аяПОКРАСКА ДОМАЯнварь 1986 года
В следующие четыре месяца Талли пришлось нелегко. Она работала и возилась с сыном, которому исполнилось четыре года. Она ходила к Святому Марку и читала матери вслух, встречалась с Шейки, разок сходила поужинать с Аланом после работы, занималась любовью с мужем, но в душе не придавала всему этому значения. Она тосковала по Джеку.
Талли скучала без него, когда читала вслух по вечерам, гадая, а читал ли он Диккенса и нравится ли он ему, а если да, то понравилось бы Джеку слушать ее, чтение.
Талли скучала по нему, когда она шла на работу и когда возвращалась домой, когда искала место, чтобы припарковать машину, и когда ехала через весь город, чтобы забрать Бумеранга, которому не нравилось ходить пешком.
Талли скучала по нему, когда ела спагетти, и думала, любит ли их Джек, или понравилось бы ему, как она их готовит. Талли была почти готова задать этот вопрос Шейки и поинтересоваться, готовила ли она для Джека, но вовремя остановилась.
Купаясь, Талли думала о том, как моется Джек, и ужасалась неотступности этих мыслей. Они неотвязно преследовали ее целые дни, и она со страхом ждала ночи. Временами, стыдясь самой себя, когда в постели Робин вслух звал ее по имени, шептал нежные прозвища, Талли Де Марко закрывала глаза и представляла, что касается плеч Джека, его светлых волос, прижимается к его груди, ласково гладит его спину… Теперь Талли никогда не открывала глаз, пока Робин не оставлял ее в покое.
Талли начала готовить. Вернувшись домой как-то вечером, Робин застал ее на кухне, сосредоточенно читающей поваренную книгу Джулии Чайлд.
— Что ты делаешь, Талли? — поинтересовался он.
— Ш-ш-ш, я пытаюсь сосредоточиться.
Но к половине девятого Талли все-таки подала на стол картофель «о гретэн».
На следующий день Талли отважилась на тефтели, а еще через день — на ростбиф.
Но самое ужасное, что Талли не с кем было поговорить. Джулия, единственная, кому Талли решилась бы излить душу, была Бог знает где.
И вот, не имея возможности с кем-нибудь поделиться, Талли обернулась к единственному человеку, который был под рукой, — к Робину. И Робин всю зиму и всю весну торопился домой, ел то, что готовила Талли. Конечно, Талли не могла говорить с Робином о Джеке. Но муж ел ее стряпню и всякий раз хвалил ее, хотя и довольно сдержанно. Но Талли и это было в радость. Даже мать Талли, казалось, была довольна переменами в дочери.
— Совсем неплохо, — сказала как-то вечером Хедда, попробовав заливное, приготовленное Талли, — после последнего удара ее речь практически восстановилась.
Перемены были благотворны для Талли. Она, свято верившая в то, что ей ничто не нужно, остро нуждалась теперь в двух вещах: ей нужен был Джек, и ей нужно было с кем-то говорить о нем. А пока она готовила и представляла себе, что готовит для Джека и он ест ее стряпню.
Талли почти перестала видеть сны. Почти. И те, что снились ей теперь, почти всегда были связаны с Джеком. Ей снилось: она стоит на стуле под деревом, или в ванной, входит Джек, одной рукой он держит ее, а другой выдергивает из-под нее стул. Талли не любила эти сны. Она просыпалась и долго не могла заснуть. Но во сне она, наконец, видела его лицо. Чувствовала, как он касается ее ноги.
И каждый раз, после бурных любовных игр с Робином, Талли снилось, как они с Джеком плывут в лодке, а Бумеранг возится со своими ведерками, что-то строит из песка на берегу. Все было, как обычно, как и должно было быть. Но в конце сна Талли бросала взгляд на берег и видела, что там вместо Бумеранга сидит Робин. И Талли просыпалась, переполненная стыдом и страхов. А Робин спал, мирно посапывал, утомленный долгим рабочим днем, и Талли смотрела на него и нежно гладила его волосы.
Работа была сплошной рутиной, но Талли не бросала ее. Сейчас она сражалась за увеличение испытательного срока для приемных родителей Это был бы уже шаг в нужном направлении. Алан, Джойс и Сара составляли теперь для нее отчеты. «Магистр Талли, — говорила она себе, вспоминая Джека в актовом зале Канзасского университета. — Магистр Талли».
И мало-помалу ее усилия начали приносить плоды. Хотя чаще всего Талли убеждалась в обратном. Это казалось ей порочным кругом: дети, взятые из неблагополучных семей, хотели только одного — чтобы их вернули к родителям. Чем хуже был дом, тем больше рвался туда ребенок. Все попытки Талли найти этим обездоленным детям хороших приемных родителей лишались смысла. Они хотели только одного, чтобы им вернули папу и маму.
Обычно так и было — дети возвращались в родные семьи, если только те давали на это согласие.
Одна из лучших приемных семей, Даяна и Пол Шеннон, взяли на воспитание пятилетнюю девочку, Кристу. Она прожила у них два года, и Шенноны хотели удочерить ее, в то время как родители девочки были заняты своими проблемами. Первое время, когда Талли пыталась разговаривать с настоящими родителями Кристы, они все больше молчали. Потом они начали говорить о том, как они любят Кристу, что она их единственный ребенок, как многим пожертвовали ради нее. На самом деле они практически ею не занимались.
