Робин по-прежнему стоял у стены и качал головой, и тут Талли увидела, как у него начали дрожать ноги. Он с трудом подошел к столу, сел так, чтобы стол разделял их, и принялся смотреть на свои руки.
— Смотри, что ты со мной сделала, — прошептал он. — Ты сломала меня.
— Пожалуйста, прости меня, — тихо сказала Талли, обхватив руками спящую Дженни. — Я знаю, ты и сейчас меня любишь. Пожалуйста, постарайся простить меня.
Робин молчал, упорно глядя на свои руки.
Талли стояла напротив, одной рукой опираясь на спинку стула, а другой прижимая к себе Дженни.
— Талли, я не знаю, что у тебя на уме, — наконец выговорил он, — но я не могу поехать с тобой.
Талли попыталась улыбнуться, но это ей не удалось.
— Я хочу только, чтобы ты приехал домой. Я не еду в Калифорнию.
— Ты это решила так вдруг? В эти три дня?
— За эти три дня без тебя я представила, как я буду жить без тебя, и у меня было такое же чувство, как когда умерла Дженнифер, и я поняла, что буду жить теперь без нее: мне было невыносимо одиноко. Робин, я не хочу скорбеть о тебе тоже. Я больше ни о ком не хочу скорбеть.
— Кроме нее, — добавил Робин.
— Робин, послушай меня, — сказала Талли. — У меня никогда не было своей жизни. И я о ней никогда и не мечтала. Я вообще ничего не хотела. Когда ты полюбил меня, я отвернулась от тебя. Не потому, что это был именно ты — просто у меня вообще не было желаний. — Талли еще крепче прижала Дженни к себе. — Мне было все равно, потому что я не знала другой жизни на железной дороге, жизни, состоящей из блужданий и тоски, кошмарных снов и серого неба над головой. Жизни сироты. Я хотела уехать отсюда и забыть все то, что не давало мне спать по ночам, забыть очень многое, — ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Это единственное, чего я по-настоящему хотела. Забыть. Уехать прочь и забыть. Забыть мать и отца, забыть Дженнифер. Робин, я хотела прожить жизнь, которую не прожила Дженнифер. Я хотела жить так, как мечтала она. Но я забеременела и уже не смогла осуществить свои желания. Но, поверь, Робин, я уже повзрослела настолько, что мне начинает нравиться моя жизнь. — Она грустно улыбнулась. — Да, теперь я повзрослела, и мне начинает нравиться моя жизнь. Я не выбирала ее, не выбирала эту жизнь. Кто выбрал ее для меня, не знаю, — Бог ли, черт ли, а может быть, ты? Так или иначе ее выбрала не я и поначалу восставала против нее. Но теперь я сама хочу сделать свой выбор. Я выбираю тебя, — сказала Талли, стараясь прогнать стоявшее у нее перед глазами лицо Джека. — Я выбираю тебя, потому что без тебя у меня ничего бы не было. Ты дал мне все, что я хотела. Позволил мне делать все что угодно. Ты всегда гордился мной. Ты был рядом тогда, когда меня было трудно даже назвать живым человеком, ты был рядом и тогда, когда меня трудно было назвать твоей женой. Ты посадил меня в лодку, а сам стал якорем, и я ничто без тебя, Робин. — Талли глядела на него, и глаза ее все больше и больше наполнялись слезами, и эти слезы смывали с ее сердца огромную тяжесть.
— Разве ты ничто без меня, Натали Анна Мейкер? — прошептал Робин. — Ты — это ты.
Талли все, прижимала и прижимала к себе дочь.
— Прости меня, Робин, — сказала она. — За все.
— Так что ты предлагаешь? Жить как прежде?
Талли попыталась закатить глаза, но ей стало больно.
— Нет. Теперь мы будем иногда разговаривать. Может быть, проводить вместе отпуск. И, уж конечно, ходить по магазинам.
Робин не сводил с нее глаз.
— Талли, — сказал он. — А как же Джек?
— Пожалуйста, прости меня за Джека, — едва слыша себя, сказала Талли.
— Только не говори, что ты хотела уйти к нему лишь потому, что его любила Дженнифер. Не говори, что никогда не любила его.
— Нет, ничего такого я не скажу, — прошептала Талли, опираясь о дубовый стол. — Я любила его.
— И до сих пор любишь, — сказал Робин. — Ты его до сих пор любишь, разве не так?
— Да, — с трудом выговорила Талли. — Я до сих пор его люблю. Пожалуйста, прости меня за это.
— И что ты теперь с этим будешь делать? — тихо спросил Робин.
И Талли, держась обеими руками за дубовый стул, чтобы не упасть, прошептала:
— Я излечусь от него. Я излечусь от него.
глава двадцатаяТАЛЛИ
Талли Мейкер и Джек Пендел
поклялись в любви до гроба.
Талли Мейкер и Джек Пендел,
как они любили оба!
Но он уехал; она разобралась в себе,
и потом им пришлось изумиться судьбе:
хоть друг друга они любили всегда,
им всегда было страшно
смотреть друг другу в глаза.
Ближе к вечеру Талли пошла к Джеку. Робин остался дома ухаживать за Дженни.
Она медленно брела по Маквикар-стрит. Она миновала Уэшборн и повернула налево на Семнадцатую улицу. Она чуть было не повернула налево еще раз, чтобы пройти по Уэйн-стрит мимо Сансет-корт, но не нашла в себе сил. Тогда она решила еще раз зайти на могилу Дженнифер, а уж потом отправиться на Лейксайд Драйв.
