— Ну что ты на это скажешь? Она решила вернуться в Топику именно тогда, когда я собиралась уезжать.
— А куда делась Лаура? — спросила Шейки. — Мне казалось, они были так близки.
— Лаура, очевидно, нашла себе другую поживу. Мужскую. Кажется, она в августе выходит замуж.
— Бедная Джул. Как она это восприняла?
— Ужасно, конечно, — сказала Талли.
— Да, ей, должно быть, тяжело, — сказала Шейки. — Мне никогда не нравилась эта Лаура. Я надеюсь, что Джул останется здесь. Я люблю ее.
— И я ее люблю, — улыбнулась Талли.
Талли уложила детей спать, включила телевизор, восьмой канал. Показывали ретроспективу фильмов с Джеком Николсоном. «Пять простых пьес», «Половые сношения», «Полет над гнездом кукушки». Медсестра Рэтчед кого-то Талли напомнила: суровое лицо, неровно подстриженные; волосы… Что-то всплыло в памяти, но снова ушло в глубину. Талли так и заснула на диване перед телевизором во время сцены в автобусе в «Полете над гнездом кукушки»..
Ночью у Дженни подскочила температура. Талли сидела с ней внизу. Малышка могла спать только на руках у матери, и Талли нежно баюкала ее. «Почему меня никто не баюкает? — думала Талли. — Мне тоже нужно, чтоб меня баюкали на груди».
Она поцеловала Дженни в мягкую младенческую макушку, покрытую светлыми волосиками, вдохнула ее нежный запах. «Я лишу его этой радости. Он не будет растить ее, не будет укладывать спать, не будет купать, не будет гулять с ней. Не услышит, как она назовет его папой, не увидит ее ни в маскарадном костюме, ни в вечернем платье. Не увидит в ванной голенькой, с порозовевшим тельцем. Не узнает, как она будет расти. Он не узнает всех этих чудес, скрытых в двух маленьких, толстеньких ручках, в пухленьких ножках, в светлой головке. О Боже! Как я хочу, чтобы он был с ней, а она с ним!»
Талли прижала кулаки к глазам и стала раскачиваться взад-вперед. Невыносимая боль.
«Я никогда не увижу, как она усядется верхом на его плечах, не увижу, как она обхватывает руками его голову и пускает слюни в его волосы. Я никогда не увижу его лицо в тот момент, когда она подойдет к нему в выпускном платье и спросит: «Пап, ну как, мне идет?»
Я хотела получить слишком многое! Слишком многое! Я хотела, чтобы среди нас не было проигравших. Я никогда не думала, что проиграют все, а одному из нас придется потерять так много, — да нет, все, что у него было в жизни. И в один прекрасный день он должен будет проснуться утром и жить дальше — без меня, без его маленькой дочки, без нас. Какая печальная жизнь!
Она поглаживала Дженни по головке, по спине, по ее крошечным ступням, в два раза меньше, чем ладони Талли. «Моя милая, моя маленькая, простишь ли ты меня? Простишь ли ты меня? Сможешь ли ты простить меня за то, что я принесла в жертву твоего отца? Смогу ли я сама простить себя?»
Талли просидела в кресле-качалке Робина до утра, ее губы были прижаты к пылающему лбу дочери.
В среду, пораньше утром, до прихода Робина, оставив Дженни на попечение Милли, Талли поехала в церковь Святого Марка, чтобы положить на могилу Дженнифер белые розы. «А к урне с прахом моей матери, которая, будто какое-то украшение, стоит на камине, никто розы не принесет, — подумалось Талли. Следовало бы захоронить ее прах здесь. Ей было бы приятно получать цветы».
«Тебе стало бы грустно, Джен, если бы я перестала приходить сюда. Тебе стало бы грустно, если бы я больше не смотрела на землю, в которой ты лежишь. Если бы я не приходила вдохнуть запах этой земли.
Дженнифер, мы с Робином должны развестись сегодня. Милая идея, правда? Мы пойдем в суд, где судья задаст нам несколько вопросов, потом подпишет наши документы, и мы с Робином не будем больше женаты. Только представь себе! Не быть больше замужем за Робином! Ты ведь знаешь, я всегда говорила, что у меня ничего нет. Зажмурив глаза, я переходила от одной иллюзии к другой, но Робин — это самое что ни на есть настоящее. Даже больше настоящее, чем ты. Робин — это канзасская земля у меня под ногами. Как я могу променять эту землю на ленивое море? Я сокрушала его, но он устоял. Я ударялась о него, как волна ударяется о берег, била его, но он выстоял. Его испытывали болью и временем, но он выстоял, все вынес, он всегда оставался со мной. Как я могу говорить после этого, что у меня ничего нет? У меня есть о кого биться, как море о берег. Каждую ночь».
И все это время перед глазами Талли, заслоняя камень на могиле Дженнифер, стояло лицо Джека Пендела.
У Дженни была очень высокая температура, и весь остаток утра Талли носила ее в нагрудной сумке. Горячая головка и частое дыхание малышки болезненным звоном отзывались в груди матери. На остаток дня Талли отпустила Милли. Ей хотелось самой сготовить обед и без посторонних переговорить с Робином. Она чистила картошку в раковине, а Дженни спала у нее на груди беспокойным сном. Талли чистила картошку и плакала. Плакала и вытирала лицо мокрыми руками. Она открыла холодную воду, и в доме были слышны только шум воды и плач Талли.
В полдень пришел Робин.
— Нет, я не ушла с работы, — ответила Талли на незаданный вопрос. — Дженни заболела.
