Свое имя улица Сауна носит с 1419 года, а бани на ней — и того старше: открылись они в 1364-м. Если учесть, что к XIV веку относятся многочисленные свидетельства наличия домашних саун, несложно предположить: в общественные ходили «заодно и помыться».
Местного, таллинского иконографического материала по банной тематике не сохранилось, но книжная миниатюра Западной Европы дает представление о том, что представляли собой средневековые наследники античных терм.
Главным помещением в них были не парилки, а «сени», где стояли деревянные кадки с подогретой водой. Мужчины и женщины вполне могли сидеть в этих импровизированных «ваннах» совместно, беседуя, играя в карты, прихлебывая пиво или вино.
Большинство общественных саун средневекового Таллина принадлежало частным лицам: некоторым из них, как, например, банщику Болеману, даже довелось быть избранными в магистрат. Но бани на улице Сауна в XV–XVI веках принадлежали городу.
На свободные нравы, царившие в «парильнях и мыльнях», городские власти до поры до времени смотрели с тем же снисхождением, что и на работу скандального «Красного монастыря»: лишь бы налоги регулярно в казну поступали. Только когда волна «французской хвори» захлестнула даже семьи почтенных ратманов, отцы города забили тревогу, но в силу наивности тогдашней медицины бороться стали не с причиной, а со следствием.
Связь между посещением общественных бань и заражением неисцелимой болезнью была очевидна. Однако медики решили, что причина ее — не половая распущенность, а сама… горячая вода и пар.
Решив раз и навсегда обезопасить горожан от неведомых «частиц болезни», якобы просачивающихся в раскрывшиеся от тепла поры кожи, магистрат опечатал все общественные бани. Фактически на протяжении всего XVII века они стояли в Таллине закрытыми, вновь возвратившись к работе лишь в следующем столетии — правда, уже за городской стеной, в предместьях.
Вероятно, и на новом месте они оставались домами свиданий. Во всяком случае, совместное мытье женщин и мужчин таллинские полицейские правила запретили лишь в 1807 году.
От многочисленных «заведений для холостяков», существовавших в XIX — начале XX века в таллинских предместьях, сохранились лишь запечатленные в воспоминаниях старожилов названия: «Желтая обезьяна», «Белая блоха», «Венеция». Да еще — крохотная калитка в городской стене: современные байки упорно связывают ее со «скользкой дорожкой», которой не упускали возможности воспользоваться в относительно недавнем прошлом любители плотских наслаждений.
Уверяют, будто бы пробита она была в ту пору, когда Таллин все еще числился в списках крепостей Российской империи: ежедневно с закатом солнца половинки городских ворот накрепко запирались, что создавало посетителям домов терпимости явное неудобство.
Ночевать в борделях Каламая «позолоченной молодежи» было явно не с руки, дожидаться рассвета — долго, перелезать крепостную стену через чердаки и крыши прилепившихся к ней домов было в темноте и сложно, и небезопасно. Потому будто бы они попросту скинулись — и подкупили главу Ревельской инженерной команды: за хорошую мзду тот позволил кутилам прорубить в давно устаревших морально городских укреплениях калитку «для своих».
Втайне якобы был изготовлен комплект ключей от нее. Причем замок был устроен таким хитроумным способом, что открывался он исключительно в том случае, если все «ключники» собирались открыть его одновременно.
Байка, конечно, замечательная. Тем более что и дорожка, начинающаяся от прохода в стене, ведет к улице Кёйэ — Канатной, носившей в XIX веке немецкое имя Репербан: точь-в-точь как и знаменитая гамбургская «улица греха». Только вот крохотные воротца появились никак не раньше середины тридцатых годов прошлого столетия: прорублены они были в рамках кампании по благоустройству нынешней Торниде вяльяк — Башенной площади.
В известном смысле Таллину не повезло: для дам здешнего полусвета за восемь минувших веков не нашлось ни своего Тулуз-Лотрека, ни собственного Куприна — невоспетыми остаются они и поныне.
Но, быть может, именно в этом для города и заключается подлинное везение? Любовь продажная, оставаясь для культурного текста города явлением маргинальным, заставляет поверить: все это оттого, что Таллин любит исключительно по-настоящему. Старомодно и наивно — как провинциальные барышни, фланировавшие два века тому назад между ярмарочными лотками под сенью нигулистских лип. Бескорыстно и безвозмездно. Требуя взамен только одного — верности.
На фоне уличных переименований, которыми советская власть щедро одарила Старый Таллин, имя основоположника реализма в эстонской литературе — писателя Эдуарда Вильде — выглядело вполне «либерально».
Непонятно, правда, чем провинился перед коммунистами средневековый повар Таллинской ратуши Ханс Дункер, чье имя улица, тянущаяся от площади Колесного колодца к ратуше, носила изначально.