Так Криста попала в дом мистера и миссис Шеннон, которые окружили девочку такой любовью и заботой, что Талли, глядя на них, невольно вспоминала семью Мандолини.
И вот спустя два года истинные родители Кристы осуществили свое давнее желание. То, чего им так не хватало в жизни. Теперь они ждали еще одного ребенка! И мать Кристы, снова забеременев, хотела вернуть старшую дочку в семью.
Талли зубами и ногтями боролась против возвращения Кристы в лоно семьи — боролась против Лилиан, против мистера Хиллера, против психологов, которые наперебой доказывали, что цель их агентства не в том, чтобы обеспечивать приемных родителей детьми, а в том, чтобы находить «временные» дома для детей, чьи родители «временно» не в состоянии о них заботиться. Слишком много, черт возьми, этих «временно», как сказала им всем Талли.
Талли пыталась доказать то, что ей было абсолютно ясно: через пару месяцев под их опеку вернется не только Кристи, но и ее новорожденный брат или сестричка, а мистер и миссис Шеннон тем временем могут взять в дом другого ребенка.
Но попытки Талли ни к чему не привели. Криста вернулась к родителям.
Однако мистер и миссис Шеннон поступили умно. Они отказались брать на воспитание другого ребенка, предпочитая дожидаться, когда к ним вернется Криста. Талли обещала, что передаст девочку только им, и посоветовала начать оформлять бумаги на усыновление.
Даяне и Полу Шеннонам не пришлось долго ждать. Когда сестренке Кристы исполнилось три недели, их мать посчитала, что совершила ошибку, причем не только с возвращением Кристы, но и с рождением еще одного ребенка.
— Я еще не нашла своего места в жизни, миссис Де Марко, — заявила она Талли, когда та приехала забирать Кристу и ее сестренку.
— Нет, отчего же, — ответила Талли, держа на одной руке младенца, а другой сжимая ручонку Кристы. — По-моему, как раз нашли.
За все время своей работы Талли не видела, да и не ожидала, что увидит восторг на лицах людей. Но ей повезло. Она была потрясена тем, сколько счастья и радости доставило бездетным Даяне и Полу Шеннонам возвращение в их дом Кристы. Со слезами на глазах они обнимали вновь обретенную девочку.
«Надо уходить, — думала Талли. — Я занимаюсь не тем делом. Надо перейти в отдел усыновлений». Их единственная цель — сделать счастливыми стольких людей, на скольких им хватит сил, тогда как я сею вокруг только страдания. Прижигаю раны каленым железом. Разве не так?»
Талли одиноко тосковала по Джеку. Вечерами она раздевалась, подходила к зеркалу и рассматривала себя, поглаживая грудь и живот. «Я уже не выгляжу так, как выглядела в шестнадцать, — говорила она себе. — Я не выгляжу так, как я выглядела тогда, когда приходила в прокуренный бар с сотней долларов в кармане, чтобы тереться там об таких мальчишек, как Джек.
Я не выгляжу и так, как я выглядела на вечеринке у Дженнифер, когда он узнал меня, девчонку с Холма. Взгляни на меня теперь, взгляни на мой живот, на мои бедра. С тех пор как я родила Бумеранга, они навсегда потеряли свою форму». Она не могла не признать, что ее грудь выглядит еще вполне возбуждающе, но все равно она уже не могла обходиться без лифчика. «Мои прямые и длинные волосы выглядят неплохо», — думала она. Что действительно сводило Талли с ума, так это невозможность выглядеть шестнадцатилетней худышкой, выкрашенной под блондинку, с обильным слоем макияжа. Теперь она была матерью и выглядела как мать.
А при встречах с Шейки ее начинали переполнять далеко не лучшие чувства. Нелегко было видеть эти голубые глаза, сочные красные губы, стройную фигурку, несмотря на то, что Шейки успела уже родить еще одного ребенка. Талли возмущало, что в отличие от нее подруга стала еще привлекательней, чем в ранней юности.
Тогда Талли вспоминала, что у них с Джеком глаза одного оттенка, что они оба любят «Пинк Флойд», что они вместе катались на лодке и у них была общая подруга, с которой они вместе играли в мини-футбол в Шанга Парке. Но даже это не утешало Талли, когда она ревниво рассматривала белокурую гриву Шейки.
Четыре месяца Талли мучилась размышлениями о своей внешности и вспоминала волосы Джека цвета солнца. Вспоминала его красный свитер. Вспоминала, как он прыгнул в озеро Вакеро.
Наступило первое июня, и Талли забыла обо всем: о работе, о Шейки, о домашних хлопотах — она ждала, что вот-вот появится Джек.
Робин, никогда не бравший отпуска и не желавший оторваться от своего футбола, неожиданно предложил Талли куда-нибудь поехать.
Это застало Талли врасплох. Все эти годы она каждое лето мечтала куда-нибудь съездить, теперь же она была категорически против.
— Может, прокатимся в Калифорнию? У нас ведь так и не было медового месяца, — сказал Робин.
— Я не знаю… — нерешительно ответила Талли. Она хотела поехать. Но не в этом году. В прошлом. В позапрошлом. Тогда бы она обрадовалась. Но тогда Робин был слишком занят, и Талли перестала мечтать. А в этот год путешествие не входило в ее планы. — Может быть, на будущий год? — предложила она.