«По местам стоять! С якоря сниматься! Трап завалить!» — проревела команда с мостика.
Григорьев вместе с другими матросами начал поднимать трап. Что-то заело в блоке, но общими усилиями трап завалили. Григорьев еще успел услышать команду, поданную кем-то из старшин: «Разойтись по боевым постам!», когда в страшном грохоте взрыва ему показалось, что трубы и башни крейсера рухнули ему на спину, придавили к палубе, протащили по ней и покатились куда-то дальше через его голову, сминая всё на своем пути. Он закричал, пытался вскочить, но страшная тяжесть, не позволяя шелохнуться, вдавила в скользкий и мокрый настил палубы.
25 августа 1941, 07:05
Адмирал Пантелеев, стоя на мостике «Пиккера» вместе со своим помощником, капитаном 1-го ранга Питерским, понял по столбам воды от падающих снарядов, что противник успел подтянуть к самым предместьям города тяжелую артиллерию. «Не кажется ли вам,— спросил адмирал Питерского,— что «свечки» на рейде стали больше ростом и солиднее?» Капитан 1-го ранга хотел что-то ответить, но в этот момент огромный столб пламени и густого черного дыма поднялся над кормовой башней «Кирова», и до «Пиккера» докатился гулкий и смачный грохот взрыва. Все это случилось так быстро и неожиданно, что сначала Пантелеев не понял, что произошло. Крейсер открылся неожиданно в клочьях распадающейся и рассеивающейся дымзавесы. Казалось, что кто-то поднял занавес на сцене, чтобы показать наблюдателям с «Пиккера» эту картину. Окутанный черным дымом «Киров» стоял без движения, грузно раскачиваясь...
На мостик «Пиккера», застегивая на ходу китель, вбежал Трибуц. Едва взглянув на «Киров», он почувствовал, что тупая раскаленная игла воткнулась ему в сердце. Ноги обмякли. Схватившись одной рукой за поручень ограждения мостика, он другой рукой выхватил бинокль у капитана 1-го ранга Питерского. «Киров» предстал командующему в страшном виде. Окутанный густыми клубами черного дыма, через которые пробивались языки пламени, корабль стоял неподвижно, и на нем не было заметно никаких признаков жизни. Трибуцу показалось, что вот сейчас с детонирует кормовая башня, и крейсер, разломившись пополам, грудой обгоревшего и искореженного металлолома затонет на рейде, а ему, Трибуцу, уже ничего не останется делать, кроме как пустить себе пулю в лоб. Если успеет... Огромный столб воды от близкого недолета белым саваном поднялся, как показалось командующему, у самого борта неподвижно стоявшего «Кирова», затем еще один...
- «Дымзавесчики! — неожиданно заорал Трибуц. - Где дымзавесчики?! Кудрявцева под трибунал! Расстрелять! Перед строем расстрелять!»
- «Владимир Филиппович...» - начал было Пантелеев, но Трибуц оборвал его.
- «Молчать! - снова заорал командующий так, будто перед ним был не адмирал, а пьяный матрос, пропивший свое обмундирование и пытавшийся сейчас оправдаться. - Молчать! Катер к борту! Быстро со мной на крейсер!»
Адмирал Пантелеев пожал плечами. Истерика командующего ему была совершенно не понятна, как и всем, кто был свидетелем этой сцены на «Пиккере». Всегда носивший маску полной невозмутимости, Трибуц сорвался впервые за всю войну. Пройдут долгие годы, прежде чем оставшиеся в живых поймут, что творилось в душе адмирала Трибуца в те страшные августовские дни и что мотивировало многие его поступки, кажущиеся по меньшей мере странными даже спустя полвека.
25 августа 1941, 07:07
Сердце капитана 3-го ранга Ефета дрогнуло. С мостика эскадренного миноносца «Гордый» был ясно виден сноп огня и чёрного дыма, взметнувшийся над крейсером «Киров». Столбы воды от падавших непрерывно вокруг крейсера снарядов ежеминутно грозили непоправимой катастрофой. Чёрные с грустинкой глаза Ефета загорелись боевым азартом: «Поднять сигнал: «Прошу не мешать моим действиям!»
Старшина сигнальщиков Иванов метнулся к фалам: «Есть поднять сигнал!»
«Боевая тревога! Корабль к постановке дымзавесы изготовить!»
Звонкая трель колоколов громкого боя разнеслась над палубой эсминца, взлетела в душные помещения нижних боевых постов. На мостике Ефет возбужденно инструктировал штурмана Лященко и рулевого Лагутина: «Держать вдоль побережья, как можно ближе. Следить за глубинами...»
«Кормовой химпост к постановке дымзавесы готов», - прохрипела переговорная труба голосом старшины второй статьи Емельяненко.
Чёрт возьми, эсминец зовется «Гордым» или нет?! Надоело ходить невычисленными курсами в душной мышеловке гаваней, хочется размяться на полном ходу.
Ведь еще недавно сам Ефет мечтал не только о лихих торпедных атаках, но даже и о таранах, о чем даже написал статью в шестом номере «Морского сборника» за 1938 год. Статья так и была озаглавлена «Возможно ли применение тарана в наши дни?» Заметив, что западная военно-морская мысль совсем не развивается в этом направлении, Ефет предлагал взять на заметку это мощное оружие, ибо даже линкоры способны таранить друг друга, если их командиры и экипажи имеют достаточно «решительности, инициативы, силы воли и присутствия духа...» Рвался в бой лихой командир «Гордого», в такой бой, к которому его готовили бравурные предвоенные фанфары и барабаны...
