У папы и Хэнка были свои привычки. Каждую субботу и каждое воскресенье после завтрака они шли в лавку, где продавали сласти, и покупали газету и каких-нибудь леденцов. Мне очень хотелось ходить вместе с ними, и однажды я попросила папу взять меня с собой, но он сказал: «Натали, мы скоро вернемся. Мы что-нибудь принесем тебе, Натали».
Однажды субботним утром отец, как всегда, позавтракал с нами, потом сполоснул свою миску, обулся, обул Хэнка и сказал, как обычно: «Хэнк и я пойдем прогуляться. Мы скоро вернемся». Я сказала: «Возьмите меня». Он ответил: «Натали, Талли, мы скоро придем. И обязательно что-нибудь принесем тебе. Правда, Хэнк?» И Хэнк, которому только что исполнилось два года, пропищал: «Да, Тави хочет конфету».
Папа надел свою кепку и натянул маленькую панамку на Хэнка. Был июль — очень жарко и сухо. «Я скоро вернусь, Хедда», — сказал он, как говорил каждую субботу. Мать кивнула, даже не повернув головы.
«Оставь свою игрушку, — сказал папа Хэнку. — Мы скоро вернемся». Почти целый год, каждую субботу, они уходили гулять без меня, но в этот раз отец подошел ко мне и крепко поцеловал меня в лоб. Я видела его отражение в стеклянной дверце буфета. Его глаза были закрыты. Потом он взял на руки Хэнка, одетого в шортики, белую футболку и старые сандалии, прошел через кухонную дверь, спустился по ступенькам, вышел на улицу и завернул за угол.
Талли перевела дыхание, а Джек поглаживал пальцами ее ногу.
Прошло пятнадцать минут. Мама и я убрали со стола. Прошло полчаса, мы помыли посуду. Прошел час, потом полтора. Когда истекли два с половиной часа — был полдень, — мама сказала: «Я скоро вернусь». «Я с тобой», — сказала я. — «Я сказала, что скоро вернусь!» — И она ушла.
Какое-то время я сидела на кухне, потом вышла во двор, все время погладывая на улицу, не идут ли они. Потом вернулась на кухню, снова перемыла посуду. Помыла окна. Я перебрала всю мою одежду и упаковала сумку. Мне было семь лет. Я просто не знала, что будет дальше. Я ходила кругами и представляла себе их всех, всех, кто бросил меня одну: Генри, Хэнка и Хедду.
Мне казалось, что я очутилась в безвоздушном пространстве, что я осталась одна на всем свете. Я никогда еще не испытывала такой тоски. Это стало моим рубежом, моим уходом из детства, я вдруг поняла, что обо мне некому позаботиться, что я никому не нужна и предоставлена сама себе. Тогда я захотела сбежать из этого дома. Я смотрела в окно и представляла себе те места, где могла бы жить, где меня ждали, и думала, что хорошо бы, чтобы таких мест было очень много.
Я слезла с окна, и мгновенно забылись все прекрасные места, придуманные мною. Меня обступили воображаемые чудовища. Я поняла, что когда в доме станет темно, я просто сойду с ума. Единственное, о чем я думала, как бы выскочить на улицу с криком и броситься под первую проходящую мимо машину, под первую попавшуюся машину с зажженными фарами.
Но проходили часы, я слегка успокоилась. Успокоилась, потому что подумала: «Ладно, так куда же я пойду? Конечно, к Дженнифер».
— Почему к Дженнифер, а не к Джулии?
— О, тут не было вопроса. Мы с Джен были слишком похожи. Там, где была Джен, был мой дом. С ней я не была одинока. Даже в семь лет. Годами мы играли вместе, нам не требовалось ничего говорить друг другу. Можно было подумать, что мы не знаем друг друга, но мы знали даже больше, чем надо. И я завидовала, что у нее такие родители. Завидовала их преданности.
— В общем, — продолжала Талли, — я уже потеряла надежду, что мои собственные родители когда-нибудь вернутся. Я уже стала планировать, как стану жить без них, без этого двора и бегающих по нему цыплят. Я представляла себе совсем другую жизнь, и, знаешь ли, она показалась мне не такой уж страшной. Я представляла себе заботу, которой меня окружат: «Вот идет девочка, которую бросили родители». Это начало даже забавлять меня. «Вот эта девочка. Что же такое она натворила, что родители убежали от нее?»
Так я сидела на кушетке, думая обо всем этом, пока не стало темнеть, и мне опять стало страшно. Я не знала, что делать. Я подтянула колени к подбородку, забилась в самый угол кушетки и заплакала. Я не могла включить свет. Бог запрещал маленьким девочкам самим делать это.
— Ты верила в Бога? — спросил Джек.
— Верила, — ответила она.
— И это спасало тебя?
— В темноте-то? Нет, никакая вера не помогала. Меня спас ее приход. Было уже девять часов вечера. Я девять часов просидела одна.
Я пыталась себя успокоить, говорила себе, что сосчитаю до шестидесяти, а потом позвоню Джен, обязательно позвоню. Сосчитаю до шестидесяти и позвоню. А потом еще до шестидесяти. И уж тогда-то позвоню. Я, наверное, проделывала это раз сто.
И тут вернулась она. Она включила свет в гостиной и сказала: «Натали, сними ноги с кушетки». И пошла спать.
Джек ошарашенно смотрел на Талли.
Талли кивнула.
