Двухэтажный голубой домик, в котором помещалась столовая, обвалился, словно под собственной тяжестью. Один снаряд пробил крышу, другой отхватил целый угол.
Встречающая нас девушка говорит дрожащим от испуга голосом:
- Товарищи командиры, вместо ужина получайте сухой паек.
Рядом стоит машина, с нее старшина выдает хлеб и консервы.
Молча возвращаемся к землянкам. Где-то совсем близко бьют орудия.
У землянок в раздумье стоит тот, кого я давно жажду увидеть, полковой комиссар Федор Иванович Карасев.
Встреча самая дружеская. Но нет времени на душевные излияния. По его тревожному лицу вижу, что положение неблагополучное.
- Противник наступает, пытаясь нас обойти, - объясняет Федор Иванович. - Идет бой за аэродром Лаксберг. Люди из последних сил держатся, понимая, что, если они отступят или образуется брешь в нашей обороне, тогда мы попадем в окружение и будет труднее во много раз... Это большое счастье, что у нас есть крепкая артиллерийская поддержка, - махнул он в сторону залива. - Корабли выручают...
Да, в тот день не смолкал гул корабельной артиллерии. Крейсер "Киров", лидеры "Минск" и "Ленинград", эсминцы "Гордый", "Калинин", "Володарский", "Артем", "Яков Свердлов", "Скорый", "Сметливый", "Свирепый", канонерские лодки "Москва", "Аргунь" и другие корабли, а также береговые батареи помогали сдержать натиск противника.
- И немцам не легко приходится, - продолжал Карасев. - Наступающие всегда несут большие потери. Это истина. И вот тому подтверждение. - Он открыл полевую сумку и извлек письмо, найденное у убитого солдата 311-го полка 217-й пехотной дивизии Эдмунда Вагенера. К аккуратным строчкам, написанным его рукой на немецком языке, был приколот русский перевод:
"Дорогие родители! Я участвовал в боях за Таллин. Это был ужасный день. Такие дни никогда не забудутся. И я молю бога лишь об одном, чтобы ничего подобного не повторилось в моей жизни. Русские обстреливали нас из крупной артиллерии. Снаряды летели градом, вокруг свистели пули. Невозможно было не только поднять голову, но и протянуть руку. Такого ужаса мы еще не видели..."
- Интересное признание, - заметил Дрозжин. - Разрешите поместить в газете?!
- Обязательно! Как у вас с газетой?
- Номер сверстали, - отрапортовал Дрозжин.
- В случае опасности типографию уничтожить, раздать патроны, гранаты и всем в боевой строй, - сказал Карасев.
- Есть, товарищ полковой комиссар, - откликнулся Дрозжин.
...Вернувшись в землянку, стараемся ускорить выпуск газеты.
Дядя Костя срочно набирает письмо убитого немца. Полосы поступают в машину.
Стрельба как будто стихла. В ту минуту, когда печатник выдал из-под пресса первый оттиск газеты, в землянку вошел полковой комиссар.
- Атаки противника отбиты, - сообщил Федор Иванович Карасев. - Выручили нас зенитчики. Стреляли прямой наводкой. Благодаря им ребята держатся на своих рубежах (он имел в виду 2-й батальон майора А. З. Панфилова, сражавшийся на главном направлении). Завтра обязательно побывайте у них они стоят в двух километрах отсюда - и дайте материал в нашу газету. А до утра отдохните хорошенько - и опять за дело.
- Надо возвращаться в Таллин, - заикнулся было я. - Хочу написать материал для "Советской Эстонии".
- И не думайте! Здесь вы нужнее. Если хотите, я дам в Пубалт телеграмму, что вас задержали. Помогите нам.
Выходим с Дрозжиным из землянки. Луна заливает лес голубым светом. Оба близорукие, идем осторожно, прислушиваясь к треску сучьев под ногами.
За оградой высится одинокая дача.
Дрозжин вынимает из кармана фонарик и освещает дверь. В доме тихо. Никого нет. Все перевернуто вверх тормашками. Должно быть, хозяева спешно эвакуировались. Поднимаемся на второй этаж и укладываемся спать. Едва легли - по лесу прокатывается грохот взрыва. Противный протяжный свист снарядов.
- Не обращайте внимания. Если свистит, то не тронет, - комментирует Дрозжин.
Вскоре стрельба стихает, но мы никак не можем заснуть: то ли от слишком настороженной тишины, то ли от нервного напряжения.
Кругом так тихо, что даже немножко страшновато.
- Вы давно знаете Карасева? - спросил Дрозжин.
- Давненько. Не раз встречались в Пубалте, на кораблях, когда он был лектором...
- Говорят, он с двадцатых годов на военной службе?
- Да...
Я вспомнил наш давний разговор с Федором Ивановичем. Мы однажды ночевали в одной каюте, и он рассказывал мне о своей родословной, о Волге где он родился и провел детство. Отец и дед всю жизнь плавали по великой реке, и младший Карасев собирался отслужить действительную и вернуться на Волгу, учиться на капитана речных судов. Да все повернулось иначе. "Мы вас оставляем на политработе", - сказали ему после окончания службы. Кем только он не служил: политруком, секретарем комсомольской организации, секретарем партбюро. А в 1932 году послали учиться в Военно-политическую академию. Окончил ее. И снова" по поручению партии: комиссар подводной лодки, инструктор политорганов, лектор...
