Талли — страница 33 из 43

вати, и он попробовал подвинуть ее. Когда он прикоснулся к ней, то понял, что простыня под ней намокла.

Он снова потрогал простыню — там все было теплым и мокрым, она была вся мокрая — от спины до ног. Джек включил настольную лампу.

— Талли, Талли, просыпайся! Смотри, что это?

Она сразу проснулась, заглянула в его глаза, полные ужаса, и потрогала простыню у себя за спиной.

— О Боже! — воскликнула она.

— Что? Что, Талл, что это такое?!

— Джек, у меня отошли воды! — И, словно в подтверждение этому, Джек увидел, как Талли выгнулась в сильной, сотрясающей ее схватке, которой, казалось, не будет конца, а когда эта кончилась, ее тело содрогнулось в преддверии следующей.

— Джек… — простонала Талли, — у нас крупные неприятности.

Он и сам это понимал. А вот Талли еще не видела, что за ночь выпал снег. Он забегал по комнате, собирая одежду.

— Джек, вызывай «скорую помощь»!

— Конечно, конечно, Талли! Все, что скажешь!

— Джек! — закричала она, — Брось все! Вызывай «скорую», срочно, скорее! Иди сюда и помоги мне… У нас нет времени, — она задыхалась, — совершенно времени нет… У меня даже нет… нет места… между… Ааааааа… Джек, подними меня, помоги мне сесть, посади меня! Вызови «скорую»… посади меня, а потом иди вызови «скорую»!

Его руки с трудом справились с кнопками. Джек набрал 911 и продиктовал адрес.

— Талли, — быстро сказал он, — они хотят знать, какие промежутки между схватками.

Талли вскрикнула.

— Никаких, ни одной минуты! Иди сюда, быстрее!

Он повесил трубку и медленно подошел к ней. Как в тумане, он увидел ее искаженное мукой лицо.

— Джек, помоги мне, помоги же мне! — просила она.

— Боже мой, Талли! — выдохнул он, скорчившись между ее колен. — Подожди, сейчас приедет «скорая». Пожалуйста, дождись ее!

В ответ она страшно закричала. Джек помог ей сесть, обложил подушками, и она начала шептать, почти в беспамятстве, содрогаясь всем телом:

— Давай же, давай, вынь это из меня, вынь, включи плиту, согрей воду, ребенка надо будет обмыть, согрей воду, найди какие-нибудь простыни или полотенце, чтобы завернуть его, ножницы, возьми ножницы, нет, ножницы не надо, ох, Боже, вынь его из меня, возьми нож, вымой руки горячей водой, вымой руки и подойди ко мне, подойди и помоги мне, Джек…

Он сделал все, как она сказала, а потом присел на угол кровати, у ее ног, и стал смотреть на нее, — она сжала спинку кровати, глаза закрыты, лицо искажено от боли.

— Джек, влезай на кровать, влезай! Ты ведь чистый? Влезай и возьми это. Он уже здесь, Боже, уже здесь, еще один толчок. Дай мне руку, дай мне руку, нет, подожди, я должна во что-нибудь упереться, упереть во что-то ноги, Джек, слушай; слушай меня, поставь руки, чтобы я могла упереть в них ноги… Дай упереться в твои руки…

Он взял ее ноги руками — по одной в каждую руку, и она уперлась в них всем своим весом, крича от боли. Джек понимал, что скоро все кончится. Господи, какой же она была сильной. Но он держал ее ноги, а она уцепилась за спинку кровати, и он не знал, сколько времени уже прошло, — пять минут, может быть, семь, а может быть, и больше, а она все еще упиралась в него ногами, а он смотрел на нее и только дышал, дышал, дышал, и вдруг сказал, сам себе не веря:

— Талли, Боже, мне кажется, что он выходит, по-моему, это уже головка!

Она на секунду отпустила спинку кровати и потрогала себя между ног.

— Потрогай, — прошептала она. Он протянул руку между ее ног и потрогал мокрую плотную макушку. — Вот он, вот он, еще толчок — и головка выйдет вся. Джек, ты должен поддержать головку. Ты должен сделать так, чтобы головка не упала! Отпусти теперь мои ноги, иди вымой руки и поймай головку, — она задыхалась. — Иди же! Сейчас!

И он побежал мыть руки, а потом бегом вернулся назад и сел между ее ног, держа руки возле головки. Еще одна схватка, да, вот, нет, кажется, она никогда не выйдет, не сейчас еще, вот-вот, сейчас, да вот же она идет, давай, толкай, толкай ее! Талли кричала, но он уже ничего не слышал, он стал почти глухим, почти слепым, он ни на что не реагировал, только видел эти толчки, толчки, головка то появлялась, то снова уходила, то опять появлялась, личиком вниз, он никак не мог рассмотреть личико, а может ли ребенок дышать? Может ли дышать, и еще, почему он так не торопится, где все остальное? Он протянул пальцы, чтобы потрогать головку, и она уперлась ему в ладонь, рука его была вся в крови, а он услышал шепот Талли — или ее крик?

— Шейка, шейка, держи за шейку и за спинку!

Но и шейка и спинка были еще вне досягаемости, была только головка, окровавленная головка в какой-то бежевой слизи.

— Вытащи его, вытащи его, вытащи его из меня, вытащи его, помоги мне!

И он взял головку руками и почувствовал, как все остальное тельце тоже начало выходить наружу, вот уже появились плечики, и он потянул осторожно, поддерживая головку, потянул еще, и потом еще один толчок — вот ребенок вышел весь, этот кровавый скрюченный кокон, и он все еще держит его, а он уже весь вышел, лежит у него на руке в темной спальне, все еще связанный с Талли, все еще красненький, лежит у него на руках, а он говорит:

— Это девочка, — и неожиданно начинает плакать.

Она тоже плачет, она наконец-то набрала в легкие воздух и плачет: «уаааа, уаааа», но он почти не слышит, потому что сам тоже плачет и слышит он, только когда Талли говорит: «Дай ее мне, дай мне, дай!» Но он боится ее поднимать, он ведь просто держит ее, а поднимать ее он боится. Но он все-таки протягивает ее Талли — вместе с пуповиной, и кладет ей на живот, а она дотрагивается до ее головки, а малышка морщит личико и шевелится, ее крохотный ротик покрыт слизью, и он счищает ее пальцем, очищает ее ротик, а Талли хочет приложить ее к груди, но не может, потому что пуповина короткая, и Джек берет нож и дает его Талли, чтобы она разрезала ее, а он не может этого сделать, никогда, ни за что. Джек отрывает кусочек шнура от шторы и перевязывает пуповину. Это он может. Теперь Талли перевязывает тот кусок пуповины, который остался на девочке, и прикладывает ее к груди, а девочка открывает рот. Сначала она не может найти сосок, но вот уже все в порядке, и она берет его в рот и сосет, сосет, глазки ее открыты, и у Талли глаза открыты, и у него тоже, он снова садится между ее ног и видит, что у нее сильное кровотечение. Что это такое?! Плацента? Он смотрит на кровавый кусок мяса, выползающий из нее, как кишка. Наверное, это она, но Талли истекает кровью. И он берет полотенце и кладет ей между ног, чтобы остановить все это, а Талли, держа ребенка одной рукой, другой тянется к нему и говорит: «Иди сюда», — и он придвигается к ней, а Талли подтягивает его голову к своему лицу, он целует ее, все еще продолжая плакать, в этот момент он готов умереть за нее, а она что-то бормочет, и он бормочет в ответ. «Девочка, — говорит он. — У нас девочка». И в этот момент он наконец-то снова слышит. Звуки возвращаются. Звуки и Цвета. Светлеет. Постель залита кровью. И вот все они, все трое, голые и перепачканные в крови. И Талли Мейкер говорит: «Это не просто девочка. Это — Дженнифер».

глава семнадцатаяКАЛИФОРНИЯДекабрь 1989 года

1

Голубые вспышки маячка «скорой помощи» привели его в чувство. Он вскочил с постели и выглянул в окно. Да, это они. Долго же они добирались! Джек быстро натянул джинсы, скользя по своему забрызганному кровью телу, и успел накинуть простыню на Талли и ребенка до того, как вошли два санитара.

— Ага, — сказал первый, забирая у Талли ребенка. — Я вижу, вы и без нас справились!

— О чем это вы! — возмутился Джек. — Я позвонил вам сорок пять минут назад! По-вашему, мы должны были вас поджидать?!

— Вы хоть в окно смотрели? — сказал второй врач. — Снег!

— Сорок пять минут! — упрямо повторил Джек.

Врач не обратил на него внимания и склонился над Талли.

— Проснитесь, — позвал он, — проснитесь, мэм!

Он приподнял скрывающую ее простыню.

— Нет, Джо, — покачал он головой, — ты не прав. Сами они не справились. Смотри, какое кровотечение! — Он поплотнее укутал ребенка. — Давай сюда носилки. — Укройте вашу жену потеплее, пожалуйста. Вроде внизу стучат?

Он спустился вниз. Джек, ворча, накрыл Талли еще несколькими простынями — не могло быть и речи о том, чтобы одеть ее, — она просто истекала кровью.

Врач и санитары вернулись с носилками. Они обвязали ее живот полотенцем и еще несколько положили ей между ног. Когда они переложили ее на носилки и понесли вниз, Джек посмотрел на кровать. На простыне расползалось темное блестящее пятно. Джек подумал, что оно, наверное, просочилось насквозь. При родах из нее вытекло ужасно много крови…

На улице Джек увидел соседей. Они вышли прямо в халатах — посмотреть, к кому это в семь утра накануне Нового года приехала «скорая».

Подошел ближайший сосед, мистер Эдвард. Он был ровесником матери Джека.

— Все в порядке? — спросил он.

Джек уставился на мистера Эдварда. «Я достучаться к нему не мог вечером, а всего-то хотел одолжить хлеба, а сейчас едва рассвело, а он уже выполз из любопытства!» — подумал Джек.

— Ах да. Ну конечно… Спасибо, — пробормотал Джек.

— А что случилось? — спросил мистер Эдвард.

«А что случилось? — подумал Джек. — Что случилось?» — Что он может ответить этому скрюченному старику, который стоит в потрепанном пальто на пронизывающем ветру?

— Вот она только что родила, — сказал он, кивая в сторону машины «скорой помощи», в которую как раз ставили носилки.

— Не знал, что ты женат, Джек, — протянул мистер Эдвард.

Не ответив, Джек отошел в сторонку, надеясь, что мистер Эдвард оставит его в покое. Переминаясь с ноги на ногу, чтобы согреться, он пробовал отскрести кровь с рук.

— Она что — прямо в доме и родила? — спросил мистер Эдвард, снова подходя к Джеку.

— Да все в порядке, — Джек постарался, чтобы голос его звучал ровно.

— А это тогда что? — Мистер Эдвард показал на его руки.

— Вы извините, мне надо ехать в больницу, — сказал Джек.

Лицо мистера Эдварда вытянулось от огорчения.

— А кто она? — спросил он.

— Всего хорошего. — Джек чувствовал себя совсем без сил.

Но было еще что-то. Чувство, росшее в нем, не было похоже ни на какие ранее знакомые ему чувства. Оно было похоже скорее на панику, которую он испытал когда-то мальчишкой, забравшись ночью в лабиринт в Луна-парке Канзас-Сити. Тупик, опять тупик, все время не тот поворот, потом длинный прямой участок пути, но снова не тот. Он думал, будет легче. Он думал, все будет иначе, но все обернулось именно так, и он теперь не знает, какой путь правильный. Джек прикинул, какие вопросы в клинике будут самыми каверзными.

В машине Джек держал ребенка одной рукой, а другой сжимал локоть Талли. Талли была без памяти — все время что-то бормотала, бессмысленно вскрикивала. Он пытался разобрать слова, но не сумел! Буквально в первые несколько минут, в клинике, он пожалел о тишине и тепле машины. Ему задавали сотни вопросов, от простых до таких, на которые он сам не знал ответа. Ее имя. Ее возраст. Его имя. Ну это было еще ничего. Правда, он автоматически сказал, что ее имя — Талли Мейкер, а потом забыл исправить ошибку. Является ли он ее ближайшим родственником? Это сложнее. «Нет», — сказал он. У нее есть мать. Они в хороших отношениях? Они родственники? Живут вместе? «Да, вроде бы…» Никто не улыбнулся. Она его жена? «Нет», — сказал он и ничего не добавил. Это его ребенок? «Да», — сказал он, решив быть честным до конца. Да, это его ребенок. А как ее зовут, девочку? Господи, да будет ли этому конец! Кому еще нужно будет позвонить в крайнем случае?

«Что значит — в крайнем случае?» — спросил Джек. Чувствовал он себя не лучше, чем роженица. Сестры посмотрели на него как-то странно. Кровотечение сильное, сказали они. Очень сильное кровотечение. Как ни странно, эти слова заставили Джека почувствовать себя лучше. Он и сам не верил, что пятно крови на его двуспальной постели, пятно диаметром в два фута — это так и надо.

Джек сказал, что рад был бы помочь. Его отвели в пустую комнату, закатали рукав и взяли кровь на всевозможные анализы, — как бы то ни было, а уже 1990 год на носу.

Видимо, анализы были хорошими, и минут через пятнадцать ему снова позволили закатать рукав. Взяв кровь, сестра унесла пробирку, не забыв поблагодарить его. Джек посидел еще немного, а потом выбрался из комнаты и пошел искать Талли. В конце концов пришлось возвращаться назад и спрашивать у сестер. Однако теперь он уже никого не интересовал. Одна из сестер посоветовала ему вымыться.

Джек пошел в мужскую душевую. Раздевшись, он постоял голым перед зеркалом и потрогал засохшие пятна крови. Да, душ — это хорошая идея, но, уже встав под холодные струи, он пожалел, что согласился. Пожалел, что сейчас смоет с себя Талли и ребенка.

Стоя под душем и наблюдая за струйками, стекающими к ногам, он почувствовал дрожь при мысли, случайно пришедшей ему в голову.

Он должен позвонить Робину.

Он должен позвонить Робину и сказать ему — человеку, не причинившему ему никакого зла, что Талли Мейкер — Талли Де Марко! — сегодня на рассвете родила ребенка в доме Джека Пендела и находится сейчас в клинике Стормонт-Вэйл отнюдь не в лучшем состоянии. И не мог бы Робин приехать и заявить о своих правах на нее?