Быстро взглянув на корму, Ефет увидел старшину Емельяненко, хлопотавшего у дымовых шашек. У боевого поста постановки дымзавес распоряжался расторопный котельный машинист Федоров. Надев наушники, он ждал команды.
«Полный ход!» - скомандовал Ефет. Подняв огромный бурун, стремительно увеличивая скорость, на виду у противника, «Гордый» направился к берегу и устремился вдоль его изгиба. Немцы открыли по эсминцу шквальный огонь из минометов и пулеметов. Пули и осколки засвистели над палубой, зазвенели о сталь надстроек и бортов. Ответный огонь открыли сорокапятимиллиметровые орудия эсминца и крупнокалиберные пулеметы. На полном ходу эсминец вышел под ветер. Старпом капитан-лейтенант Красницкий, стараясь перекричать грохот выстрелов, крикнул в телефон: «Дым!»
Старшина Федоров увеличил поступление в котлы мазута, и из трубы эсминца вырвался сплошной столб копоти. Копоть поднималась к небу на небольшую высоту, а затем плавно стелилась над рейдом, скрывая от противника стоящий без движения крейсер. А внизу, над самой водой, за эсминцем вырастал плотный шлейф серо-желтого дыма...
В районе памятника «Русалке», где немцы просочились к заливу, огонь противника стал особенно плотным. Над верхними боевыми постами непрерывно свистели пули. Стоявший во весь рост старшина Федоров был на виду у противника. По нему стреляли даже из автоматов. Старшина почувствовал острую боль в кисти руки, видел, как брызнула кровь, но не выпустил из рук маховика, регулирующего подачу мазута. Сорвав с себя вылинявший воротник, он зубами обернул им руку. Плотная дымзавеса снова окутала рейд. Даже с мостика «Гордого» нельзя было разглядеть хотя бы силуэта крейсера «Киров».
25 августа 1941, 07:10
Капитан 2-го ранга Сухоруков успел заметить, как взрывом снаряда разметало матросов, заваливавших трап. Трап снова вывалился за борт, повиснув почти вертикально на уцелевших талях. Клубы черного дыма и языки взметнувшегося пламени закрыли место трагедии. Корабль вздрогнул. Где-то посыпались стёкла, мигнул и погас свет в ходовой рубке. Оглушенный не столько взрывом, сколько самим происшествием, капитан 2-го ранга на какое-то мгновение потерял способность реально осознавать обстановку. Сухоруков успел заметить, как на корму кинулся его старпом капитан 3-го ранга Дёгтев с матросами. Слышны были крики: «Пожар! Шланги, шланги давай!», тяжелый мат и чьи-то не то стоны, не то вой. Столб от очередного немецкого недолёта обрушился на палубу «Кирова» каскадами грязной воды. Несколько человек сбило с ног и понесло по палубе...
Придя в себя, капитан 2-го ранга Сухоруков бросился к машинному телеграфу, переведя его на «малый вперёд». Машина не отвечала. Штурман крейсера капитан-лейтенант Пеценко схватил трубку телефона, безрезультатно пытаясь вызвать машинное отделение. Никто не отвечал. Сухоруков, продолжая звенеть машинными телеграфами, резко крикнул: «Рассыльный! В машину быстро! Что там случилось?»
На мостике в накинутой на плечи шинели, с серым помятым лицом появился адмирал Дрозд: «Что случилось?»
Не отвечая, Сухоруков продолжал вызывать машинное отделение.
«Гордый» ставит завесу!» — прокричал сигнальщик с крыла мостика.
«Машина, машина! - надрывался Пеценко в телефон.— Ответьте мостику! Машина!»
«Что случилось?» - снова спросил Дрозд, и снова ему никто не ответил.
В переговорной трубе раздался голос капитана 3-го ранга Дёгтева: «Попадание снаряда, видимо, шестидюймового, в палубу у кормовой башни, в районе 124 шпангоута. Пожар под контролем...» Переговорная труба замолкла.
Адмирал Дрозд вышел из рубки и встал на крыле мостика рядом с сигнальщиками, тяжело дыша в плотном дыму завесы.
«Машина! Ответьте мостику!» «Докладывает пост живучести: разрушен кубрик №17 и лазарет. Сильный пожар в районе третьего поперечного коридора...»
«Машина! Ответьте мостику! Машина, ...вашу мать!»
«Докладывает пост живучести: сильный пожар в районе основного ПМП. Эвакуируем раненых...» Сквозь треск статических помех надрывалось УКВ: «Прошу завесу! Квадрат 72-17, упреждение 07! Танки! Много танков! Квадрат 72-17! 72-17! Как поняли меня? Квадрат...»
«Машина! Ответьте мостику!»
25 августа 1941, 07:12
Придя в себя, стоявший на реверсах в машинном отделении старший инженер-лейтенант Шатилло понял, что лежит на пойелах лицом вниз. Совершенно внезапно палуба ушла из-под его ног, он потерял равновесие, успел заметить, что погас свет, ударился головой обо что-то и, видимо, на какое-то мгновение потерял сознание.
Старшина турбинистов Михайлов сумел удержаться на ногах. Когда погас свет, а сверху посыпались осколки, ему показалось, что это уже конец. Вахта у маневровых клапанов была изнуряющей. Стрелка машинного телеграфа крутилась, как одуревшая муха. Обливаясь потом, Михайлов еле успевал крутить штурвал. Неожиданно стрелка машинного телеграфа встала и застыла на «стоп». Машинисты перевели дыхание, радуясь неожиданному отдыху, но вдруг резкий удар и кромешная темнота превратили их боевой пост в нечто гораздо более страшное, чем могильный склеп.