Робин потрогал горячий лобик. Талли посмотрела на него — он был в рубашке и при галстуке, — вдохнула запах одеколона «Пако Рабанн». Ей хотелось, чтобы Робин обнял ее.
— Ты отвратительно выглядишь, — сказал Робин, взглянув на Талли. — Нам через пятнадцать минут выходить. Ты разве не собираешься привести себя в порядок?
— Робин, — сказала Талли, вытирая салфеткой лицо и руки. — Я не хочу идти в суд.
— Что ты хочешь этим сказать?
Талли с Дженни на груди подошла к Робину и взяла его за руку.
— Робин, — очень тихо, но спокойно произнесла она, — я не хочу идти в суд.
Он стоял неподвижно, глядя на нее. Потом попытался высвободить руку. Она не отпускала.
— Чего ты от меня хочешь? — спросил он.; — Ты же покончила со мной. Что тебе от меня нужно?
— О нет, я не покончила с тобой, Робин Де Марко, — сказала Талли. — Совсем не покончила. — Она хотела привлечь его к себе, но он не поддавался. Она сильнее потянула его за руку — он остался на месте. Они оба посмотрели в окно на двор, а потом друг на друга.
— Робин, — медленно произнесла Талли, — я хочу, чтобы ты вернулся.
— Талли, — сказал он, высвобождая руки, — я не хочу возвращаться. Мне хорошо там, где я сейчас.
Она покачала головой.
— Робин, я не верю тебе. Вернись.
— Талли, — сказал он спокойно, — поверь мне. У меня все в порядке.
— Робин! Возвращайся к нам! Ведь твоя жизнь — это мы! Зачем ты притворяешься, что мы для тебя ничего не значим?
— Нет. Я притворяюсь только, что ты для меня ничего не значишь.
— Но зачем? — спросила она. — Ведь ты меня всегда так любил?
Робин быстро попятился от нее, из его груди вырвался короткий сдавленный звук, отдаленно напоминающий смех. С Дженни на груди она шагнула к нему и остановилась у дубового кухонного стола, окруженного дубовыми стульями.
— Робин, не уходи от меня. Я прошу тебя, вернись. Вернись. — Талли посмотрела на головку Дженнифер — все слова и чувства Талли застряли где-то в горле, рядом с этой головкой.
— Вернись, Робин. Я останусь с тобой, — сказала Талли.
— О чем ты говоришь, Талли? Я уже начал отвыкать от тебя.
— О чем говоришь ты?! — закричала Талли. — Как ты можешь отвыкнуть от меня? Ты ушел к своей парикмахерше? Так ты отвыкаешь от меня? Ты с ней теперь?
— Не надо, Талли, — тихо сказал Робин. — Она любит меня.
— Я люблю тебя! — закричала Талли. — Я люблю тебя!
Робин Де Марко стоял у стены, глядя на Талли в упор.
— Ты любишь меня? — наконец произнес он.
Талли не смогла выдержать его недоверчивый взгляд, она отвела глаза.
— Да, — прошептала она. — Я люблю тебя.
— Я не верю тебе, Талли Мейкер, — произнес Робин дрогнувшим голосом. — С каких это пор?
— Талли Де Марко, Робин. Я всегда любила тебя, — Талли погладила головку Дженни. — Только я раньше не понимала этого. Я ведь была не в состоянии оставить тебя?
— Ну, раньше у тебя не было таких веских причин для ухода, — сказал он.
— Но ведь я и сейчас все топталась на месте. Сначала я думала, что не могу уйти, потому что не могу бросить мать. Потом, когда она умерла, я думала, что не могу оставить мой дом, мою работу, моих друзей. Не говоря уже о Бумеранге… Но, Робин, когда ушел ты, все это оказалось неважным, и я поняла, что не могла уехать не из-за матери, не из-за работы, не из-за дома, и даже не из-за сына! Я не могла уехать из-за тебя, — прошептала она. — Уехав сейчас, я бы потеряла только тебя и я не могла, не смогла тебя потерять.
Он внимательно наблюдал за ней, все так же стоя у стены. Он очень долго и пристально смотрел на нее, а потом, качая головой, медленно произнес:
— Я не могу, Талли.
Она устало, но решительно кивнула.
— Можешь. Все будет хорошо.
Он покачал головой.
— Ты не понимаешь. Я не могу. Во мне теперь пусто.
— Но мне ничего и не нужно. Кроме тебя.
Робин старался держаться от нее как можно дальше — насколько это позволяли размеры кухни.
— Разве ты не видишь, Талли? Ты сломала мою основу.
— Я дам тебе другую, — попыталась ободрить его Талли.
Робин снова покачал головой.
— Нам дается только одна основа. Я убежден в этом.
— У тебя тоже она только одна, но она… — Слова давались ему с трудом. — Она сделана из чего-то очень прочного, прочнее, чем железо. А я уже не такой сильный, каким был, Талли. Я уже не могу заботиться о тебе так, как раньше. И так, как это тебе нужно.
Талли обогнула стол и сделала шаг к Робину. Словно пытаясь защититься, он выставил вперед руки. Она остановилась.
— Тебе необязательно теперь быть сильным, Робин, — прошептала она. — Тебе больше не нужна основа.
— Это с тобой-то? — Он беззвучно рассмеялся. — Ты, должно быть, шутишь.
— Робин, пожалуйста, — сказала Талли. — Не заставляй меня умолять тебя. Ты сам сказал, что мне это не идет. Пожалуйста, я прошу тебя, останься с нами. На каких угодно условиях. Только останься.