Джек вытерся, натянул грязные джинсы, рубашку и свитер и пошел посмотреть на Талли, прежде чем он позвонит Робину. Могло показаться, что она спит, если бы не трубки аппарата искусственного дыхания, введенные ей в нос. Сев на постель, Джек погладил ее по руке.

— Талли, — прошептал он, — Талли, проснись. Проснись, малыш, помоги мне, проснись, пожалуйста!

— Мистер Пендел, — сказала сестра, точь-в-точь сиделка Рэтчед из «Полета над гнездом кукушки», — вы обещали не будить ее. Или вы образумитесь, или я попрошу вас удалиться.

Талли лежала в восьмиместной палате, хотя, кроме нее, заняты были только четыре кровати. Джек задернул занавеску, отделявшую ее угол, и снова присел на кровать.

— Талли, — умоляю тебя, — просил Джек, — проснись. Скажи, как ты хочешь, чтобы я поступил. Мне нужно твое решение, чтобы я все сделал правильно. Ну проснись же и подскажи мне правильный путь, Талли!

Не добившись ответа, он ушел. Талли, по-видимому, еще нескоро очнется.

Джек пошел в детское отделение взглянуть на Дженнифер. Девочка лежала на боку, спеленутая белыми больничными пеленками, и спала. Крохотный ротик был приоткрыт. Джек вертел головой, пытаясь получше разглядеть ее. У нее были светлые волосики. Он почувствовал жгучее желание погладить эту пушистую головку. Но переборол себя, стиснул зубы и отправился звонить Джулии. Номер обнаружился в справочнике. Было девять тридцать утра, воскресенье.

— Джулия, это Джек. Извини, что бужу тебя в такую рань. Это Джек Пендел.

— Я прекрасно понимаю, какой Джек, — сонно пробормотала Джулия. — Как там Талли?

Слава Богу, полная ясность.

— С ней все хорошо. Она родила.

— Родила! Вот здорово! — Джулия оживилась. — Ну? Мальчик или девочка?

— Девочка. Восемь фунтов. Двадцать дюймов.

— Ничего себе! А как они ее назвали?

Джек задержал дыхание, прежде чем сказал:

— Дженнифер.

Джулия помолчала.

— Дженнифер? Ох, Господи. Ну да, конечно. Слушай, а почему мне звонишь ты? А Робин-то где?

Джек проглотил комок в горле.

— В этом-то все и дело. Робина здесь нет.

— О! — затем осторожное: — И где же он?

— Я не знаю. Наверное, в Манхэттене.

— О! — Пауза. — А откуда ты знаешь, что она родила? Она сама тебе сказала? Она звонила?

— Нет, — сказал Джек. — Она мне не звонила. Я был с ней.

— Что — у нее дома? — спросила Джулия недоверчиво.

— Да н-ее-т же, — простонал Джек. — У меня.

— О Господи! — Потом: — Боже мой!

Джек закатил глаза. На полную ясность, как он думал вначале, рассчитывать, не приходится.

— Джулия, Талли нужна твоя помощь. Талли плохо. Ей перелили кровь и наложили швы. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Сама она не может ему позвонить!

Джулия не отвечала, и Джек прямо-таки видел, как она закрыла глаза и затрясла головой.

— Что вы наделали?! — произнесла она наконец. — Что она наделала?!

Джек молчал.

— Почему ты не позвонил Робину, прежде чем везти ее в больницу? Он хотя бы смог быть с ней при родах.

Джек чуть не взорвался. Опять проклятый лабиринт. И нет выхода.

— Потому что, — сказал он очень медленно, — ему пришлось бы приехать ко мне домой. Ребенок родился там.

— О Боже! — Опять!

— Джулия!

— Джек, Джек, успокойся! Я сейчас оденусь и приду в себя. Я все понимаю. Но позвонить за тебя, Джек, я не могу. Ты должен сам все ему рассказать. Просто скажи, что Талли пошла в туалет и там начались роды. Ну сам подумай: будет смешно, если позвоню я.

— Джулия, ты могла бы сказать, что она была у тебя.

— Джек, она родила не в клинике! Мне нечего ему сказать. Он ведь будет разговаривать с врачами, с сестрами. Пойми это. Просто скажи ему, что его жена родила. С ней все в порядке?

— Нет, — сказал он. — С ней не все в порядке. Большая потеря крови.

— Так скажи ему об этом. Кажется, она говорила, что в прошлый раз, с Буми, было то же самое. Робин должен быть в курсе. Все будет хорошо.

— Спасибо, — сказал Джек. — Увидимся.

— Держись! Я скоро подъеду. Но, Джек, ты должен позвонить ему, позвонить и все рассказать. Что еще тебе остается? Я готова лгать ради Талли, пока солнце не погаснет, но не проси меня лгать ради тебя, Джек.

— Джулия, я не собирался ему лгать. Просто я хотел, чтоб ему было легче. Если ты скажешь.

Джулия помолчала.

— Взгляни на это с другой стороны, Джек. Если бы Талли была не у тебя, она сидела бы дома совершенно одна. Робин неизвестно где, и плевать ему на то, что у него жена на девятом месяце. И рожать ей пришлось бы одной, или, что еще хуже, с помощью ее мамаши. Подумай. Было бы куда хуже… Я скоро приеду.

Вешая трубку, Джек подумал, что у Талли хорошие друзья. Шаря в кармане в поисках еще одной монетки, Джек размышлял, согласится ли Робин с доводами, только что приведенными Джулией: дескать, могло быть и хуже. В этом Джек очень сомневался.

После двенадцатого гудка в трубке послышался запыхавшийся женский голос. Джек догадался, что это мать Талли.

— Будьте добры, позовите Робина.

— Не уверена, что он уже вернулся, — сказала Хедда, тяжело дыша в трубку. — А кто это?

— Когда он обычно приходит домой?

— Понятия не имею. А кто это?

— Спасибо, я перезвоню.

— Скоро придет Талли, — сказала Хедда.

Джек закрыл глаза. Хотел бы я верить, что так и будет.

— Всего доброго, — попрощался он.

Робина все еще нет дома. Интересно. Где может шляться мужчина, у которого жена вот-вот родит? Джек почувствовал себя увереннее: теперь ему куда легче будет снова позвонить Робину.

Он выпил стаканчик кофе из автомата и около часа просидел, тупо глядя перед собой. Прежде чем позвонить еще раз, Джек проведал Талли и Дженнифер. Как же малышка будет есть, раз Талли без сознания? Пропадет ли у Талли молоко? Он атаковал этими вопросами первую попавшуюся медсестру. Она была занята, но ответила, что раньше третьего дня после родов молоко не приходит. Если Талли пробудет без сознания дольше, тогда, конечно, она может потерять молоко. А маленькую покормят смесями, пока мать не придет в себя. Первые несколько дней новорожденные едят очень мало, сказала сиделка. Они больше спят.

2

Робин вошел в дом, пропустив вперед Бумеранга.

— Мама! — закричал Буми, взбегая вверх по лестнице. — Мам!

Робин прошел на кухню и увидел Хедду за чашечкой кофе.

— Как дела? — спросил Робин, снимая пальто.

— Талли все еще нет дома, — сообщила Хедда.

Глаза Робина на мгновение потемнели, но лишь на мгновение, он быстро взял себя в руки.

— Ну, ладно, — сказал он. — Значит, задержалась у Джулии. Скоро вернется.

Робин беспокоился. У нее шли последние недели беременности, и он взял за правило позванивать ей несколько раз на дню, чтобы убедиться, что все в порядке. О Господи! Он же ни разу не позвонил ей вчера!

— Ах, у Джулии? — сказала Хедда. — Около девяти тебе какой-то мужчина звонил. Внизу телефон был отключен, пришлось бежать наверх.

— Неужели? — сказал Робин как можно непринужденнее, но в нем уже поднималась паника. — Он сказал, что ему надо?

— Нет, — ответила Хедда. — Он сказал, что перезвонит.

Робин воткнул шнур в розетку и налил себе кофе. В кухню вошел Бумеранг.

— Мамы дома нет, — сообщил он уныло.

— Эх ты! — сказал Робин, ероша сыну волосы. — Она скоро придет.

— А где она? — спросил Буми.

— У друзей, Буми, и скоро придет.

В этот момент зазвонил телефон. Никогда прежде он не звонил так громко, так настойчиво, как бы прося снять с него трубку, и никогда еще Робин не подлетал к аппарату так стремительно. Но, уже прикоснувшись рукой к трубке, он почему-то никак не решался снять ее. Телефон надрывался — три, четыре, пять, шесть, семь…

— Да подними же трубку, папа! — не выдержал Бумеранг.

— Да? — сказал Робин в трубку очень тихо.

— Робин? — Голос на другом конце провода был незнакомым и тоже очень тихим. — Это Джек говорит. Джек Пендел.

— Я понял, — сказал Робин. — А что случилось?

Задав вопрос, Робин отвернулся к стене, чтобы ни теща, ни сын не могли видеть его лица.

— Талли в клинике. Она родила. Девочку.

— А почему она не позвонила мне сама? — тихо спросил Робин.

— Наверное, была занята. Уж извини, парень.

— Почему ты мне звонишь? Почему не она?

— Видишь ли, она плохо себя чувствует. Приезжай и убедись сам.

«Ты еще будешь мне указывать!» — чуть не закричал Робин. Но Бумеранг тянул его за руку.

— Папа, — прошептал он, — как там мама? Что случилось с мамой?

Робин выдернул руку из руки сына, глядя на него и не видя.

— Все очень плохо, — повторил Джек. — Никак не могут остановить кровотечение. А ребенок в порядке.

Слушая это, Робин прижался лбом к кухонной стене, потом отвел голову назад и ударил лбом об стену: раз, другой… С каждым ударом все сильней, не желая ничего, только чтоб его череп треснул. Трес-нул. Как бы все стало просто — и для всех них и для него самого.

— Я сейчас приеду, — выговорил он наконец.

— Прости, парень, — сказал Джек.

— Ну да, — пробормотал Робин, вешая трубку. Он постоял еще, прижимаясь лбом к стене, пытаясь овладеть собой, прежде чем откроет глаза и посмотрит в лицо сыну. Ну же, ну, посмотри, сделай это сейчас же, давай, ради него, неужели ты не сможешь улыбнуться своему ребенку?

— Бумеранг, — сказал Робин, опускаясь перед мальчиком на корточки, — мама в больнице. Она только что родила ребенка и теперь не очень хорошо себя чувствует. Папа расстроен. Я должен поехать и повидать ее, ладно, Бумер?

— Я поеду с тобой, — заявил Бумеранг.

— Нет, — Робин посмотрел на Хедду. — Нет, ты останешься здесь, с бабушкой.

— А почему мне нельзя поехать с тобой? — спросил Бумеранг, уже готовый зареветь.

— Сынок, мама плохо себя чувствует, нам даже могут не разрешить зайти к ней. Я поеду и все разузнаю. А попозже мы с тобой поедем вместе, я обещаю, ладно?

Поцеловав Бумеранга в затылок, Робин надел пальто, и тут Хедда спросила:

— У нее мальчик или девочка?

— Девочка, — сказал Робин. — Сестренка, — добавил он для Бумеранга.

Бумеранг захлопал в ладоши.

— Вот здорово, папочка! А как мы ее назовем?

— Ты же знаешь нашу маму. Наверняка она назвала ее Дженнифер. Дженни. Разве плохо?

И он вышел из дома так быстро, как только смог.

Шагая по длинному коридору родильного отделения, Робин издалека заметил Джека, который стоял к нему спиной, и Джулию. Они были в комнате ожидания. Подумав, что совсем не хочет видеть Джека, Робин развернулся и подошел к посту медсестры.

— Я хотел бы повидать жену, — сказал он, — Талли Де Марко. Она только что родила.

— Сейчас я посмотрю. Дебенез, Дистер, Дэнило, Дэвидсон… нет, никакой Де Марко нет.

«Подонок, — подумал Робин. — Будь он проклят».

— Попробуйте посмотреть на фамилию Мейкер.

— Мейкер, Мейкер, ах, да. Натали Анна. Да. Ее привезли утром.

— Спасибо. А когда?

— Около семи. С перевозкой были трудности — из-за снега, — она вежливо улыбнулась.

— Да, конечно. Все прошло нормально? Я могу ее увидеть?

— Разумеется. Палата 417. Девятая слева. Только потише. Она еще не пришла в себя.

Робин собрался уходить, но вернулся, вспомнив:

— А ребенок? Девочка?

Сестра снова улыбнулась.

— Она в детском отделении. Это прямо и направо. Вы увидите — там стеклянная стена. Спросите там у кого-нибудь. Они ее вам вынесут.

— А как ее зовут? — спросил Робин, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на пост и не разнести его в щепки. — Как они ее записали?

— Гм. Как Мейкер она не зарегистрирована.

— Может быть, Де Марко?

Сестра продолжала листать списки.

— Нет, и не Де Марко. Сестра детского отделения выяснит недоразумение. Не волнуйтесь. Я так поняла, что ваша жена не взяла вашу фамилию, да? Современная женщина. — И сестра улыбнулась в третий раз.

«Взяла мою фамилию, как миленькая», — думал Робин, направляясь к палате 4І7.

— Сэр, подождите минуточку, пожалуйста!

Робин неохотно обернулся. К нему подошел врач.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я слышал, вы спрашивали про Талли Мейкер. Я доктор Бруннер. А вы…?

Робин не знал, что сказать.

— Робин Де Марко, — наконец произнес он.

— Вы ее родственник? — подозрительно спросил доктор.

«Черт! Что здесь происходит?»

— Ну, — сказал он, — не знаю, считаюсь ли я родственником. Я ее муж.

— Муж, — у доктора Бруннера поползли вверх брови. — Ага. Вот оно что. Ваша жена потеряла много крови.

— Да… в тот раз… — медленно произнес Робин, — она тогда тоже потеряла много крови.

— Да, я просмотрел записи. У нее матка плохо сокращается. Мы уже второй раз ввели ей окситоцин, теперь надо подождать результатов. Вы знали, что у нее анемия? Однако не волнуйтесь, все будет хорошо. Пульс немного частит. Мы думаем перевести ее в реанимационное отделение, если в ближайшее время она не придет в себя. Просто на всякий случай. Вдруг у нее инфекция, — добавил врач.

