?

На свете всего было два человека, которых не могла простить Талли, и оба они уже умерли. Она отрицательно покачала головой и поднялась, собираясь уходить.

— Подожди, — хрипло сказал Джек, удерживая ее за руку.

Он притянул ее к себе и обнял. Одна его рука гладила ее спину, другая нежно перебирала волосы. Объятие было быстрым и сильным.

— Будь здорова, Талли, — прошептал Джек, — поздравляю с днем рождения!

Талли прижалась лицом к шее Джека, к его волосам. Она вдыхала их запах, и ей казалось, что именно так должны пахнуть светлые волосы настоящего мужчины. Талли подняла голову и высвободилась из его объятий.

— Пока, Джек. Возвращайся скорее, — с трудом сказала она.

Он отпустил ее. Она вышла и, обогнув машину, подошла к окну с его стороны.

Джек открыл окно, а Талли хотела что-то сказать, но не знала что, поэтому спросила:

— Может быть, ты покрасишь мой дом будущим летом?

Уже в тот момент она скучала по нему, ужасно скучала по его серым глазам и красным губам, а он сидел перед ней в своем «мустанге».

— Все последние три года я собирался покрасить твой дом, — сказал Джек, заводя машину — И он действительно нуждается в покраске, Талли.

глава пятнадцат