Талли посмотрела вниз на город и сказала:
— Какой вид отсюда — и смотреть бы на него и день, и ночь, вечно…
Джек мягко взял Талли за локоть, и они тихонько пошли дальше.
— А знаешь, когда Кеннеди увидел панораму, открывающуюся из окон дома Роберта Э. Ли, то сказал, что когда умрет, хочет быть похороненным именно здесь, на вершине холма.
— Я не знала этого, — сказала Талли. — Пойдем к дому Роберта Э. Ли.
Они пошли налево, мимо могилы Роберта Кеннеди. Подойдя к дому, они сели на траву и стали смотреть вниз, на город,
— Удивительно, как долго люди могут горевать! — сказала Талли.
— Действительно, — согласился Джек. — А что ты имела в виду?
— Ты знаешь, Тед Кеннеди приходит сюда каждый год двадцать второго ноября, чтобы преклонить колени у могилы брата.
— Он любил брата, — сказал Джек.
— Естественно, — согласилась Талли. — Но ведь прошло двадцать шесть лет. Мог бы уже пережить это, сказал бы ты.
Джек взглянул на нее.
— Я уверен, что ты правда так обо мне думаешь, но ты ошибаешься, — сказал он.
Талли притихла и повернулась к нему.
— Джек, — произнесла она. — Я не хочу потерять тебя. Я никогда не хочу потерять тебя.
Он взял ее за руку.
— Ты меня и не потеряешь. Никогда.
— Больше всего на свете я хочу быть с тобой. Но мне надо разобраться со своей жизнью. Ты понимаешь?
— Я все понимаю. Если я буду знать, что ты поедешь со мной, то я смогу подождать, — он сжал ее руку.
— Джек, выслушай меня. Как нам быть с Бумерангом?
Произнеся вслух имя сына, Талли почувствовала, что задыхается.
— Как быть? Он поедет с нами, конечно. Я очень люблю Буми. Он тоже поедет. Ему понравятся пляжи. Мы купим ему собаку. Мальчишки любят бегать по пляжу с собаками.
У нее перехватило горло, и Талли сказала:
— Прекрасно. Звучит очень заманчиво.
Они пробыли на Арлингтонском кладбище довольно долго. Осмотрев могилы, они пошли дальше — вверх по склону, под деревьями, через мост, обошли маленький белый амфитеатр и успели как раз к смене караула у могилы Неизвестного солдата. Талли была так поражена церемонией, что решила подождать полчаса, чтобы полюбоваться ею еще раз. Джек вздохнул, но уступил ей.
Они так и не попали в Бухту приливов. У них не хватило времени — самолет Талли улетал в час дня.
Джек взял ее чемоданы, и она прижалась лицом к его груди.
— Это было незабываемо! — прошептала она, уткнувшись лицом в его куртку.
Джек обнял ее свободной рукой и сказал:
— Мы приехали сюда для того, чтобы провести незабываемое время вместе. И мы наконец-то поговорили.
— Да, — согласилась она, — наконец-то.
— Тебе понравился Вашингтон?
— Это было прекрасно, — весело ответила Талли, но думала она о зарослях хлопчатника, которые скоро увидит.
Джек смотрел Талли вслед, пока она не скрылась в зале отлета, и взял такси до Мемориала Линкольна. Он прошел весь их вчерашний путь вдоль Потомака, до Бухты приливов. Там он сел на белые мраморные ступени Мемориала Джефферсона и стал смотреть на залив, на маленькие лодочки, на монумент Вашингтона, на Белый дом и цветущие вишни.
Спустя несколько месяцев, в июне, Талли и Робин ужинали пиццей. Робин вернулся около шести, а в доме не было ни крошки. Стояло лето. Милли уже ушла, и они заказали пиццу— с колбасой и дольками чеснока.
Талли была спокойна, целиком погружена в себя. Она едва слушала даже Бумеранга.
— Как дела на работе? — спросил Робин.
— Прекрасно, — отозвалась она. — Хуже чем обычно.
— А что случилось?
«Что случилось? — Талли взглянула на Робина. — О чем он меня спросил? Ах да, о работе».
— Слэттери получили-таки своих детей, — сказала она.
— Ох, Господи, Талли, это ужасно. Мне так жаль. Как им удалось?
— Лилиан. И доктор Коннели тоже. Они оба сочли, что три года достаточное наказание для Слэттери и они заслуживают еще один шанс. И Джейсона с Ким и Робби две недели назад отправили домой.
— А ты что сделала?
— А я ничего не могла сделать. Как ни странно, на сей раз они даже не позвали меня на освидетельствование.
— Талли, ты должна была тогда подать в суд.
— Я много чего должна была, — отрезала она.
Робин замолчал. Бумеранг попросил разрешения и вылез из-за стола.
Талли сменила тон.
— На днях я получила второе предупреждение из департамента.
— То есть еще одно — и ты вылетишь? А за что на этот раз?
— Я занимаюсь опросом детей и родителей. Терпеть их не могу, но должна в них участвовать. Как-никак я определяю потом этих детей в семьи.
— А ты не думаешь, что дети должны жить со своими родителями?
— Конечно, нет! Когда это я так думала?
— Но иногда дети должны жить в своей семье.
— Иногда, — согласилась Талли. — Но знаешь, сколько семей-усыновителей отказались от своих усыновленных детей? За те восемь лет, что я работаю в агентстве, — шестеро. Это меньше, чем один случай в год. Ты можешь сказать, что это тоже малоприятная статистика. Вот и мисс Коннор хочет забрать свою девочку обратно. Она говорит, что изменилась, что поняла, по какой кривой дорожке шла раньше, и теперь будет хорошо заботиться о Карен.