Робин не понял.

— Постойте, постойте, какая тут может быть инфекция? Откуда она могла ее взять?

Врач мягко покачал головой:

— Мистер Де Марко. Рождение ребенка — всегда риск, пусть даже минимальный. Мисс Мейкер — ох, извините, миссис Де Марко, — у нее раньше времени отошли воды, и к тому же она рожала в нестерильных условиях. Отсюда и инфекция. Не беспокойтесь, это излечимо. Меня больше беспокоит кровотечение. Мы уже сделали ей одно переливание….

Тут врач замолчал и внимательно посмотрел на Робина.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — добавил он.

— Подождите, — сухо перебил его Робин. — Я что-то не понял. Почему у вас в клинике нестерильные условия? Разве у вас не стерилизуют инструменты?

Доктор снова посмотрел на него — внимательно и с сожалением: Он тронул Робина за руку.

— Извините, мистер Де Марко. Ваша жена рожала не в госпитале. Когда к ней добралась «скорая помощь», ребенок уже родился. Было слишком много снега. Вы же сегодня выходили на улицу, сами знаете. Мы ничего не могли сделать. — Он смущенно улыбнулся: — Но она поправится, — добавил он и удалился.

Робин повернулся к сестре. До его сознания постепенно доходило, почему Джек Пендел оказался в клинике в это воскресное утро.

Спустя минуту Робин вышел из клиники, сел на обледеневшую скамью и подставил лицо ветру и снегу.

Снег залепил ему глаза, и жизнь взорвалась перед этими невидящими глазами, и осколки впились в щеки. Робин не чувствовал ни гнева, ни ярости, ни ревности, ни отвращения. Боль и раскаяние рвали его душу.

Раскаяние за все те ночи, что он провел не с Талли, в то время как ее тоже не было дома, раскаяние за все те субботы, которые он играл в мяч, а Талли не было дома, за все воскресенья, проведенные у телевизора, пока Талли молилась в церкви, за эти вечера вне дома, когда она готовила ужин и ждала его, за ночи, когда он спал, отвернувшись от нее, а она ворочалась или вообще сидела у окна. Раскаяние за то, что он не сказал ей, что дом красить не нужно. ОН НЕ НУЖДАЛСЯ В ПОКРАСКЕ! Робину нравилось приходить в свежепокрашенный домик, с чистенькими дорожками и клумбами, с побеленным заборчиком и оконными переплетами — и с Талли. Когда она была дома, всегда встречала его улыбкой, ее губы всегда были готовы к поцелую, она сидела рядом, пока он ел, и мыла за ним посуду, и купала его сына, и ему самому терла спину иногда, тоже по ночам.

Боль и раскаяние за то, что он оставил свою Талли, и другой мужчина помог ей родить ребенка, ее девочку, ее Дженнифер. О, это было уже слишком.

Час спустя, окончательно продрогший, Робин вернулся в клинику, поднялся на четвертый этаж и снова побрел по коридору к палате 417. Талли в палате не было. Робин внимательно осмотрел все кровати, все восемь. Пять были пусты.

Первая мысль, пришедшая ему в голову, еще до того, как он решился спросить о ней у кого-нибудь, была мысль о том, что Талли уже нет.

«Она умерла из-за меня, вот сейчас. Умерла потому, что меня не было рядом, чтобы отвезти ее в клинику». Пока он сидел на скамейке, мерз и не мог решиться зайти к ней — она умерла.

Увидев доктора Бруннера, выходившего из палаты 420, он подошел и спросил:

— Она умерла?

— Конечно же, нет. Мы перевели ее в реанимацию. Мистер Де Марко, извините…

Робин отступил в сторону и, пропуская врача, подошел к двойным дверям с надписью «БЛОК ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ», вошел внутрь, миновал еще одни двойные двери и наткнулся на суровую сиделку. Робин остановился.

— Вы кто? — спросила она холодно.

— Талли Мейкер. Я пришел к Талли Мейкер, — сказал он.

— У нее уже есть посетитель. Вам придется подождать. Она все-таки в реанимации, а не в палате для выздоравливающих. Сюда вообще нельзя входить, если хотите знать. Вам надо почиститься, а то вы в таком виде…

Робин вышел обратно через двойные двери. Он так хотел увидеть Талли, но у Талли уже был посетитель.

В комнате ожидания Робин увидел Джулию.

Она обернулась, быстро поднялась и обняла его. Робин боролся с желанием немедленно сесть.

— Робин, как ты? — спросила она.

— Прекрасно, — ответил он. — Как Талли?

— Не очень. Ты уже видел ее? Ее перевели в реанимацию.

— Я знаю, — сказал он. — Я подумал, что она умерла.

Джулия с упреком посмотрела на него.

— Господи, Робин!

Он сел.

— Хочешь пойти посмотреть на ребенка?

Он встал и безвольно пошей за ней.

Джулия провела его вдоль стеклянной стены, через которую папы, мамы, дедушки и братья могли видеть спящие, плачущие, ворочающиеся кулечки, бесконечно похожие друг на друга.

Робин стиснул зубы. Он должен через это пройти, он пройдет через это, а потом поедет домой.

Джулия показала ему маленький сверточек.

— Вот она, — с нежностью в голосе сказала она.

— Это — она? — переспросил Робин.

Он ничего не видел. То ли она лежала слишком далеко, то ли у него вдруг что-то случилось с глазами. На всякий случай он сказал:

— Она хорошенькая, правда? — просто потому, что не хотел показаться совсем бездушным.

— Она прекрасна, — согласилась Джулия, беря его под руку. — Все утрясется, вот увидишь. Ты очень нужен Талли, и все будет хорошо.

— Разумеется, — сказал он и добавил: — Ты не могла бы попросить его уйти, чтобы я мог увидеть жену до того, как она умрет? Он сейчас у нее, в реанимации.

— Но она не умрет, Робин, — прошептала Джулия. — А в реанимацию они и меня не пустили. Там у них очень строго с посетителями.

— А как же тогда его пустили?

Джулия опустила голову.

— Он зарегистрирован как отец ребенка, — сказала она.

Робин уставился на сверточек за стеклянной перегородкой. Она лежала во втором ряду — слишком далеко, чтобы можно было разглядеть, что написано на регистрационном квиточке.

— Ты хочешь сказать, что она — Дженнифер Пендел? — спросил он глухо.

— Мне очень жаль, Робин.

Робин посмотрел по сторонам. Он попытался глубоко вздохнуть, но воздух, казалось, просто не проходил сквозь стиснутые зубы. И тогда он ударил в стекло кулаком. И еще раз. Противоударное стекло не поддавалось, но шум привлек внимание присутствующих.

Джулия обхватила его сзади.

— Робин, ради Бога!

Он вырвался.

— Будь все проклято! Чтоб вы все сдохли!!! — кричал он.

— Робин, ну пожалуйста! — Джулия все еще пыталась остановить его.

Он не мог вырваться, разве только швырнув ее на пол. Подбежала сиделка.

— Прошу вас! — громко сказала она. — Что тут происходит? Почему вы нарушаете распорядок госпиталя? Мне не хотелось вы вас выпроваживать!

— А мне не хотелось бы просить вас заткнуться, — так же громко сказал Робин.

— Робин, ради всего святого! — Джулия умоляюще смотрела на сиделку. — Он страшно расстроен, он плохо себя чувствует, ему плохо, извините. — Она пыталась как-то оправдать его. В конце концов она утащила его обратно в комнату ожидания.

— Робин, ты что, с ума сошел?!

— Вот именно. Сейчас поеду домой, возьму пистолет, вернусь и пристрелю обоих.

— Подожди! Приди в себя! Послушай, все не так, как ты себе вообразил! И ты можешь только напортить! — просила Джулия.

У него был совершенно отсутствующий взгляд.

— Робин! Она — мать твоего ребенка. Мать твоего сына. Ради Бога, успокойся! Хотя бы во имя сына! Успокойся хотя бы ради него!

Робин отшатнулся от нее, но Джулия все еще пыталась удержать его,

— Я еду домой, — сказал он.

— Если она очнется, она может спросить о тебе, — напомнила Джулия.

— Не сомневаюсь, что так оно и будет, — согласился Робин.

Джулия внимательно посмотрела на него.

— Робин, послушай. Тебе, видимо, еще хуже, чем я предполагала. Но у тебя есть сын, которому нужны мама и маленькая сестренка. Может быть, ты все же возьмешь себя в руки?

Он пошел прочь от нее, но неожиданно повернулся и спросил:

— И давно ты об этом знала? Скажи, как давно ты принимала участие во всей этой забаве?

Лицо Джулии исказилось.

— Прошу тебя, — тихо сказала она, — пойми. Я здесь бываю не чаще, чем раз в году. Ты мне всегда нравился. Талли знает, как я к тебе отношусь. Но она — моя подруга. Мой единственный друг.

— Удобно, правда? — сказал Робин.

Джулия схватила его за руку.

— Господи, Робин! Почему ты не подождешь, пока ей не станет лучше? Послушай, если бы ты хоть раз захотел поговорить со мной, я бы тебе сказала, что она никогда ни на что не жаловалась. Нельзя ее осуждать, Робин. Мы всегда все выплескивали, жалуясь и предъявляя претензии, а она была как оцепеневшая, и так продолжалось годами. Дай ей отдохнуть. Она теперь в реанимации. Орать и обвинять ты сможешь и потом.

Он вырвал руку.

— Будьте вы все прокляты, — сказал он. — Я ухожу. Передай, что я не хочу его видеть, когда вернусь.

— Скажи ему это сам, — резко сказала Джулия. — За кого ты меня принимаешь?

Робин вышел на улицу, оставил машину на госпитальной стоянке и пошел домой пешком. Сквозь снежную метель он брел по Техас-стрит, вдруг понял, что больше не испытывает ни боли, ни раскаяния.

— Будьте вы все прокляты, — бормотал он, пиная ногой снег. — Будьте прокляты!

Холодный воздух немного взбодрил его, но не смог погасить гнев. Домой он почти бежал. «Единственно, чего мне хочется по-настоящему, это избить ее, бить, пока она не закричит, не завопит от боли!»

На Техас-стрит, у дома 1501, он увидел машину Талли — белый от снега «камаро» и понял, что ему нужно. Он подбежал к машине, нашарив в кармане свой комплект ключей. Вот что ему нужно — сесть в машину и куда-нибудь поехать. Нельзя, чтобы сын увидел его в таком состоянии. Робин чувствовал, что близок к помешательству.

«Как разумно, правда? — думал он, заведя наконец промерзшую машину. — Мне надо куда-нибудь поехать, потому что я не хочу, чтобы Буми меня увидел. Это звучит здраво. Почти спокойно. Так почему бы мне не вылезти из машины и не войти в дом?»

Машина тронулась. Он заметил, что обогреватель плохо работает. Не счищая с машины снега, Робин поехал в сторону стоянки — неподалеку от «Фрито Лей», где когда-то Талли и Робин занимались любовью. Робин вышел из машины и подумал о Талли. И закричал. Было воскресенье, стоянка была пуста, и Робин кричал и кричал. Он бегал вокруг машины, что-то выкрикивая и тут же забывая, пинал ногами то снег, то машину.

Наконец, совершенно измученный, но все еще возбужденный и злой, Робин открыл дверцу и полез в бардачок за обрезком стальной трубы. Он всегда просил Талли возить его с собой — просто на всякий случай. Ей он так и не пригодился. Зато теперь был нужен ему самому.

3

— Папа, поедем к маме, — сказал Бумеранг, слезая с дивана.

Робин, все еще в пальто, подошел к нему и погладил по голове.

— Подождем немного, ладно? Маме все еще очень плохо.

— Как она? — спросила Хедда, выходя из кухни прихрамывая.

— Она в реанимации. — Робин взял ее за руку и увел обратно на кухню. Он понизил голос так, чтобы Буми не мог услышать. — Они не могут остановить кровотечение.

— О Господи! — сказала Хедда. — Ты, наверное, голоден? Хочешь сандвич?

Робин покачал головой и пошел в ванную. Он долго стоял под горячим душем и только после этого отважился войти в спальню. Постель была застелена еще с субботнего утра.

«Никто из нас не спал на ней этой ночью», — подумал он, ощущая саднящее чувство вины.

Робин позвонил в магазин, проверить, все ли там в порядке. Хотел было позвонить Стиву и Брюсу, рассказать им про Талли, но понял, что не в состоянии. Хотел позвонить Шейки и рассказать ей, но и этого он не мог. Он прибрал в спальне, пропылесосил пол, пришлось долго искать, куда Милли запрятала пылесос. Потом он прибрал спальню Бумеранга и пошел вниз кое-что постирать. Складывая и убирая в шкаф чистое белье, Робин посмотрел на часы в спальне.

Было три часа. Почти все воскресенье еще впереди. Это просто невыносимо.

— Сынок, — сказал Робин, надевая пальто. — Я пойду посмотрю, как там мама. Когда вернусь, попозже вечером или завтра мы пойдем туда вместе.

— Папа, но ведь сегодня Новый год! — сказал Бумеранг дрожащим голосом. — Я не хочу, чтобы мама была одна в Новый год.

— Бумеранг, она сейчас спит. Она даже поговорить с тобой не может.

— Ну и что! Я на нее просто посмотрю.

— Я оставил машину на стоянке у клиники, Буми.

— А мы возьмем мамину машину, — настаивал Бумеранг.

— Нуу… Мамина машина в мастерской. — Робину было страшно неприятно лгать семилетнему мальчику.

— Неправда! Мы же с нее снег счищали сегодня утром!

— Я отвез ее в мастерскую час назад.

— Ладно, — сказал Буми. — Пошли пешком.

— Это далеко.

— Неважно, — настаивал мальчик.

— На улице страшно холодно. Градусов двадцать, и ветер ужасный.

— А я закутаюсь, — заявил Буми, натягивая курточку. — Как ты думаешь, мне дадут подержать малышку?

Смирившись, Робин замотал его шею шарфом,

— Наверно, дадут, сынок. Думаю, они позволят тебе все что угодно.

Бумеранг улыбнулся.

— Меня мама научила. Она говорит, надо быть… убедительным… и настойчивым. Рано или поздно они или разрешат, или выйдут из себя. Так или иначе, а ты выходишь победителем.