Ворота церкви Святого Марка, как всегда, скрипнули. Точь-в-точь дверь в спальне Бумеранга.
Мощеная дорожка была покрыта горячей пылью. Но в глубине двора, в густой тени дубов, всегда было прохладно.
И тут Талли увидела Джека. Сидя на корточках, он обихаживал розовый куст на могиле Дженнифер. Она пожалела, что не пошла сразу к нему домой. Тогда она бы выиграла несколько лишних минут.
Он улыбнулся ей.
— Привет. Что ты здесь делаешь? Как прошел суд?
— Прекрасно, — солгала Талли, стараясь нащупать внутри себя опору. Но эта опора тоже скрипела. Казалось, скрипело все внутри Талли. Она медленно подошла к нему. «Я хочу сесть, — подумала она, — но здесь не на что».
— Давай не будем долго задерживаться, — сказала Талли. — Я уже приходила сюда сегодня утром.
— Зачем ты тогда опять пришла сюда? Искала меня?
— Вроде того. По-видимому.
Он погладил ее по щеке.
— Пойдем ко мне. Я покажу тебе карту, — стоя на коленях, он рыхлил землю у самых корней. — Я составил карту нашего путешествия. Я решил, что мы можем потратить несколько лишних дней и проехать через Большой Каньон.
— Через Каньон? Там же большая пропасть посередине?
Талли посмотрела на куст белых роз, вдохнула в себя горячий воздух Большого Каньона и попыталась представить, что сказал бы Бумеранг, увидев Большой Каньон. Она снова перевела взгляд на Джека. Каждое воскресенье, зимой и летом, он приносит цветы Дженнифер. Она начала считать овец, стараясь успокоиться, ведь он всегда был спокоен с ней, и ей хотелось хоть немного ему соответствовать.
— Да, огромная пропасть. Но, может быть, там есть мост. — Он поднялся с колен. Улыбка на его лице погасла. — Что случилось, Талли? Ты не была в суде?
Талли невольно залюбовалась пышно цветущими розами.
Она покачала головой.
— Джек, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я не могу поехать.
— Что? Посмотри на меня. Что ты сказала?
Талли не могла взглянуть в его глаза.
— Я не могу поехать, Джек.
— Он опять не отдает тебе Бумеранга?
Она держалась прямо — на большее в этот момент она была не способна. Она держалась прямо в его любимом платье, в его любимых белых босоножках.
— Талли, будь так добра, посмотри на меня, — серьезно сказал Джек. — Спасибо. Ну?
— Я не могу поехать, Джек Пендел, — повторила она.
Он подошел к ней и сжал ей виски. Талли посмотрела ему в лицо, но быстро закрыла глаза и едва слышно сказала:
— Я просто не могу.
Джек еще какое-то мгновение сжимал ей виски, потом опустил руки и сделал шаг назад.
После долгого молчания он сказал:
— Я знал это. Черт меня побери, я это хорошо знал.
— Прости меня, Джек.
— Талли, я снял для нас дом.
— Я знаю, — сказала она, ища глазами, на что бы опереться.
— Последние шесть лет я возвращался сюда только ради тебя, можешь мне поверить.
— Я знаю, — печально повторила она.
— Теперь, когда умерла моя мать, мне здесь вообще нечего делать. Я не хочу больше здесь оставаться.
— Я знаю, — в третий раз сказала Талли.
Джек глубоко вздохнул.
— Что случилось, Талли? Все будет хорошо. Нам пора.
Она не ответила и не посмотрела на него — он пристально вглядывался в ее опущенное лицо.
— Это не Бумеранг. Это что-то другое. Верно? — спросил Джек.
Она еще раз оглядела маленькое кладбище и уже искала, не на что опереться, а куда упасть. Она переминалась с ноги на ногу, ей очень хотелось, чтобы какой-нибудь звук разрушил невыносимую тишину. Издалека донесся вой полицейской сирены. Слишком далеко. Недостаточно громко.
— Говори, Талли, — Джек приготовился принять удар. — Я не буду тебе помогать в этом.
Она отвернулась, чтобы он не мог видеть ее лица. Или скорее чтобы самой не видеть его лица, этого неизменившегося, неменяющегося, прекрасного лица с такими же серыми, как у нее, глазами. Ей хотелось прикоснуться к его губам.
«Ты был прав, Джек Пендел, наш футбольный капитан, наш футбольный герой. Никого нельзя бросить безболезненно. Выходит, ты напрасно любил меня все эти годы? Выходит, ты любил меня, верил, что мне нужна только твоя любовь, что я так же, как ты, хочу уехать, и все это было напрасно? И я еще спрашивала тебя, не разобьешь ли ты мое сердце».
— Ох, Талли, — беспомощно произнес Джек.
Она сдерживалась, чтобы не заплакать, но все же не смогла побороть короткого отрывистого рыдания. Она открыла рот, но не могла выговорить ни слова, и совсем по- детски вытерла лоб тыльной стороной предплечья.
Джек перестал требовать, чтобы она смотрела ему в лицо.
— Скажи мне, — заговорил он охрипшим голосом. — Скажи мне.
— Джек, Джек… — прошептала она. — Прости меня.
— Скажи мне, Талли. Почему ты не едешь?
— Джек, я не могу переступить через всю мою жизнь, — с чувством сказала она. — Не могу. Не могу вдруг взять и погнаться за какой-то другой жизнью.