Дрозжин внимательно выслушал меня и заключил:
- Да, повидал человек на своем веку. Мы рядом с ним зеленые...
Мы долго разговаривали, и я не заметил, как заснул. Вдруг чувствую, где-то поблизости взрывы. Протираю глаза, комнату заливает солнце.
- Что такое? - спрашиваю.
- Да известное дело: опять обстреливают. Седьмой час. Не пора ли подниматься? Вы двигайте к пехотинцам, а я к себе в редакцию. Надо готовить очередной номер, - говорит Дрозжин. - Жду вашу статью, - напоминает он, протягивая мне руку. - До скорой встречи!
В то утро я с трудом добрался до командного пункта батальона, разместившегося в пригороде Таллина. Командир батальона А. З. Панфилов встретил меня приветливо, хотя чувствовалось, что ему сейчас не до корреспондентов.
Улучив момент, он все же подозвал меня к карте и показал шоссе, где сейчас идет ожесточенное сражение. Противник пытается овладеть им и вбить клин в нашу оборону. Одна рота почти сутки находилась в окружении и понесла большие потери. Уцелевшие бойцы собрали патроны, гранаты и ночью, совершив бросок, прорвались к своим и сейчас ведут бой за это самое шоссе.
- Обстановка крайне тяжелая, - произнес Панфилов глухим, охрипшим голосом.
Во время нашей беседы послышался голос телефониста:
- Товарищ майор, вас.
Майор подошел к аппарату. Разговоры на КП прекратились. Все настороженно прислушивались не только к словам, но и к дыханию комбата.
- Скапливаются? Так... так... - повторял Панфилов, и все догадывались, что фашисты, начавшие артиллерийскую подготовку, вот-вот бросятся в атаку.
- Передайте Шувалову, - продолжал майор, - комбат приказал держаться. Если будет нужно, поможем артиллерией.
Шувалов? Знакомая фамилия! Да уж не сигнальщик ли с потопленного корабля? Вспомнил паренька, с которым недели полторы назад встретился в таллинском госпитале.
Впрочем, сейчас было не до расспросов. Комбат, не обращая ни на кого внимания, схватил автомат, из-под подушки вынул два диска с патронами, на ходу отдал приказание начальнику штаба и ушел.
Через полчаса он вернулся, сел на кровать, закурил. Румянец играл на его щеках. Нервно подергивались плечи. Неестественный блеск глаз выдавал его возбуждение.
Я спросил его о Шувалове.
- Он самый... Шувалов. Теперь командир взвода. А первый раз явился, смотрю - голова в бинтах, думаю: "Ему одна дорога - в инвалидную команду". Поговорил с ним, вижу, парень толковый, хочет воевать, а это самое главное...
Мне захотелось повидать Шувалова. Вместе со связным мы пробирались к переднему краю обороны, что находился в полукилометре от командного пункта батальона.
Лес. Густые пушистые сосны закрывают небо. Лучи солнца едва пробиваются сквозь толщу зелени. В просветах между деревьями видна поляна, залитая солнечным светом, а еще дальше - небольшие холмики и редкий кустарник. Показывая туда, связной говорит приглушенным голосом, точно боится, что его слышат: "Вот там, товарищ корреспондент, уже фашисты".
Навстречу нам, пригибаясь к земле, идет матрос. Связной останавливает его:
- Шувалова не видал?
- В траншее, - махнул тот рукой в сторону поляны и добавил предостерегающе: - Вы там поосторожнее, а то снайперы в два счета голову продырявят.
Мы сгибаемся, как только можно, подползаем к глубокой траншее и прыгаем в нее.
В песчаном грунте выдаются вперед стрелковые ячейки: в первых двух - ни души, только в глубине траншеи, за извилиной, видны несколько человек в синих фланелевках, широких флотских брюках, подпоясанных ремнями с медными бляхами. Среди моряков выделяются бойцы в зеленом армейском обмундировании и пилотках. Они пришли сюда из рабочего истребительного батальона, сформированного в самом начале войны. Дрались под Тарту, у Раквери, а теперь вместе с моряками защищают Таллин. Кто сидит, подогнув под себя ноги, кто полулежит, откинувшись спиной на желтую песчаную стенку траншеи. В руках у бойцов солидные ломти хлеба, перочинными ножами они выковыривают из банок волокнистые куски тушеного мяса.
Один из моряков поднялся нам навстречу. По вздернутому носу, толстым губам и озорным, чуть раскосым глазам я сразу узнаю старого знакомого. Цел и невредим Василий Шувалов. И он меня узнал, козырнул и, улыбнувшись, спросил:
- Какими судьбами в наше логово?
- На своих на двоих, - шутя, ответил я.
- А где же мотоцикл?
- Мотор не заводится. Сейчас не до ремонта.
- Верно, не до ремонта, - многозначительно повторил Шувалов.
Три недели назад мы встретились с Шуваловым в госпитале. В парке Кадриорг на скамейке среди раненых моряков сидел юноша в синем халате со вздернутым носом, толстыми губами и задорным мальчишеским лицом. Белая повязка, охватывавшая его голову, напоминала чалму. Он срывал с веток большие зеленые листья клена, рвал их на мелкие части и рассказывал мне подробности гибели своего корабля и то, как были спасены шифры, вахтенный журнал - все, что могло стать ценной находкой для противника.