— Ты уверен, что этому тебя мама научила? — улыбнулся в ответ Робин, на мгновение забыв, что мама — это Талли, и что он теперь должен ненавидеть ее. — Придется мне с мамой серьезно поговорить, а?

От Техас-стрит до Стормонт-Вэйл путь был неблизкий. И ветер был ужасный. Но Буми ни разу не пожаловался и храбро шел, держа папу за руку.

— Когда мы увидим маму, — начал Робин, — она, скорее всего, вся будет в проводах и трубочках.

— Это называется ИВЛ, да?

Робин взглянул на сына.

— Верно. Это вам в школе рассказывали?

— Нет. Это мне мама объяснила, когда бабушка лежала в больнице. А что такое ИВЛ, папа? — спросил мальчик.

— Искусственная вентиляция легких, — пояснил Робин. — Не надо этого бояться.

— А я и не боюсь, — сказал Буми.

Вид Талли, неподвижной, тяжело дышащей, подсоединенной, казалось, ко всем имеющимся в клинике аппаратам, испугал Робина. Он опустился на стул рядом с постелью. Буми взял Талли за руку.

— Она теплая, — сказал он успокаивающе. — Все будет в порядке.

Робин тоже дотронулся до ее руки. Она была не теплой. Она была горячей.

— По-моему, у мамы температура, — сказал Робин.

Бумеранг прижался к матери щекой.

— Бедная мамочка, дорогая… — прошептал он. — Я так надеюсь, что ты меня сейчас слышишь. Я сегодня весь вечер буду молиться, чтобы завтра у тебя никакой температуры не было.

Вошла та самая суровая сиделка и как-то очень по-деловому сказала:

— Вам пора уходить. Здесь можно находиться всего несколько минут. А уж детям сюда и подавно нельзя.

Робин встал.

— Благодарю вас за помощь и поддержку, — сказал он, беря Бумеранга за руку.

— Папа, пойдем теперь посмотрим на маленькую?

Они пошли. Сиделка детского отделения помнила утреннюю выходку Робина и заявила, что Дженнифер Пендел она Робину Де Марко не выдаст.

Робин почувствовал, что опять выходит из себя. «Благодарю тебя, Боже! — думал он, глядя на Бумеранга, прижавшегося лицом к стеклу. — Благодарю тебя за Бумеранга. Я все еще дышу только потому, что он со мной».

Робин и Бумеранг вернулись в комнату ожидания. Там сидела Джулия с чашкой кофе в руке. Но она была не одна.

— Джек! — закричал Буми, подбегая к человеку, сидящему рядом с Джулией. — Ты тоже маму навещаешь?

Джек кивнул. Робину хотелось сесть.

— Нам не дали с ней побыть, — сухо сказал он.

Джулия встала, положила руку на плечо мальчику и предложила:

— Бумер, пойдем посмотрим на твою сестренку!

Уже уходя, она обернулась к Робину, нависшему над Джеком, и спросила:

— Робин, ты идешь с нами?

— Да, папа, пошли! — попросил Бумер.

— Я побуду здесь, — спокойно сказал Робин. — А вы идите.

Мужчины остались одни, они смотрели друг на друга в убийственной тишине. Робин все еще стоял, Джек сидел. Он заговорил первым.

— Послушай, мне жаль. Мне страшно жаль…

— Да пошел ты со своей жалостью, — огрызнулся Робин. Он почувствовал, как глаза опять заволокло туманом, перед глазами все плыло, и подождал, пока туман рассеется.

— Ты что, не можешь убраться отсюда к чертовой матери? — сказал Робин. — Какого дьявола ты тут торчишь?!

Джек встал и засунул руки в карманы.

— Кто-то же должен был быть здесь. Тебя здесь не было, — сказал он.

— Ах ты гад! — в ярости прошипел Робин, — Да если бы ты убрался отсюда, я был бы здесь денно и нощно!

— Слушай, я могу подождать где-нибудь в другом месте. Я хочу быть здесь, когда она придет в себя. И потом — ребенок…

— Ах, ребенок? — сказал Робин. — Ребенок. Пристрелить бы тебя прямо сейчас, черт бы тебя побрал! Как ты посмел, ублюдок, как посмел дать свою фамилию этому ребенку?! Как тебе мысль-то такая пришла в голову?! Ты же ничтожество, ты просто дерьмо! Как ты посмел записать ребенка на свое имя?!

Джек немного отступил от Робина, который едва различал своего врага. Но Робин заметил, как Джек вынул руки из карманов.

— Я не дерьмо, — сказал Джек. — Я просто не знал, что делать.

— Ублюдок, ты хоть понимаешь, что они мне не разрешили взять малышку только потому, что ее записали не под моей фамилией?! И ее и мою жену?! — Он почувствовал, как глаза стали горячими и мокрыми и сжал кулаки, пытаясь досчитать про себя до ста. Ничего, ничего, спокойнее…

— Я не знал, что делать, — повторил Джек. — Слушай, извини. Я сейчас пойду и все исправлю.

— Ах ты гад, — снова сказал Робин. — Ну почему ты не оставишь нас в покое? Что тебе от нас надо?

— Прости, Робин, — сказал Джек. — Я знаю, ты не заслужил такого.

— Пошел к черту, — произнес Робин, отворачиваясь. — Чтобы я больше не видел твою рожу!

Джек снова засунул руки в карманы и не двинулся с места. Робин ничего не мог прочесть на его лице просто потому, что плохо видел это лицо. Глаза снова застлала какая-то пелена.

Робин пошел в детское отделение. Джулия с Бумерангом были внутри и Бумеранг держал на руках сестренку. Робина пропустили, надеясь, что Джулия проследит за ним, и после того, как он вымыл руки, ему позволили подержать девочку.

— Папа, она такая миленькая, — прошептал Бумер, — правда?

Спеленутая Дженнифер спала.

— Да, конечно, Буми, — согласился Робин, думая про себя, что это дитя похоже на пришельца из другого мира, на инопланетное существо, чудом оказавшееся в Стормонт-Вэйл. Кто на самом деле этот ребенок?

— Смотри, папа, она так похожа на маму! И волосики светлые! Интересно, какого цвета у нее глазки?

У ребенка действительно были беленькие волосики.

— Думаю, что у нее и глаза мамины, — сказал Робин. — Ну, пошли, Бумеранг. Пора домой.

Вечером, когда Робин укладывал Буми спать, мальчик спросил:

— Папа, а мама поправится?

— Конечно, поправится.

— Я знаю, почему ты не очень радуешься ребеночку. Потому что переживаешь за маму?

— Ну разумеется, поэтому, — сказал Робин. — И я, — с трудом добавил он, — я очень рад ребенку.

Потом Робин сел в кресло-качалку в детской и долго прислушивался к тому, как ворочался и вздыхал его сын.

— Папа! — позвал Бумер.

Робин открыл глаза.

— Папа, я вот что подумал. Ведь малышке будет трудно произносить имя «Бумеранг», как ты думаешь? Такое длинное имя. Может, вам с мамой стоит называть меня Робин? Это ведь мое имя, да?

— Разумеется, это твое имя, дорогой, — сказал Робин, вставая и подходя к кроватке. — Но мы всегда называли тебя Бумерангом. Это тоже твое имя.

— Да, я знаю, папа, — вздохнул Буми, отворачиваясь. — Но Дженнифер его не выговорит.

Новогодний вечер перешел в день. Просто очередной понедельник. Утро понедельника, день понедельника, вечер… Пульс у Талли был частый и слабый, давление падало. Она все еще не очнулась, и кровотечение не прекращалось. В понедельник ей сделали еще два переливания крови. Вечером кровь сдал Робин. Он не стал спрашивать, кто сдавал кровь утром.

Фамилию на квиточке в детском отделении заменили. Дженнифер Пендел Де Марко — вот и все, что уступил Джек Пендел Робину. «Что обо всем этом скажет Талли? — подумал Робин. — Надеюсь, она скоро придет в себя. Мне надо зарегистрировать рождение ребенка».

Воскресным вечером позвонила Шейки. Просто так, но Бумеранг, то есть Робин-младший, сказал ей, что у Талли родился ребенок. Лучше бы он этого не говорил. Шейки несколько минут выражала свой восторг, а потом поинтересовалась, как чувствует себя Талли. Робин солгал. Он сказал Шейки, что к Талли в реанимацию никого не пускают, а ребенок в карантине во избежание инфекции, и его тоже нельзя увидеть.

— Да она никогда мне не простит, если я не навещу ее и ребенка, — сказала Шейки.

— Не волнуйся, Шейки. Она незлопамятна.

Утром в понедельник Робин отправился в клинику и остался там до вечера. За Буми присматривали Хедда с Милли. Милли заехала в клинику и сказала, чтобы он не волновался, она останется у них на ночь. «Господи, спасибо тебе за Милли!» — подумал Робин.

Милли погладила Робина по рукаву и сочувственно сказала:

— Не волнуйтесь, мистер Де Марко. Все еще образуется и наладится. Мы за вас молимся.

Робин не был уверен, что правильно понял Милли. Он сомневался, что Милли имела в виду здоровье роженицы. Она сказала, что молится за него, а не за Талли.

Робин сидел в комнате ожидания то один, то с Джулией и пытался ни о чем не думать. Иногда он спускался вниз, в кафе, чтобы выпить что-нибудь или купить тиленол — унять ноющую боль повыше левого уха. О еде не было речи. Когда вечером давление у Талли опять упало, вопрос о возвращении домой тоже отпал. Талли ввели еще дозу сульфатов, и, когда ее руки уже не были такими горячими, Робин задался вопросом: «Значит ли это, что ее состояние улучшилось?» Судя по выражению лица доктора Бруннера он понял, что — нет. Он не хотел уходить из реанимации, но его настойчиво попросили. Видимо, к Талли рвались другие посетители.

Робин задремал в кресле, голова его свесилась набок. Но он поминутно просыпался. Сигнал интеркома будил его. Он вздрагивал всякий раз, ожидая услышать:

— Мистер Робин Де Марко, просим вас пройти в реанимацию на четвертом этаже.

Для размышлений времени было достаточно. К счастью, Джек нашел себе другую комнату ожидания, и Робин в основном сидел в одиночестве. Иногда он размышлял в детском отделении, держа маленькую Дженнифер на руках.

— Мамочка будет гордиться тобой, моя маленькая, — шептал Робин, гладя завитки волос на голове девочки. — Думаю, она хотела, чтобы Бумер был похож на нее. Но это даже лучше, что похожа на нее именно ты. Потому что ты — девочка, и вообще…

А иногда Робин думал так: почему Джек записал ребенка именно на свою фамилию? Был ли он год назад здесь? Или он не покидал Топику? Робин отсчитывал девять месяцев. Апрель. Апрель — не лучший месяц для покраски, черт возьми! Почему он назвал свою фамилию?

— Мне жаль, мистер Де Марко. Вашей жене стало хуже.

Было утро вторника, 8.30. Робин уставился в вытянутую физиономию доктора Бруннера. «Неужели и у меня такое же?» — подумал Робин.

— Я могу еще раз дать кровь.

— Спасибо, но это может не понадобиться. Мы в общем-то восстановили ей кровяной баланс. Но анализы показали инфекцию. Ночью ей ввели сульфаниламиды и четыре инъекции окситоцина. Однако наши надежды не оправдались, боюсь, эти препараты неэффективны. Мне очень жаль. Сначала все казалось гораздо проще.

— Насколько хуже ей стало? — спросил Робин

— Гораздо хуже.

— Ну так вколите ей еще антибиотиков!

Доктор Бруннер покачал головой.

— Она быстро слабеет, мистер Де Марко. Матка сокращается, а организм не реагирует на антибиотики.

Робин смотрел мимо доктора.

— Насколько она слаба?

— Давление катастрофически упало. Семьдесят на сорок пять. Последние два дня пульс был не больше пятидесяти ударов в минуту, а теперь…

Доктор отвернулся от Робина, и Робин отступил на шаг, надеясь, что пелена на глазах поможет ему увидеть выражение лица доктора, который был не в силах посмотреть ему прямо в глаза.

— … упал до сорока ударов. Мне страшно жалко.

— Значит, до сорока, — повторил Робин. — А какой считается нормальным?

— От семидесяти двух до девяноста двух. Во время сна — от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти. Сорок не может считаться нормой. Я страшно сожалею…

Робин попытался собраться с мыслями.

— Насколько ненормален такой пульс? — продолжал спрашивать он.

И снова доктор отвернулся, едва открывая рот.

— Это близко к коме. Господи, мне так жаль!

— Боже! — воскликнул Робин. — Да сколько можно это повторять?! Хватит твердить, как вы сожалеете. Она еще не умерла. Помогите же ей, черт возьми!

— Мы стараемся, мистер Де Марко. Мы делаем все что в наших силах.

Доктор Бруннер пошел было дальше, но Робин догнал его.

— Подождите, — сказал он. — Я понимаю, ситуация очень сложная, я очень верю в ваш профессионализм…

Доктор Бруннер кивнул.

— Но, — продолжал Робин, — скажите, вы говорили с мистером Пенделом?

— О чем? — мягко спросил доктор.

— О родах, естественно.

— Да. От него мы получили всю информацию.

— Всю-всю? — переспросил Робин.

— А инфекция… В воскресенье вы говорили про инфекцию. Вы узнали, откуда она могла взяться?

— Мистер Де Марко, я не был уверен. Инфекция не исключалась. Нестерильные условия во время родов — это просто открытые ворота для бактерий. Мистер Пендел рассказал нам все, что знал сам. И миссис… Натали выглядела вполне сносно в воскресенье, не считая кровотечения.

— Да, да, да, — сказал Робин, тяжело дыша. — Но, может быть, вы что-нибудь проглядели!

— Мистер Де Марко, я понимаю, вы хотите помочь, но мы уже сделали практически все что могли.

Робин сморщился и пошел к Талли. Было девять пятнадцать утра.

Он привычно сел на свой стул. Иногда он привставал, чтобы видеть ее поближе, как он делал всегда, но этим утром что-то беспокоило Робина, скрежетало, как нож по тарелке. Что же это, черт возьми?!

Он оглянулся, сердце обрывалось при каждом «цыррр, цыррр». Что это? Что это такое? Сняв перчатки, он взял Талли за руку. Рука была прохладной.