— Да, она пошла спать. А я так и осталась сидеть на кушетке. Считала овец, пока сон не сморил меня. Утром я так и проснулась в гостиной на кушетке и пошла в постель.
Джек и Талли помолчали. Потом он спросил:
— Она так ничего тебе и не сказала?
— Да, в воскресенье. Я спросила ее: «Ма, где папа и Хэнк?» Она ответила: «Я не знаю». Я спросила, вернутся ли они. «Не знаю», — ответила она мне.
— И все? — спросил Джек.
— Все. Ясное дело, они не вернулись. Папа, верно, давно готовился к побегу, потому что они словно сквозь землю провалились. Полиция искала их несколько месяцев. Мать устроила на него настоящую охоту.
— А в лавке спрашивали?
— Конечно. Они зашли, как всегда, в лавку, купили конфет и газету. Отец был в кепке, запомнила продавщица, потому что раньше он никогда ее не носил.
— И больше никто их не видел?
— Нет.
— И он никогда не давал о себе знать?
Талли покачала головой, не в силах вымолвить ни слова.
— Ну, Талли, не надо, девочка, ну, пожалуйста, малыш, перестань.
Он погладил ее по спине. Она, отмахнувшись от него, шарила по полу, нашла сумочку и принялась рыться в ней.
— Что ты ищешь?
— Сигареты, — ответила она, бросая сумочку на пол.
— Сигареты? Ты же бросила курить.
— Да. Правда. Но хочется.
Он погладил ее по ноге.
— Успокойся, Талли. Все в порядке. Все прошло. Забудь.
— Джек, ты не понимаешь. Знаешь, что хуже всего? — Она положила ладонь себе на горло. — Самое худшее не то, что он нас оставил. Хуже всего то, что он не забрал меня с собой! Маленького братика, который называл меня «Тави», взял, а меня оставил. Даже записку не оставил: «Прости, девочка, я не мог больше жить с твоей мамой». Ладно. Но он ушел без меня. Он оставил меня с ней. С ней! Он не просто сбежал от нее, он забрал с собой Хэнка, потому что любил его и не хотел, чтобы он рос рядом с этим чудовищем, а меня он оставил! Он бросил меня с ней, и все оставшееся время я расплачивалась за это. И я ничего не могла изменить, а ему всего лишь надо было взять меня с собой…
Она опустила голову, губы ее дрожали, а Джек ласково перебирал ее волосы и шептал:
— Талли, Талли, все будет хорошо, малыш, все будет хорошо, я обещаю тебе, все будет хорошо.
Она закрыла лицо руками.
— Как ты не понимаешь, Джек? Ничего нельзя исправить в нашем прошлом. Не будет ничего хорошего. Никогда, ни в моей жизни, ни между нами. Я вечно буду возвращаться в Рощу.
— Но это неправда, Талли, дорогая, — сказал Джек, стирая кровь с ее закушенной губы. — Все поправимо. Так или иначе — все наладится. Поверь мне.
IVНАТАЛИАННАМЕЙКЕР
Надеждой я дышу,
Не в силах я поверить,
Что ты мертва
И нет тебя со мной.
Совсем мертва.
И нет.
Мир предаст того,
кто предал меня.
глава шестнадцатаяДЖЕННИ
Спустя месяц после отъезда Джека Талли сделала свой третий доклад на ежегодном заседании Комитета по финансированию. Чтобы убедить комитет в необходимости продлить срок обучения семей, желающих взять ребенка на воспитание, она припомнила все прошедшие через ее руки искалеченные судьбы, приводила все возможные сравнения и аналогии. Ее речь была убедительна, красочна, метафорична. В какой-то момент она даже выставила вперед свои шрамы на запястьях, чтобы доказать… она сама не знала что. Талли казалось, что все зря, что эти восемнадцать мужчин с вытянутыми лицами за своим прямоугольным столом вряд ли в состоянии внять ее крику. Хотя, совершенно очевидно, ей удалось привлечь их внимание. Как, впрочем, и в оба предшествующих раза.
Но Талли их переиграла. В ноябре комитет принял новый бюджет и выделил Талли то, что она просила. С 1987 года срок обучения для семей, желающих взять ребенка на воспитание, увеличивался в штате Канзас с шести часов до восьми недель. Это был огромный шаг вперед в работе агентства и огромный личный успех Талли. Но, слушая поздравления мистера Хиллера, Талли твердила про себя: «Мы лечим симптомы, а не болезнь. Симптомы…»
Декабрь был не за горами.
Добившись главной своей цели — нового срока обучения, — Талли подумывала об уходе, но все же осталась в должности содиректора специальных проектов. Она взяла себе в помощь двух новых сотрудников и натаскивала их больше трех месяцев, прежде чем послать заниматься с семьями по новой программе. Талли очень верила в свою подготовительную программу.
Статистика наводила на нее скуку, но доказывала, что прогулы школы и правонарушения в новых семьях снизились на двадцать процентов по сравнению с прошлым годом. После того как были опубликованы эти данные, Талли даже увеличили фонд заработной платы, и она пригласила Алана стать своим заместителем. Сара и Джойс тоже рассчитывали на повышение, но Талли, вообще-то не будучи злопамятной, все же не забывала, как они сопротивлялись ее начинаниям. Обе они, несмотря на свои докторские степени, по-прежнему всецело поддерживали Лилиан. Несмотря на то, что номинально Талли все еще подчинялась Лилиан, пути их редко пересекались, и Лилиан редко вмешивалась в дела Талли.