Однако в год восьмидесяти пятилетия прозаика он был удостоен «персональной» улицы. Просуществовала она, правда, недолго: в 1963 году переименование было внезапно аннулировано — и в честь Эдуарда Вильде назвали улицу в новом жилом районе.
Мимо таких странных поступков городская молва пройти не могла: в кратчайшие сроки фольклору было необходимо осмыслить и объяснить, с чего это вдруг писателя «возвысили» до одной из улиц центра, а потом — «сослали» на окраину?
Неофициальное объяснение гласило: вначале краеведы отыскали свидетельство того, что молодой Вильде, будучи корреспондентом тартуской газеты, жил в некой гостинице на улице Дункри, приезжая в начале двадцатого столетия по делам в Таллин.
Но потом будто бы старожилы начали вспоминать, что это была не гостиница, а «меблированные номера», причем очень сомнительной репутации. Вильде действительно бывал в них, но совсем не в рамках журналистских расследований…
Так этот или не так — документально проверить и по сей день, похоже, никто не удосужился. Курьеза ради стоит добавить, что средневековое название улице Дункри тогда так и не вернули, присвоив имя Вана-Тоома — Старого Тоомаса.
Если учесть, что в «земной» своей жизни будущий ратушный флюгер был ландскнехтом, то можно не сомневаться: и с обитательницами «Красного монастыря», и с банщицами улицы Сауна был он знаком не понаслышке.
Может, именно поэтому в 1989 году горисполком счел за лучшее вернуться к самому первому названию улицы — и возвратил ей имя средневекового повара ратуши Ханса Дункера…
След легенды: таллинский Дон Жуан
Шанса покрасоваться в позаимствованных из музея турнирных доспехах Таллин не упустит, но по натуре своей он не столько «город-рыцарь», сколько «город-купец» и «город-ремесленник». Обстоятельная неспешность, трезвый расчет и граничащая с прижимистостью бережливость во все времена были горожанам ближе, чем склонность к эскападам и авантюрам.
Прославленные на всю Европу авантюристы платили ему взаимностью: маршруты их путешествий в Россию, кажется, специально прокладывались по территории современной Прибалтики в объезд Таллина. Даже Тарту может похвастаться хранящимся в университетской библиотеке письмом с автографом Казановы. А уж в курляндской столице Митаве — нынешней латвийской Елгаве — маг и чернокнижник Калиостро морочил головы тамошней знати с десяток дней.
До Ревеля ни один, ни другой добраться так и не удосужились. Возможно, предчувствовали: делать им здесь особенно нечего. В лучшем случае — разве что попробовать повторить успех своего знаменитого предшественника — Дон Жуана. И пускай в Севилье, на родине коварного сердцееда и легендарного дамского угодника, о предпринятом им путешествии на далекую северную окраину средневековой Ойкумены даже и не догадываются, таллинцам до того и дела нет. Они-то твердо знают: Дон Жуан их родной город посещением почтил. Одиннадцать миллионов одних только советских зрителей — тому порукой.
Жанр киномюзикла строгого соответствия историческим реалиям не подразумевает: если с экрана уверено распевают: «Но Дон Жуан и в Таллине бывал», значит, так оно и есть, бывал.
Изначально севильский греховодник должен был направиться на берега не Балтийского моря, но Черного: эстонский режиссер Арво Крууземент загорелся идеей экранизации пьесы «Тогда в Севилье» во время посещения Воронцовского дворца в Алупке.
Фильм планировали с размахом: главные роли в нем прочили беспроигрышным звездам — Анастасии Вертинской, Вячеславу Тихонову, Татьяне Дорониной. Начались В переговоры, но в планы и намерения кинематографистов внес свои коррективы… туризм. Точнее — возобновление прерванного еще Второй мировой войной пассажирского сообщения между Таллином и Хельсинки.
Финский теплоход «Велламо» открыл его вновь в 1965 году, пять лет спустя его сменило советское судно «Ванемуйне».
Таллин после четвертьвекового перерыва вновь стал доступен для зарубежных туристов. Чтобы стимулировать их приток, власти задумали снять несколько «рекламных лент», знакомящих потенциальных гостей с достопримечательностями города.
Результат получился, говоря откровенно, «сшитым на живую нитку»: парадоксальная пьеса советского сценариста Самуила Алешина о том, что Дон Жуан на самом деле был не мужчиной, а женщиной, превратилась в кинематографический «капустник».
Улицы и переулки Старого Таллина сыграли в комедийной ленте не более чем роль «натуральных декораций», практически никак не связанных со значительно упрощенной сюжетной линией оригинального текста.
Едва ли большинству зрителей «Дон Жуан в Таллине» запомнился чем-то большим, нежели лихими трюками, фехтовальными номерами, песнями, музыкой и «средневековым» антуражем.
Но для самого Таллина он значил нечто большее: возрождение легенды, существовавшей, возможно, задолго до того, как братья Люмьер впервые взялись за ручку киноаппарата.