— Талли… — прошептал он, склоняясь к ее лицу. — Талли! — уже громче позвал он, пытаясь разбудить ее, приблизив лицо к ее губам, надеясь уловить дыхание. — Талли?!

Дыхание было.

И тут Робин понял, что это. Что такое это «цыррр, цыррр».

Это был монитор кардиографа. Этот проклятый монитор, который раньше делал: бииип, бииип, бииип, бииип…

Пытаясь добраться до этой грызущей боли, Робин рванул пиджак, рубашку — так, что отлетели пуговицы, и наконец-то расцарапал себе голую грудь: вот так, вот так, еще, только пусть это кончится, пусть прекратится это цыррр, цыррр… Он схватил ее — вместе с этими трубками и всем прочим — и начал трясти. Он тряс ее и кричал. Из носа Талли вылетела трубка питания. Рот ее открылся, как буква «О».

В бокс вбежала сиделка.

— Что вы делаете?! — закричала она, пытаясь вырвать Талли из его рук. — Что вы делаете с пациенткой?! Она так слаба, а вы, что вы с ней делаете?!!

Робин отпустил Талли, и она снова повалилась на постель.

— Она не пациентка, — сказал он, еле переводя дух. — Она моя жена.

Робин вышел в комнату ожидания и присел радом с Джулией. Джулия была вымотана, ненакрашена и выглядела ничуть не лучше Талли. В девять тридцать пять доктор Бруннер подошел к Робину.

— Мистер Де Марко, извините нас. Я забыл предупредить вас о мониторе кардиографа. Сердечные сокращения — сорок в минуту — действительно очень низкие, и монитор их воспроизводит так, что слушать неприятно…

Робин так и сидел с голой грудью. Он перебирал пуговицы на рубашке.

— Это звучало… так неравномерно, — произнес он, запинаясь.

Доктор Бруннер откашлялся, потом соединил кончики пальцев, как перед молитвой.

— Мистер Де Марко, ее сердцебиение действительно неравномерно. Абсолютно. Пульс упал до тридцати пяти. — Он опустил голову и понизил голос. — ^: У нас в часовне есть священник, и если вы…

— Черт вас побери!!! — взорвался Робин. — Не говорите мне про священника! Лучше помогите ей!

— Мы сделали все что в наших силах. Мне очень жаль. Может быть, у вас есть знакомый священник…

Робин смотрел перед собой невидящими глазами. Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя твое…

— Я не могу ее покинуть, — сказал он.

— Да будет Господь с вами и с нею, — сказал доктор Бруннер.

Господи, царапает, царапает, ЦАРАПАЕТ!!!

— Да, — произнес Робин как-то невнятно. — Но я не могу оставить ее.

— Робин!

Он обернулся. За ним стояла Джулия. Она вытирала глаза.

— Отец Маджет, Робин. Отец Маджет. Поезжай и привези его, — сказала она.

— Джулия, вот ты сама поезжай и привези его.

Джулия опустила глаза.

— Я не могу, Робин… — она плакала. — Я не могу…

— Поезжай и привези его, если ты так этого хочешь, Джулия, — прошептал Робин, пытаясь говорить ровным голосом.

— Я не могу, Робин! Я тоже не могу оставить ее! Из-за нашей Дженнифер, из-за Талли! — говорила она плача. — Она ведь и моя тоже, Робин! Я знала ее задолго до того, как вы все ее узнали! Талли — она и моя тоже, пойми, — прошептала она.

В девять сорок Робин снова вошел в бокс. Он не стал подходить, просто стоял и смотрел на Талли. «Все еще будет хорошо, Талли, — подумал он. — Все еще будет хорошо, дорогая моя. Господь сжалится над тобой и сохранит тебя и меня…»

Господь — мой пастырь, и своей воли я не имею… Он успокоит меня на зеленых лугах и приведет меня к спокойной реке…

Но тревога внутри не утихала. «Стекло бокса, может, и непробиваемое, но звук оно пропускает. И я ясно слышу, хотя пелена и застилает мои глаза, я слышу скребущий звук монитора кардиографа, я слышу, как он удаляется, удаляется, и я чувствую себя таким одиноким. Одиноким, одиноким, одиноким…»

Робин сморгнул и быстро посмотрел направо, потом налево.

Слева он увидел Джека. В первый раз после того разговора в воскресенье в комнате ожидания.

Робин с трудом сглотнул, пытаясь протолкнуть застрявший в горле комок.

— Ей хуже, — сказал он Джеку.

— Я знаю, — ответил Джек.

Робин посмотрел на него повнимательней. Джек был небрит, глаза его были воспалены, с черными кругами от недосыпания. «Он чувствует то же, что и я», — подумал Робин. Господь мой пастырь…

— Что с ней? — спросил Робин.

— Потеря крови, — сказал Джек. — Я толком не знаю.

— У нее крови больше, чем мы с тобой ей дали. Тут что-то еще. У нее сепсис, и никто не знает отчего.

Джек приподнял голубую хирургическую маску. Робин заметил, что руки у него дрожат. Джеку пришлось повозиться, пока он не пристроил маску как следует.

— Я ничего не знаю, парень. Что я могу сказать? Все вроде было нормально и чисто, и казалось, все будет хорошо…

— А они… кто-нибудь говорил с тобой про это?

— Да, в воскресенье. С тех пор — ни разу.

Робин покачал головой.

— Что-то они просмотрели. И они, и ты. Есть что-то, о чем вы все забыли. Должно быть. Она умирает, потому что ты что-то проглядел.

Джек уставился в пол.

— Я рассказал им все.

Робин подошел к нему поближе. Он не отводил взгляда.

— Ну подумай хорошенько, — прошептал он, — попытайся вспомнить!

Джек повел плечами и подошел к двери бокса.

— Я все им рассказал. Все, что знал. Что я вообще понимаю в детях?

«Да, ты только знаешь, как их делать, ублюдок», — подумал Робин. Он вошел в бокс следом за Джеком.

— Только по одному, — сказала сиделка, уставясь на них обоих и время от времени поднимая брови.

— Я же сказала — по одному!

Робин оттолкнул ее.

— Пойдите и нажалуйтесь доктору Бруннеру, если хотите. Все равно она нас не слышит.

— Вы ее беспокоите.

— Кого? — не выдержал Джек. — Кого мы можем беспокоить, сестра Рэтчед?!

— Мое имя, — холодно сообщила сиделка, — Джейн Крейн. А вы беспокоите мою пациентку.

Ее никто не слушал. Джек уже стоял рядом с постелью Талли.

Сиделка Джейн Крейн схватила Робина за руку.

— Прошу вас выйти и подождать за дверью. И дайте ему побыть здесь, — сердито сказала она. — Он же стоял за дверью и ждал, пока вы сидели у нее, иногда часами. Так дайте же ему побыть с ней наедине несколько спокойных минут!

Робин уставился на сиделку, потом перевел взгляд на Джека. В стеклянном боксе в полной тишине он стоял рядом с постелью Талли. На коленях.

Робин повернулся и побрел в комнату ожидания.

* * *

В девять сорок семь Робин увидел, как Джек выбежал из реанимационного бокса.

— Я знаю, что это! Черт возьми, я понял! — кричал Джек. — Пуповина… что происходит с остатком пуповины?

— Он выходит, так? — сказал Робин вставая. — Он ведь к ней больше не прикреплен, значит, он должен выйти.

— Да, но к чему он крепится внутри нее?

— Да ни к чему. Он же вышел.

— Да, но к чему он крепился? Ну, как ее… плацента, верно?

Робин кивнул, с трудом сдерживаясь.

— А плацента — это живая ткань, верно? Живая ткань?

— Наверное, — смущенно сказал Робин. — Ну она вышла и что дальше?

— Вышла, — подтвердил Джек, сжимая кулаки. — Но ее пришлось немножко подтянуть. Я имею в виду… А что, если кусок плаценты все еще у нее внутри?

И они со всех ног понеслись по коридору. Робин забыл, как зовут врача. Джек вроде бы помнил, ах да, доктор Бруннер. У него еще такое вытянутое лицо. Они нигде не могли его найти, но вид бегающих, топочущих мужчин подтолкнул сестер на поиски врача, и Джек, бледный, трясущийся и заикающийся, забывая слова, в конце концов ухитрился кое-как объяснить то, что имел в виду, и лицо доктора Бруннера вытянулось еще больше. Он побежал обратно в реанимацию, крича на ходу сестрам: «Мейкер из интенсивной терапии, операционная номер один, первая операционная, немедленно! Пусть подготовятся еще двое. Джейн, нам понадобится кровь, — тут он показал на Джека и Робина, — и как можно скорее, пожалуйста! Поторопись!

Робин и Джек стояли у дверей реанимации, ожидая, когда вывезут Талли. Ее вывезли — вместе со всеми трубочками, с закрытыми глазами и с этим чертовым монитором, все еще скребущим: бииип, бииип, ЦЫРРР, ЦЫРРР…

Они снова дали кровь. Оба, сидя рядышком в маленькой комнатке. На предплечье Робина уже красовалась одна повязка. Он заметил, что у Джека их две.

Потом они встретили Джулию, и все вместе, втроем, пошли вниз, на третий этаж, в комнату ожидания операционного отделения.

…хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должникам нашим…

— С ней теперь все будет в порядке, правда? — сказал Робин, ни к кому конкретно не обращаясь, даже ни на кого не глядя.

Джулия не ответила — она вытирала платочком нос.

Джек посмотрел на Робина и сказал:

— Конечно, она же сильная как лошадь.

Робин кивнул. «Даже как корова. Сильней, чем я». Вся обостренность его чувств в последние часы уступила место какому-то бесчувствию, ступору. Робин услышал свой голос:

— А малышка — она ведь долго не выходила?

— Конечно, — произнес Джек, все так же глядя на Робина. — Очень долго. Талли чуть было не упустила все на свете.

— Ну, — сказал Робин, — она и Бумеранга чуть не упустила. Бумеранг родился быстро. Очень быстро.

Джек усмехнулся.

— А говорила, будто рожала Бумеранга два дня подряд и даже пришлось делать стимуляцию.

Робин улыбнулся в ответ:

— Да, она всем так говорила.

Ему почему-то было приятно, что Талли не сказала Джеку правду. «Человек — странное животное, — подумал Робин, — он всегда ищет, чем бы облегчить себе боль, все равно чем, пусть даже какой-нибудь ерундой». Но маленькая радость так же быстро улетучилась, когда Джек начал:

— Слушай, парень…

Робин отмахнулся от него, полуприкрыв глаза.

— Нет, — сказал он, вставая. — Это выше моих сил. Спасибо за то, что вспомнил про плаценту.

Он медленно подошел к окну. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… Я не боюсь дьявола, ибо Господь ведет меня. И во все дни жизни моей да пребудет твоя доброта и прощение… яко благ и человеколюбец… Господь мой, Господь, почто покинул меня? Робин никак не мог вспомнить, что это было, — псалом Симона под названием «Благословенная».

Он присел недалеко от окна.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют…

Блаженны агнцы на заклание…

Блаженны алчущие, гонимые и униженные…

Господь мой, почто оставил меня?

Робину хотелось курить, но он не смел выйти из комнаты. Но, Господи, как хотелось курить! «Песня Кэти», — подумал он. — Песня Талли… И вот я пришел к сомнению, ко всему, что я почитал за истину, я стою один без веры, и все, во что я верю, — это ты…

Он вытащил зажигалку и щелкал ею, размышляя. Прости нас грешных… «Так, что еще я помню? Спасибо, мама, за то, что привела меня в церковь, когда я еще был ребенком, и за то, что заставляла меня учить эти молитвы, в которых я не нуждался все мои тридцать лет».

От всех зол и несчастий; от греха и от мук вечных, Великий Боже, помилуй нас. От слепоты сердца нашего, от гордыни; от зависти, ненависти и злобы; от блуда и всех других смертных грехов, от всех обманов мира, от войны и убийства, и от внезапной смерти… Всеблагой Боже, избави нас. Я так надеюсь, Талли, что ты не умрешь и не оставишь меня в одиночестве, как она оставила тебя и сделала одинокой…

Прошло еще два часа. Сто тридцать девять минут. Восемь тысяч триста сорок секунд… сорок одна… сорок две… сорок три…

Вошел доктор.

Робин и Джек встали. Джулия осталась сидеть.

— Все хорошо, все в порядке, — сказал доктор Бруннер, снимая хирургические перчатки. — Теперь можете быть спокойны. Она выкарабкается.

Робин упал в кресло. Но Джек продолжал стоять.

— Это ведь была плацента, да?.

— Да, мистер Пендел. Вы оказались правы. Часть плаценты осталась в матке. Эндометрия. На рентгене ее практически невозможно увидеть. А поскольку орган мертвый, он очень быстро разлагается, создавая ряд проблем, как вы уже знаете. Кровотечение, высокую температуру, сепсис, кроме того, серьезные повреждения самой стенки матки. Матка у миссис Мейкер всегда была слабая и нездоровая. У нее и раньше были проблемы с отделением плаценты. На этот раз, рожая дома, она попала в отчаянное положение. Но теперь все позади. Пульс уже поднялся до пятидесяти пяти и продолжает расти. Давление по-прежнему низкое, но все будет хорошо. Да, вот еще что… — Доктор Бруннер повернулся к Робину. — Чтобы спасти ее, матку пришлось удалить. Все остальные органы целы, но матку она потеряла. Я сожалею, — добавил он, отворачиваясь от Робина. — Еще раз спасибо вам за сданную кровь, джентльмены. И за вашу помощь, мистер Пендел, — добавил доктор Бруннер, пожимая ему руку.

Джек пожал ее в ответ. Робин откинулся в кресле. Был час ноль пять дня, второго дня нового 1990 года.

4

Робин вернулся домой ночью в среду. За Бумерангом ухаживали сразу три женщины: Милли, заламывающая бровь и повторяющая про себя молитвы о Робине, Хедда, прохромавшая в кухню, чтобы спросить, не хочет ли Робин поесть, и Шейки, которая укладывала Бумеранга спать.

— Спасибо, Шейки, — благодарно сказал Робин.

Шейки дотронулась до его руки.

— Как Талли?

Больше никто про Талли не спросил. Может быть, Шейки молилась за Талли?