— Что за кривая дорожка?
— Ну понимаешь, все будто бы мелочи: например, она грабила дома своих родственников на глазах у дочери, и еще что-то такое… Она никогда не работала на одном месте дольше чем две недели, и всю жизнь жила на пособие. И большую его часть тратила на то, чтобы воспарить над землей. Ее родственники сообщили о ее увлечениях фармакологией, дамочку лишили пособия. Тогда она подкинула четырехлетнюю Карен дальней родственнице и уехала в Вичиту, где занялась торговлей собой за наркотики. В итоге забеременела, вернулась в Топику, и я снова имела счастье с ней увидеться: она требует вернуть ей Карен. И, как я полагаю, только для того, чтобы получить на нее пособие.
— По-моему, это абсолютно ясно, — сказал Робин.
— По-моему, тоже. Сейчас она клянется, что перестала принимать наркотики, что вот-вот устроится на работу и хочет, чтобы Карен росла рядом с ее будущим ребенком. Но та самая дальняя родственница два месяца назад подала документы на удочерение Карен и не хочет, чтобы девочку у нее забрали.
— И ты…
— Я терпеливо объяснила мисс Коннор, что такое материнство. Я не делала никаких выводов и заключений. Говорила только об интересах Карен. Она мне сказала: «Да неужели? Если вы такого мнения о том, как я буду заботиться о Карен, то что же прикажете делать с тем моим ребенком, который еще не родился?» А я ей ответила: «А вы никогда не думали об аборте?»
— Господи, Талли! — воскликнул Робин.
— Да что там говорить! Мисс Коннор разразилась слезами, пожаловалась Лилиан, та пожаловалась мистеру Хиллеру, а он не замедлил известить меня о том, что если я еще раз позволю себе нечто подобное, то могу считать себя свободной.
— Ты должна быть осторожней, Талли. Ты же знаешь, что Лилиан только и ждет повода избавиться от тебя. Ты же не хочешь потерять работу, ведь так?
Талли пожала плечами. Раньше она не хотела. Теперь ее больше занимало другое.
— И чем кончилось дело с Карен?
Талли приподняла стакан с кока-колой, как бы произнося тост.
— Поздравьте нас, — сказала она. — Карен отдали родной мамочке!
Робин покачал головой.
— Дикость какая, — сказал он.
— Дети… — возразила Талли, — маленькая Карен хотела быть с мамой.
— Не может быть! — воскликнул Робин.
— Все дело в том, — грустно пояснила она, — что дети всегда хотят быть со своими родителями. Их способность надеяться на чудо просто поражает.
— Неужели она у них больше, чем у тебя? — спросил Робин.
— Гораздо больше, — согласилась Талли. — Ни дети, ни штат Канзас не могут поверить в то, что мамы и папы могут не любить своих детей или любить их и вместе с тем ненавидеть, любить и в то же время избивать их, любить их и бросать, любить их, но еще сильнее любить себя, или ненавидеть себя, или просто любить выпить. Штат у нас такой же наивный и смотрит на мир такими же сияющими глазами, как сами дети. Он уверен, что рано или поздно мамы с папами помирятся.
Робин молча ел. Потом он сказал:
— Усыновление все-таки болезненный процесс.
Она снова взглянула на него и дотронулась до его руки.
— Тебя всегда любили, Роб. Тебя так любили! Так что же в этом болезненного?
Они уложили Бумеранга спать и спустились в кухню. Талли присела прямо на пол.
— Талл, что с тобой? — спросил Робин. — Что случилось? С теми детьми все будет в порядке, вот увидишь.
Она покачала головой.
— Забудь о них. Робин, мне надо тебе кое-что сказать.
Она увидела, как он побледнел и сел рядом с ней.
— Хорошая новость?
Талли внимательно посмотрела на него и тихо сказала:
— Робин, я беременна.
Некоторое время он молча смотрел на нее, потом кивнул, встал, достал сигарету и закурил. Он выкурил полсигареты, прежде чем раздавил ее в пепельнице, и спросил:
— Это мой ребенок?
Талли смотрела в пол.
— Робин, что значит твой вопрос?
Он снова закурил, докурил сигарету до фильтра и достал еще одну.
— Ты права. Действительно, что значит этот вопрос? Ладно, я очень счастлив это слышать. А ты?
Она все так же сидела на полу.
Робин снова закурил.
«Господи, — подумала Талли, — как глупо с моей стороны. Как глупо. Ребенок. Совсем он не нужен. Ничто не изменилось».
Он налил себе виски.
— Не сиди так, Талли. Что ты собираешься делать? — спросил он.
Талли не ответила. Она думала о том, как близка была ее жизнь к… чему-то.
— Давай подумаем, — сказал он резковато. — Что ты там посоветовала мисс Коннор? Может, мне то же самое посоветовать тебе? Ты подарила мне Бумеранга. Мне его хватает.
— Прекрати! — закричала она. — Прекрати! Не смей мне этого говорить, свинья! Не смей этого говорить! — Она закрыла лицо руками. Мыслей не было. Она чувствовала себя опустошенной, неживой. Две недели назад она еще жила, действовала. И вот какая-то крошечная бумажка поменяла цвет. Талли купила еще три теста — других фирм, и все они поменяли цвет — ни один не остался белым. Тогда-то она и почувствовала себя мертвой. Она перестала думать. Теперь в ее голове проносились только видения. Видения песка — бесконечный песок и бесконечный пляж. Бесконечный запах соленой морской воды, омывающей воздух! Вот в чем был выход! Джек, с волосами, светлыми, как песок, как солнце, с глазами серыми, как вода Тихого океана, высокий и стройный, как самая высокая пальма! Его дыхание, когда он целовал ее.