— Замечательно, — сообщил Робин. — Скоро ты сможешь навестить ее и ребенка.

— Она все еще без сознания?

— Ей уже лучше, — сообщил Робин, складывая губы в подобие улыбки.

— Ты говорил со мной так раздраженно вчера вечером, когда звонил мне по телефону, — заметила Шейки. — С ней действительно все в порядке?

— Все хорошо. Я просто немного устал, вот и все, — сказал Робин, подавляя зевок. — Уже поздно.

Вскоре он уже сидел у кровати сына.

— Как мама, па? — спросил Бумеранг.

— Ей гораздо лучше, Буми. Ох, прости, Робин, РОБИН. Она скоро придет в себя.

— Вот она удивится, когда узнает, что у нее родилась девочка, правда, папа?

— Она будет просто поражена, — согласился Робин.

— Ребеночек просто прелесть, — сказал Бумер. — А когда она начнет говорить и все такое?

— Скоро, может быть, на следующей неделе, — сказал Робин.

— На следующей неделе? Уходи, папа. Я лучше спрошу маму, а то ты совсем ничего про детей не знаешь.

Робин улыбнулся. «Всегда кажется, что прошла всего неделя, — подумал он. — Всего неделя, прежде чем она тоже скажет что-нибудь вроде: «Уходи отсюда, папа». Интересно, скажет ли она это мне?»

— Робин-младший, — прошептал он. — Я так счастлив, что ты у меня есть, сынок.

— Папа, — сказал Бумеранг, отворачиваясь, — прекрати целовать меня. Спокойной ночи.

5

Талли очнулась. Она чувствовала себя слабой, хотела спать, но все же открыла глаза и увидела Робина, сидевшего напротив кровати. Все было в точности так, как ей грезилось, когда ее глаза были еще закрыты, однако это была реальность. «Он жутко выглядит», — подумала Талли, присмотревшись. Губы обкусаны, а темные круги под глазами занимали половину лица. Она пошевелила губами, и его карие глаза увлажнились.

— Робин, — прошептала она. — Как ребенок?

— Прекрасно, — ответил он, стараясь говорить не очень хрипло. — Получше, чем ты.

Талли заметила капельницу, подсоединенную к ее руке.

— Господи, — сказала она. — Я превратилась в мою мать.

Робин промолчал, скрестив руки на коленях, и она спросила:

— Как Буми?

— Прекрасно, — ответил Робин. — Он считает, что у него прехорошенькая сестра.

— Я уверена, что она именно такая. А какой сегодня день?

— Среда.

— Среда… — грустно повторила она, дотрагиваясь до груди. Ее посетила ужасная мысль: «У меня наверняка уже пропало молоко. Оно ушло». — Чем же они ее кормят? — чуть не плача спросила она.

— У нее все хорошо, Талли, — повторил он. Лучше, чем у тебя.

— А как дела у меня?

— Теперь лучше.

— А что со мной было? Последнее, что я помню, это как приехала «скорая помощь»…

— Верно. Выяснилось, что у тебя не вся плацента вышла. Кусок остался и начал отравлять тебя. Но теперь все хорошо, — добавил Робин, отворачиваясь.

Талли хотелось сказать ему что-нибудь утешительное. Он выглядел таким потерянным.

— С Новым годом, — сказала она. — Она родилась под Новый год.

— Я знаю, — сказал он.

У Талли внутри все сжалось.

— Робин, а где Джек? — спросила она спокойно, почти благоговейно.

Удар, снова такой удар! Откуда-то слышался шум воды и металлический лязг.

— Он за дверью, — сказал Робин. — Хочешь, чтобы я позвал его?

Талли не ответила. Все было таким смутным, странным, липким от пота, каким-то нездешним. Она отчетливо помнила только лицо Джека. Любимое лицо. И его хотелось увидеть снова.

Талли посмотрела на Робина. Он выглядел страшно одиноким. Она подавила в себе желание попросить его сесть поближе, обнять ее. Она подумала: «Наверное, после всего, что произошло, у меня совсем не осталось молока». А вслух сказала:

— Прошу тебя. Пожалуйста. Только на минуточку.

Робин встал и положил руку себе на горло. Жест, который Талли не поняла и который ей не понравился. Не в силах больше смотреть ему в глаза, Талли прошептала:

— Робин, прости меня, пожалуйста. Но она не была уверена, что он услышал ее — он был уже у самой двери.

В палату вошла сиделка, и Талли попросила принести ей ребенка. И тут через стеклянную дверь бокса заметила Джека. Он шел к ней и улыбался. С огромным облегчением она прошептала:

— Джек…

Он вошел, сел на кровать, обнял ее и прижался к ней.

— Привет, малыш. Пора просыпаться, спящая красавица. Ты побила даже собственный рекорд.

Талли пробормотала что-то нечленораздельное, и счастливый Джек улыбнулся и прижался лицом к ее щеке. Она подняла свободную руку и погладила его по голове.

— Джек, как она?

Он приподнялся, и она как следует рассмотрела его. Черные круги вокруг серых глаз и светлая щетина на щеках. Даже губы были бледными. Джек выглядел не лучше Робина.

— Талли, она такая красавица!

— Вы что, оба тут сидели все это время?

Джек кивнул.

— О Господи, — сказала Талли, отпуская голову Джека. — Бедный Робин.

— Бедный Робин, — согласился Джек. — Ничего страшного. Ты нас объединяла.

— А что было со мной?

— Да так. Робин ведь, наверное, сказал тебе. Кусочек плаценты остался в твоем замечательном животике.

— Да, он мне что-то говорил. Его удалось извлечь?

— Да, они его удалили, — сказал Джек, положив голову ей на грудь. — Но им пришлось удалить также и матку, Талл. К сожалению.

Все тело Талли напряглось как струна. Она оттолкнула Джека. Тот встал и пересел в кресло.

Когда она снова обрела голос, то сказала:

— Зачем они это сделали? Почему не дали мне антибиотики или что-нибудь еще?

Джек покачал головой:

— Ничего не помогало, Талли. Тебе не становилось лучше.

Талли пристально посмотрела в глаза Джеку, вспоминая изможденное лицо Робина, потом посмотрела через стеклянную стену и спокойно спросила:

— Они поинтересовались, к какой вере я принадлежу?

— Да нет, по-моему, — ответил Джек.

Талли отодвинулась.

— Значит, мне было совсем плохо, да? Матка никуда не годилась… — Она потрогала свой живот — стало больно. — Вряд ли я смогу рожать, да?

Джек только грустно посмотрел на нее.

Через несколько минут вошла сиделка Крейн с Дженнифер на руках. Она молча отсоединила капельницу и положила Дженнифер к матери. Девочка спала. Талли и Джек общими усилиями растормошили ее. Малышка проснулась и заплакала. Джек помог Талли сесть. Его огромные руки почти оторвали ее от постели. Талли приспустила с плеч больничный халат и поднесла Дженнифер к груди.

— Господи, да осталась ли там хоть капля молока? — прошептала она.

Сиделка Крейн подошла к ней с бутылочкой смеси.

— Забудьте, — сказала она резко. — У вас ничего не осталось. Она уже привыкла есть вот это.

Сиделка вышла, и Талли повернулась к Джеку,

— Что это с ней?

— Не обращай внимания. Все они грубоваты. То и дело поднимают брови, считая их каким-то особым оружием.:

— Почему?

— Почему? Талли, мы здесь были вдвоем. Постоянно. Я привез тебя, а потом приехал Робин и сказал, что он — твой муж.

— Но он и есть мой муж.

— Правильно. Потому-то они все так и ходят с поднятыми бровями. Мы вместе в реанимации. Вместе в детском отделении и оба просим показать ребенка. Впрочем, сиделка из детского отделения вела себя прилично, но, может быть, она просто ничего не поняла? Или виду не показывала.

Талли посмотрела на ребенка, сосущего бутылочку.

— Я страшная неудачница, — сказала он. — Ужасно, что я не могу кормить ее грудью. А ведь это мой последний шанс. Больше я уже никого никогда не буду кормить грудью. Бумеранг был первым и последним. — Она попыталась избавиться от давящего кома в горле. — Если бы я знала, я бы кормила его вдвое дольше…

— Ох, Талли! — сказал Джек, поправляя простыню. — Ты ведь и так кормила его до двух лет?

— Двадцать месяцев. Но если бы я знала, что эти двадцать месяцев последние…

— Ну, успокойся, Талли. Могло быть и хуже.

— Ненамного, — прошептала она, стараясь не заплакать..

Они прислушались к посапыванию Дженнифер.

— Она такая хорошенькая, правда? — сказала Талли.

— Красавица, — подтвердил Джек.

— Посмотри на ее светлые волосики! — восторгалась она.

— Ты хочешь сказать, на ее лысую головку? Где ты тут видишь волосики? Я, например, не вижу.

— Вот! И вот! И посмотри на ее глазки!

— А где реснички? — спросил Джек.

— Джек, ты просто невозможен! Ты вообще-то на нее смотрел?

— Все время.

Талли нежно покачала ребенка.

— Ты держал ее на руках? — спросила Талли.

— Все время, — ответил Джек.

Они посмотрели друг на друга взглядом глубже океана. Они сидели молча, пока Джек, усевшись поудобнее в кресле, не спросил:

— Талли, кто отвезет тебя домой?

Талли зажмурилась, прячась от этого вопроса, а значит, и от всей своей жизни. Но Дженнифер сосала так громко! Невозможно было спрятаться от нее. Талли протянула Джеку руки.

— Джек, я должна поехать домой. Я хочу увидеть моего мальчика. Мне надо прийти в себя. Я не слишком хорошо себя чувствую, ты сам знаешь.

— Я знаю.

— Как только мне будет получше, как только я почувствую себя в силах, я поговорю с Робином. Мы решим, как будет лучше. Хорошо?

Джек покачал головой.

— Похоже, выбора у меня нет?

— Пожалуйста, Джек, — прошептала Талли. — Будь терпеливым.

— Терпеливым? Да я скоро буду святым! — закричал Джек.

Все закружилось вокруг него, когда он увидел ее глаза — в них были горечь и любовь.

— Мне так жаль, Джек, — прошептала она.

Через десять минут Дженнифер уже спала. Вошла сиделка Крейн, забрала ребенка и сказала, все так же приподняв брови:

— Мистер Пендел, вы должны уйти. Ее хочет видеть муж.

— Пошла к черту, — прошептал Джек, наклоняясь, чтобы крепко обнять Талли.

— Это относится к ней или ко мне? — улыбнулась Талли.

Он поцеловал ее в лоб.

— Джек! Это ты позвонил Робину и сказал, что я родила?

Джек кивнул, глаза его потемнели и стали грифельного цвета.

— Кто же еще? Кому еще было этим заниматься, Талли Мейкер? Ты была так далеко, что я не мог с тобой посоветоваться. Вот я и сделал то, что счел нужным.

— Уверена, что ты был на высоте, как всегда, — сказала она, голос ее дрогнул. — Во всем.

Джек прижал пальцы к губам, послал ей воздушный поцелуй и вышел. А Талли поднесла пальцы к глазам, как когда-то Дженнифер, чтобы не выплеснулось море ее печали. «Я вымотана, — подумала она, — я так вымотана, я как выжатый лимон, я устала. Но наконец-то не осталось никаких секретов. Больше не будет лжи. Молчания по телефону. Нетелефонных разговоров. Не надо больше притворяться друг перед другом». Мысли ее путались, и она задремала, представляя себе, что все еще держит Дженнифер на руках.

6

Талли проснулась и увидела, что Робин снова сидит в кресле, несчастный и угрюмый. Он выглядел таким брошенным, что Талли чуть не разревелась в голос. Она протянула ему руку свободную от капельницы, и он подошел, сел рядом и обнял ее обеими руками, а она гладила его затылок, спину и вздрагивающие плечи.

Во вторник Талли перевели в послеоперационное отделение. Там она провела неделю. От посетителей не было отбою. Кроме Робина, Джека и Джулии, Талли навещали родители Джулии, Шейки с Фрэнком, Брюс с Линдой, Стив с Карен и Тони Мандолини. Каждый день после школы забегал Бумеранг.

Пришли Шейки и Фрэнк. Улучив момент, когда они остались вдвоем, Шейки сказала: «Я видела машину Джека на стоянке, Талли».

— Видела? Ну и хорошо! — сказала Талли.

— Зачем он здесь? Ты не думаешь, что это слишком для бедного Робина?

— Ох, Шейки! Помолчи. Робину не нужна твоя жалость. А мне — твои оценки. Все складывается хорошо. И не забывай, когда ты родила близнецов, он приезжал и к тебе.

— Да, но он приезжал не один.

— А он и сюда приезжает не один. Он приезжает с Джулией.

— О Талли…

— О Талли… Все — хватит! Побереги слова, Шейки. Тем более что ты ничего не понимаешь! — резко перебила ее Талли.

— Талли! Ведь это то, о чем я тебе говорила.

— Вот и прекрасно! Ты была права! А теперь сделай одолжение и заткнись. Ты как пластинка, которую «заело».

— Талли, я тебе уже один раз говорила и опять скажу. Он разобьет тебе сердце.

— Ох, Шейки, и что из этого? Кому интересно мое дурацкое сердце?

Есть разбитое сердце Робина. И сердце Бумеранга. И Дженнифер. А еще — Джека Пендела. Так кому какое дело до ее дурацкого сердца?

Приехала даже Хедда. Ее привез Робин — она захотела проведать дочь. Талли притворилась спящей.

— Скажу тебе честно, — услышала Талли ее слова. — Ты — самое большое разочарование в моей жизни. Ты держишь первое место. Даже твой отец — на втором. Я получила его, когда ему было двадцать два, и прежде, чем стать моим, он уже много чьим побывал — маминым, папиным, бабушкиным. Но ты-то с самого начала была со мной — и гляди, какая неудача. Я даже говорить с тобой об этом не хочу. Мне просто омерзительно говорить с тобой, грустно и оскорбительно. Не знаю, за что ты так издеваешься надо мной? Мне только жаль твоего сына, Бумеранга, и девочку. И жалко Робина. Ты всем искалечила жизнь, всем, даже себе самой, и тебе на это наплевать. Ты думаешь, все будет, как раньше? Ты думаешь, все может быть по-прежнему? Думаешь, если бы твой отец вернулся ко мне и я бы приняла его, то все было бы по-прежнему? Господи, как я хотела, чтобы у меня была другая дочь! Другая дочь! Мы никогда не ладили с тобой. Я так хотела иметь дочь, с которой мы дружили бы. Иногда мне вообще казалось, что ты не моя дочь. Ты никогда не заботилась обо мне, ты желала мне смерти, я знаю, что желала. Я знаю, что ты не хотела, чтобы я жила вместе с вами. Ты мне угрожала пистолетом. Как ты могла? Что же это за дочь, которая так обращается со своей матерью? Нет, ты плохая дочь. И плохая жена. Этот человек любит тебя больше всего на свете, а тебе на него наплевать. Я никогда не могла понять, за что тебя так любит Бумеранг. А теперь эта малышка… Как ты будешь с ней? Как бы я порадовалась на старости лет, если бы она отплатила тебе за меня. Талли, я знаю, ты меня слышишь — у тебя кулаки сжаты, но можешь не отвечать. Я привыкла, что ты не отвечаешь мне. Все к этому привыкли.

7

Талли вернулась домой.

Первое, что она сказала, еще вылезая из машины, было:

— Где моя машина?!

Робин обнял ее за талию.

— Входи, Талли, здесь холодно.

— Где моя машина? — повторила она, не двигаясь с места.

— Входи. Ребенка простудишь.

Она вошла, повторив еще раз:

— Где моя машина?

— Папа сказал, что она испортилась, — вставил Бумеранг, поскольку Робин не отвечал.

Талли повернулась к Робину.

— Что ты имел в виду под словом «испортилась»? — спросила она

— Сними пальто, Талли, — сказал Робин.

— Где машина, Робин?

— Бумеранг, иди к себе наверх. Маме с папой надо поговорить.

— О чем поговорить? — громко спросила Талли. — Я спрашиваю всего-навсего, где моя машина.

— Папа сказал, что она в мастерской, сказал Бумеранг. — Что-то там испортилось.

— Она в мастерской, Робин?

— Ты действительно хочешь знать, где она, Талли? — спросил он.

— Конечно, хочу! Так где же?

— Тогда пошли со мной, — сказал, Робин. — Не снимай пальто.

— Я тоже пойду, — заявил Бумеранг.

— Нет, — ответил Робин. — Ты останешься с бабушкой. Мы скоро вернемся.

Талли, все еще с маленькой Дженнифер на руках вернулась в машину. Они тронулись с места.

— В сотый раз спрашиваю тебя — где машина, Робин?

— Талли, прости меня.

Она стукнула кулаком по приборному щитку.

— Что ты сделал с моей машиной? Что ты, придурок, сделал с машиной Дженнифер?

— Прости меня, Талли. Я был в такой ярости…

— Робин, не надо мне это рассказывать, скажи просто, куда ты дел машину?

— Я тебе ее сейчас покажу, — ответил он, полный решимости, и через минуту они въехали на стоянку Фрито-Лей. Было раннее воскресное утро. Стоянка была пуста, ни одной машины. «Камаро» на стоянке не было.

— Какого черта ты меня сюда привез? — спросила Талли, вытирая слезы. — Я не собираюсь заниматься с тобой любовью.

— Я привез тебя сюда, чтобы показать твою машину, — сказал Робин. — Но кто-то ее уже увел.

— Ты что — оставил ее здесь? — возмутилась Талли. — Ты ее здесь бросил, чтобы ее сперли?

— Нет, Талли, после того, что я с ней сделал, вряд ли кто-нибудь покусился бы на нее.

— А что ты с ней сделал? — тихо спросила она.

— Прости меня, я ее просто изувечил. Я взял тот обрезок трубы, который ты с собой возила, и выбил все стекла, и еще кое-что… Знаешь, даже хорошо, что ты не видела…

Жестом Талли приказала ему замолчать. Несколько минут она не могла ничего произнести.

— Как ты мог так поступить со мной? — наконец спросила она.

— Талли! Как ты могла так поступить со мной?

— Ты подонок.

— Обзывай меня, как хочешь. Я, по крайней мере, попросил прощения.

— Ты просто подонок. Теперь я ни за что не попрошу у тебя прощения..

— О, — удивился Робин, — у тебя, оказывается, другие планы?

— Поехали, — сказала Талли, садясь от него как можно дальше. — Хорошо, что я не видела мою машину. Ты не должен был привозить меня сюда. Ты должен был просто сказать мне. При сыне. Поехали.

Проходили дни. Дни, заполненные сном и едой и невозможностью нормально пописать, — из-за швов было больно. Дни, когда можно было не одеваться. Дни посетителей. Джулия, пока не приехала Лаура и не забрала ее, приходила почти каждый день. Приходила и что-то доказывала, не то уговаривала, не то отговаривала. Талли быстро надоедало вникать. Джулия поминутно твердила, как она счастлива, что Талли осталась жива.

«У меня и выбора-то не было», — думала Талли.

Дни шли за днями. И однажды Талли исполнилось двадцать девять лет, и никто и не вспомнил об этом, только Джек позвонил ей. Через несколько дней вспомнили все, но уже было поздно. Милли приготовила праздничный стол, и Робин попросил ее остаться на ужин. Хедда, Робин, Талли, Милли и Бумеранг ели куриные котлеты, приготовленные Милли, а Дженнифер лежала в столовой в плетеной колыбельке.

— Я почти жалею, — сказала Талли, — о тех годах, когда мне исполнялось то семь, то восемь, то пятнадцать, а я и не подозревала об этом.

Все посмотрели на Хедду и быстро опустили глаза в тарелки, кроме Робина, который, не мигая, смотрел на жену.

— Это что — обязательно? — спросил он Талли, когда они остались наедине. — Тебе необходимо делать так, чтобы всем было плохо? Тебе все еще мало?

Талли не ответила, вышла из комнаты и уселась в кресло-качалку в детской Дженнифер. Там она и уснула. Она вернулась в постель только в три ночи, но Робина в спальне не было. Она сошла вниз, но его и там не оказалось. В конце концов Талли нашла его в комнате Буми. Расталкивая мужа и складывая покрывало с постели Бумеранга, она говорила шепотом:

— Робин, сколько раз я тебя просила? Не кури здесь или хотя бы открывай окно — не надо ему дышать этой гадостью.

— Да, да, да, — отозвался он. — Ты говорила мне.

Проходили дни, заполненные поглощением еды, которую приносила преданная Милли, возней с Дженнифер, которую приносила та же Милли, сменой пеленок и переодеванием Дженнифер, чем, впрочем, тоже занималась Милли. Жаль, что Милли не занималась одеванием взрослых. Тогда Талли могла бы сойти вниз. Или даже выйти на улицу. А так она просто валялась в постели. Единственный в доме телевизор стоял внизу, а спускаться вниз не хотелось. Робин спросил, не хочет ли она, чтобы телевизор перенесли наверх, но и этого ей не хотелось.

Изредка Талли разговаривала с Милли. Очень редко. В основном она просто валялась в постели. Милли входила, открывала окна.

— Как погода, Милл? — могла спросить Талли.

— Холодно, миссис Де Марко, — отвечала Милли. — Холодно.

— Два раза одно и то же повторяет, — бормотала Талли.

Робин наконец-то вернулся на работу. Больше ничего он для нее сделать не может, думала Талли. Пусть лучше идет и зарабатывает деньги. Талли много спала, потом ворочалась в постели, глазела из окна, покрашенного когда-то Джеком. Часто трогала пальцами вертикальный шрам на животе, который живо напоминал ей о том, что Бумеранг и Дженнифер — ее единственные дети и других не будет.

Талли не могла собраться с силами и позвонить Джеку. Знала, что он ждет ее звонка, и просто не могла позвонить. Она не представляла себе, что скажет ему. И точно так же не знала, что сказать Робину. Талли разговаривала с Милли и Бумерангом. Еще она шептала разные ласковые слова маленькой Дженнифер. С Хеддой Талли совсем не разговаривала, даже когда мать приходила к ней в спальню спросить, не надо ли ей чего. «Милли приносит мне все, что нужно», — отвечала она, не поворачивая головы.

В начале февраля Талли наконец разрешила прийти Джеку. И то только потому, что испугалась: если не позвать его сейчас, он бросит ее и уедет в Калифорнию.

Талли не стала никуда отсылать Милли. Какой смысл, если Хедда все равно рыщет в доме? Талли даже встала с постели, приняла душ и оделась — ради него. Но вниз она спускалась медленно, словно заново училась ходить.

Хедда и Милли сидели на кухне и с удивлением посмотрели на нее.

— Мама, не могла бы ты уйти к себе в комнату? Сейчас приедет Джек. Милли, а почему бы вам не сделать перерыв? Пройдитесь по магазинам или еще куда-нибудь. — Талли с трудом говорила. Стоять было тяжело. Она держалась за живот.

— Ты уверена, что этот человек должен войти в этот дом? — спросила Хедда. Милли молча рассматривала чай в чашке.

— Мама, я хочу, чтобы ты ушла к себе. Я не хотела, чтобы ты тут жила, но раз уж ты здесь…

— Что ты творишь, Талли? — сказала Хедда. — Что ты творишь?

— Я не собираюсь перед тобой отчитываться. А теперь, мама, пожалуйста, у меня нет сил с тобой препираться. Пожалуйста, уйди.

Хедда встала, но перед тем, как выйти, произнесла:

— Сейчас ты еще отвратительнее, чем раньше.

— Да, и при этом еще от тебя не завишу, — сказала Талли.

Хедда вышла. Талли посмотрела на Милли, которая все еще сидела, уставившись в свою чашку.

— Идите, Милли, все будет в порядке. И не осуждайте меня.

— Нет, миссис Де Марко, я вас не осуждаю, — сказала Милли. — Я хочу помочь. Но что скажет мистер Де Марко?

— Надеюсь, как можно меньше. Вы можете помочь мне, а заодно и Шейки. Идите в «Шанель», найдите Шейки и дайте ей деньги. Она взамен даст вам губную помаду.

Прозвучал звонок, и сердце Талли дрогнуло, потом остановилось, потом снова дрогнуло и чуть не разорвалось от счастья, когда она увидела его. Она пробормотала «привет» и пропустила его в дом.

Они поднялись наверх к Дженнифер. Раньше в этой комнате занимались спортом, а теперь переоборудовали под детскую. Кроватка Дженнифер стояла в дальнем углу.

Талли взглянула в окно и вспомнила, как однажды жарким июлем стояла снаружи на стремянке с кистью в руке.

Джек прижал к себе Дженнифер, покачал ее, положил на пеленальный столик и снял с нее ползунки и пеленки. Он внимательно рассмотрел ее голенькую — ее личико и тельце, носик, губы, глаза и лоб, головку с тоненькими волосиками, шейку и плечики, ручки с маленькими пальчиками, живот и ножки, даже ступни. Талли почувствовала себя уставшей. И сломленной.

— Посмотри, — спокойно сказал Джек, — посмотри, — он показал на ее пальчики на ногах, толстенькие и широкие. — Разве могут быть сомнения в том, чей это ребенок?

Талли смотрела в сторону.

— Нет, — отозвалась она, — сомнений быть не может.

Джек поменял Дженнифер пеленки, одел ее, и они все втроем спустились вниз. Талли подогрела бутылочку и дала Джеку, чтобы он покормил дочь.

— Как дела? — спросил он ее.

— Прекрасно! — Она постаралась, чтобы голос ее звучал весело. — А у тебя?

— Нормально. Сама понимаешь, почти ничего не делаю. Я не так уж занят, как ты.

— Ты всегда тяжело переживаешь зиму, верно?

Он погладил Дженнифер по головке.

— Я вижу, ты с ним еще не переговорила.

— Я пока к этому не готова.

— Ну конечно, нет. А мне что прикажешь делать? Я не могу сюда приходить, он вправе пристрелить меня за вторжение.

— Я поговорю с ним, как только смогу. Пожалуйста, не уезжай из Топики.

— О Талли, — сказал он, — с меня хватит.

— Может быть, она тебе снова понравится? — с надеждой спросила она.

— Талли, прекрати, — сказал Джек. — Ты же знаешь, мне здесь жизни нет. Я не хочу тут оставаться, и ты тоже. Слушай, мы можем уехать в Калифорнию, и я сниму дом в каком-нибудь большом городе, и буду работать там круглый год, и ты тоже пойдешь работать, как только захочешь. Талли, мы оба этого хотим. Так чего же мы ждем?

— Я поговорю с ним, — сказала она твердо. — Я все еще неважно себя чувствую.

— Я знаю. Подумай, как тебе были бы полезны теплый климат и солнце.

Она прикрыла глаза и посмотрела на Дженнифер.

— Наверное, это здорово, — сказала она.

— И чего же ты ждешь?

Она покачала, головой.

— Джек, все не так просто.

— Ну и что?

Она попыталась подумать, что же было еще. Что-то ведь было. Что-то большое, как гора Святой Елены. Огромное, как пустыня Гоби. Такое же мучительное. Такое же непреодолимое.

— Робин не отдаст мне Бумеранга, — сказала она угрюмо.

В комнате было слышно только чмоканье Дженнифер. Талли вдруг снова ощутила за спиной тяжелое дыхание. Наконец Джек спросил:

— Талли, так как же?

Талли не отвечала.

— Я не отдам Дженнифер, — сказал Джек, дрожащими руками дотрагиваясь до головки ребенка:

Талли все еще молчала.

— Талли, — мягко сказал Джек, наклоняясь и заглядывая ей в лицо. Неужели ты позволишь мне уйти?

Нет! — хотела закричать Талли, но не произнесла ни слова.

Уложив вечером Бумеранга спать, Робин прошел в спальню и сел у окна. Он сидел, а Талли лежала, уставившись в стену.

— Значит, так, Талли. Хедда рассказала мне, что приходил Джек, — начал разговор Робин.

Талли, не глядя на него, кивнула.

Робин молчал, пока веки ее не задрожали.

— Ну хорошо, сказал он. — Чего же ты хочешь?

«Я хочу, чтобы все было так, как было. Я вообще не хочу, чтобы что-нибудь происходило», — думала Талли.

Робин продолжал.

— Талли, я хорошо тебя знаю. Я знаю, ты хотела бы, чтобы все было так же ясно и четко, как раньше. Я бы искал выход, а ты продолжала бы поступать по-своему. И вот к чему мы пришли. Если я терпел до сих пор и ничего не предпринимал, то только потому, что ждал, когда ты придешь в себя. Но — увы. В себя ты не пришла. И выхода я теперь не вижу.

Я почти принял все, закрыл глаза на твои приходы и уходы, но ты сделала все, чтобы это стало невозможным. Он назвал ребенка Дженнифер Пендел. Почему он это сделал? Как он мог так нарушить приличия? Я подсчитал. Она что, действительно его дочь?

Талли кивнула.

— Это возможно. — Она не была готова рассказать Робину всю правду.

— Каким образом? Он что, торчит здесь теперь весь год?

— Вашингтон, — холодно сказала Талли. — Мы вместе ездили в Вашингтон.

Робин сжал ладони между колен и закурил.

— Понятно. А возможно ли, что она моя?

— Возможно, — произнесла Талли, отворачиваясь от окна. Она не в силах была сказать ему правду.

— Может быть, сделать тест на определение отцовства?

— Если хочешь.

— А ты бы чего хотела?

«Чтобы все шло так, как шло», — подумала Талли, но сказала:

— Я бы не хотела никаких тестов.

— Почему?

«Потому что я и так знаю», — подумала Талли и хотела уже сказать это.

— Потому что для меня это неважно, — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы девочку записали как Дженнифер Пендел?

— Нет, — сказала Талли. — Мы с тобой женаты. Бумеранг — ее брат. Зарегистрируй ее как Дженнифер Де Марко. Дженнифер П. Де Марко.

Талли не смотрела на него, но услышала, как он сказал:

— Талли, что ты со мной делаешь?

— Прости меня, Робин, — сказала Талли, все еще не поворачивая головы. — Прости меня, пожалуйста.

— Я прошу тебя, Талли. У меня нет выбора. Но ты должна принять какое-то решение. Мы с тобой можем не говорить, не есть вместе, не пить и не смотреть друг на друга, и не дотрагиваться друг до друга еще несколько дней, недель, может быть, месяцев. Но ведь не может это тянуться годами! И невозможно делать вид, что не существует Дженнифер Пендел Де Марко.

— Тогда зарегистрируй ее как Дженнифер де Марко.

— И что это изменит?

«Ничего. Думаю, что ничего», — подумала Талли и спросила:

— Робин, если ты подозревал, то почему не спросил меня? Почему ничего не сказал?

— Зачем? И что я мог сказать?

— Ну сказал бы, что для тебя важно, чтобы этого не было.

— Талли, мне-то важно, чтобы это было важно для тебя. Чтобы ты осталась со мной потому, что сама этого хочешь. Да у меня и в мыслях ничего другого не было. Единственное, что мне было известно, это то, что вы вдвоем хороните и перехораниваете Дженнифер.

Талли ничего не ответила. Ей нечего было сказать.

— Сейчас уже поздно притворяться, но по твоему отсутствующему взгляду я вижу, что ты все еще лелеешь какую-то дурацкую надежду, что как-нибудь вся ситуация прояснится сама собой и я в один прекрасный день снова закрою глаза. Говорю тебе, Талли, это невозможно. Я еще: не умер. Ты меня еще не убила.

— Робин, знаешь, — сказала Талли, — я ведь тоже не спрашивала тебя, где ты проводишь время в Манхэттене по субботам, почему так поздно возвращаешься. Я никогда не звонила Брюсу, никогда не пыталась узнать. Я просто была уверена, что если ты вдруг захочешь изменить свою жизнь, то поставишь меня в известность.

Робин улыбнулся.

— Хорошо, Талли, теперь я задаю тебе тот же вопрос. Если бы ты хотела изменить свою жизнь, ты бы мне сказала?

Она оставалась безмолвной и неподвижной.

— И знаешь, что я думаю? — Робин усмехнулся. — Я думаю, что ты бы мне ничего не сказала. Ты для этого трусовата. Ты всегда была трусихой.

— Ты прав, — произнесла она тихо. — Все это слишком тяжело для меня, и я не могу принять решение прямо сейчас.

— Ладно, Талли. Но пока он не должен приходить в этот дом. Этого больше не будет.

Она кивнула.

— А если?

— Тогда я просто вышвырну тебя вон.

— Только меня, — переспросила она, — или моих детей тоже?

— Только тебя, Талли.

Она помолчала.

— Он больше не придет, — наконец произнесла она.

Робин погасил сигарету и немедленно закурил другую.

— Можешь ты хоть раз в жизни, один-единственный раз быть со мной откровенной? Скажи честно, Талли, чего ты на самом деле хочешь?

И Талли ответила, отвернувшись от него и с удивлением слыша свой голос как бы со стороны:

— Я хочу изменить свою жизнь.

Она услышала, как он вскочил со стула, подошел к кровати и присел на краешек

— Я не ошибся? Я не ослышался?

Она кивнула.

— Ты сказала честно. Могу я спросить еще кое о чем? Я сам не знаю, смогу ли задать этот проклятый вопрос. Ну ладно, Талли, будь честной, скажи ты любишь его?

Она кивнула, не в силах посмотреть ему в глаза. Она была раздавлена, уничтожена тем, что за все это время он ни разу не захотел спросить — любит ли она его?

— Талли! — Он еще ближе подвинулся к ней и перевернул ее на спину. — Я хочу, чтобы ты смотрела на меня. Так будет лучше. Теперь ответь мне еще раз: ты любишь его?

— Да, — прошептала она. — Я его люблю.

Он сел.

— Понятно. А я думал, вы дружите в память о Дженнифер. Вот оно что…

— Так и было.

— Ясно. А потом стало по-другому. И ты хочешь уйти к нему?

— Да, — ответила она, — я хочу уйти к нему.

Он отодвинулся и встал.

— И чего же ты ждешь, Талли? Разрешения?

— Я хотела поговорить с тобой. Хотела выяснить…

— Что выяснить? Кому достанется телевизор? Забирай все, Талли. Я куплю себе новое барахло.

— Я не про телевизор, Робин, — прошептала она. — Я про Бумеранга.

— Что — про Бумеранга? — Робин в недоумении уставился на нее.

— Ты… Ты позволишь мне забрать Бумеранга?

Робин подлетел к постели, наклонился над ней и занес кулак.

— Будь ты проклята, Талли, чтоб ты сдохла, — выдохнул он. — Почему бы тебе не взять кольт, что лежит у тебя в тумбочке, и не выпустить мне мозги? Тебе сразу станет легче жить! Всего пару лет в тюрьме — и ты сможешь воссоединиться с детьми и с ним тоже. А еще лучше — дай-ка я разобью тебе физиономию да сломаю руку, и тогда ты сможешь настаивать на убийстве в целях самообороны! А я хоть душу отведу!

Он отошел от нее, схватил с пола подушку и швырнул ее на постель.

— Можешь уходить, если хочешь, — произнес он, выходя из комнаты. — Но ты никогда — слышишь? — никогда не получишь моего сына!

8

Талли с Джеком увиделась через неделю. Они встретились вне дома. Талли забрала спеленутую Дженнифер и пошла на свидание к Джеку возле университета Уэшборн. Они отправились на студенческий стадиончик и принялись гулять по кругу.

— Джек, что нам делать? Робин не разрешит мне забрать Бумеранга.

— Конечно же, нет, — сказал Джек. — Этого следовало ожидать. Тебе придется бороться.

Талли покачала головой.

— Ни один суд не присудит мне ребенка. Я же собираюсь забрать его из дома и увезти за полторы тысячи миль в неизвестность. Если даже мне не откажут окончательно, то потребуют, чтобы я жила в Топике. Я присутствовала на таких судах много раз. Я знаю. Суд всегда основывается на интересах ребенка.

— В интересах ребенка оставаться с матерью, — заметил Джек.

— Я тоже так считаю, — согласилась Талли. — Но Робин думает иначе. Он все пустит в ход. Он не хочет потерять мальчика. Он расскажет суду про мои порезанные запястья, и я уже никогда не получу опекунство. Кроме того, — добавила она, — я даже не уверена, что Бумеранг захочет поехать со мной и оставить отца. Нет, глупо об этом и думать. Я не могу судиться за сына. Уж лучше, как Соломон, достать нож и разрезать его надвое. Нет, я должна найти способ уговорить Робина, чтобы он отдал мне Буми, или… — она замолчала.

— Или что? — спросил Джек.

— Или уговорить себя жить без него, — с усилием произнесла Талли.

— Но в любом случае ты уходишь ко мне?

— Да, — сказала Талли, преодолевая ветер. — Я в любом случае ухожу к тебе.

Чуть позже она добавила:

— Есть еще одна проблема — моя мать. Кто-то должен заботиться о ней. Я, конечно, не возьму ее с собой в Калифорнию, но нельзя и бросить ее на Робина.

— А почему бы и нет? — сказал Джек. — Это можно включить в договор о разводе.

Развод. О Господи!

— Все это надо продумать. Я не хочу никому причинять боль. Я не хочу причинить боль Робину.

— Робину ты уже причинила боль, — сказал Джек. — Что ты еще можешь ему сделать?

— Лучше бы ты этого не говорил Джек, — сказала Талли.

Они еще немного погуляли.

— Талли, я знаю место, где тебе понравится. Кармел-Он-Зе-Си. Это городок с белыми крышами, прямо на берегу океана. Даже из названия видно. Я поеду туда и подыщу домик, где мы могли бы поселиться, прямо у воды, если получится. Чтобы у нас уже было жилье, когда мы все отправимся в Калифорнию.

— Поедешь? Один? Что значит — поеду?

— Талли, тебе нужно время, чтобы мирно решить все свои проблемы. Видеться открыто мы не можем. Время притворства кончилось, и, с одной стороны, это хорошо, а с другой стороны — не очень. Кроме того, я же еду, чтобы подыскать нам дом. Мы же не можем жить в фургоне.

— Понимаю, — сказала она сквозь слезы. — А что, если я разведусь, а ты не приедешь?

— Талли, клянусь тебе, я вернусь за вами. Я буду звонить тебе каждую неделю и повторять, что вернусь.

— Джек, я не хочу, чтобы ты уезжал, — Талли изо всех сил пыталась не заплакать.

Джек остановился и прижал их обеих к себе.

— Тебе здесь от меня никакого проку. Я сижу целыми днями и смотрю телевизор. Или читаю газеты. Или брожу миля за милей. Я не переношу зиму. Я жду твоего звонка, жду, когда ты позовешь меня к себе. Я несчастен, и ты тоже несчастна. Я места себе не нахожу, сидя здесь и ожидая, когда же ты решишь нашу судьбу. Я не Джереми, Талли. Я поеду в Кармел и сниму для нас дом. Тебе непременно понравится Кармел. И детям тоже.

— Им-то, конечно, понравится, — пробормотала Талли. — Когда ты вернешься, Джен исполнится уже шесть месяцев!

— Талли, Дженнифер исполнится шесть месяцев независимо от того, уеду я или нет. Я все равно ее не вижу. Я не качаю права и ничего не требую, нет. Но я и тебя совсем не вижу, и ее, и мне надоело жить урывками. Последние три года я видел тебя только урывками. И я устал от этого. Я хочу, чтобы ты вся была моя.

— Давай здесь посидим, Джек, — предложила Талли, показывая на трибуны стадиона.

Они залезли на верхние скамьи. Талли наклонилась к Дженнифер и поправила на ней чепчик.

— Помнишь, как ты играл на этом поле, Джек?

— А как же, — ответил он, — ничто с этим не сравнится. Толпа, шум, мяч. Футбол — великая игра. — Он вдруг почувствовал себя спокойнее. — Я вспоминаю школу.

— А кто не вспоминает? — сказала Талли без всякого выражения.

— Нет, я хочу сказать, что вспоминаю ее хорошо. Даже зимы. Тогда даже это было не так уж плохо.

— Конечно, нет, — сказала Талли. — Ты же был кумиром школы. Капитан футбольной команды. Бессменный, безвременный капитан. Каждый раз, видя это поле, ты вспоминаешь себя на нем. А когда я смотрю на тебя, у меня каждый раз перехватывает горло. Джек Пендел, я не хочу, чтобы ты уезжал. Джек, если ты останешься, — неуверенно добавила Талли, — я перееду к тебе.

— Что?

— Я перееду в дом твоей матери. Я буду с тобой, если ты будешь со мной. И я разведусь, и тогда мы уедем.

— Ты съедешь с Техас-стрит?

Она подумала о комнате Бумеранга. О детской Дженнифер.

— Да, я съеду с Техас-стрит, — теперь уже совсем неуверенно подтвердила она.

— Ты уйдешь от Робина?

У Талли перехватило дыхание так, как никогда раньше.

— Да, я уйду от Робина.

Джек обнял ее.

— У нас вряд ли будет много денег.

— А много и не надо, — ответила она.

— Все, что я имею, я потрачу на дом в Кармеле.

— Ну и хорошо.

— Мне все-таки надо поехать и купить нам дом, Талли. Я бы позвал тебя, взял бы тебя с собой прямо сейчас, Талли, но твоя жизнь здесь еще не завершена. Ты же не хочешь всю жизнь убегать, правда? — Его губы тронула легкая улыбка. — Ты должна оторвать себя от Робина, и от своего дома, и от матери, и от работы. Ты же сама это говорила.

— Без проблем, — сказала Талли.

Джек покачал головой.

— Успокойся, Талли, — сказал он. — Ты уходишь ко мне. Это самое главное. Я вернусь через несколько месяцев. У нас уже будет дом. А в Калифорнии у нас будет много денег, потому что я смогу работать целый год.

— И ты не хочешь ни минуты дольше здесь оставаться? Просто чтобы побыть со мной лишнюю минуту?

Джек вздохнул.

— Талли. Я еду, чтобы найти нам дом. И я должен работать. Зарабатывать деньги здесь я не могу. А они нам понадобятся.

— Мне наплевать на деньги, Джек, — сказала Талли. — Я просто хочу, чтобы все было как можно лучше.

Джек притянул ее к себе еще плотнее.

— Талли, если тебе не отдадут Бумеранга, будешь ли ты считать, что все идет хорошо?

— Нет, — ответила она, — но я не хочу сейчас об этом думать. Я вообще об этом думать не хочу.

глава восемнадцатая