в Индии? Думаю, мне самому следует отправиться туда. Да, пожалуй. Выбери время для моей поездки туда. Я разыщу людей, изготавливающих кукол, если больше ни у кого не хватает на это разума…
Снегопад снаружи все усиливался, ослепительно белые снежинки пролетали мимо стекла.
Все остальное заполнила тьма. С улицы изредка доносились слабые звуки – не то гудели трубы, не то снег падал на крышу, а может быть, дышали стекло и сталь – словно живые. Казалось, все здание дышит, слегка раскачиваясь на ветру, будто гигантское дерево в лесу.
Он все говорил и говорил, наблюдая, как энергично движется маленькая рука, держащая шариковую ручку. О копиях монументов, о маленькой пластиковой версии Шартрского Кафедрального собора, в который могли бы входить дети. О важности соблюдения пропорций, масштаба. А что, если разбить здесь парк с огромным кругом из камней?
– Да, и еще. Специальное поручение, которое ты должна выполнить завтра, возможно послезавтра… Нет, позже. Ты сделаешь это. Ты должна спуститься в мой музей…
– Да, сэр.
– Бру. Ты знакома с моей Бру, большой французской куклой? Моей принцессой.
– С той Бру, сэр? Да, конечно. О, какая кукла!
– Бру; тридцать шесть дюймов в высоту; парик, туфли, платье, комбинация и прочее… – все подлинное. Экспонат номер один.
– Да, сэр, я знаю.
– Ее должна упаковать ты сама, и никто другой, с надлежащей помощью, и затем, соответственно, застраховать. И ты проследишь за всем сама и отправишь… отправишь…
Но кому? Не сочтут ли слишком бесцеремонным такой дар еще не родившемуся ребенку? Нет, посылку следует адресовать на имя Роуан Мэйфейр, не так ли? Конечно, это правильно. Что же касается Майкла… Что-нибудь на память – столь же драгоценное, но в его стиле, что-нибудь искусно вырезанное из дерева, одну из очень, очень старых игрушек, фигурку рыцаря, например, сидящего на лошади… Да, вот ту, с сохранившейся подлинной краской…
Впрочем, это неподходящий подарок… не для Майкла. Это должна быть действительно ценная вещь, нечто столь же прекрасное, как Бру, и что-то такое, что ему бы хотелось самому передать в руки Майкла.
Эш поднялся из-за стола, приказав Лесли оставаться на месте, прошел через просторную гостиную и спустился вниз через холл в свою спальню.
Он положил эту вещь под кровать, что служило сигналом для Реммика: вещь драгоценная и ее не следует трогать даже наиболее доверенным слугам. Он встал на колени, нащупал ее рукой, а затем осторожно вытянул – великолепную, сверкающую драгоценными камнями на переплете.
Воспоминания о мгновении, пережитом очень давно, вновь ожили: боль, унижение, насмешки Ниниана, говорившего ему, какое ужасное святотатство он совершил, изложив их историю священным стилем и на священном языке.
Эш долго сидел, скрестив ноги, прислонившись плечом к краю кровати. Он держал в руках свою книгу. Да, для Майкла, с детства полюбившего чтение. Майкл… Майкл, возможно, никогда не сможет прочесть ее, но это не имеет значения. Майкл будет хранить ее. А кроме того, вручив книгу Майклу, он одновременно подарит ее и Роуан. Она поймет это.
Он вернулся в кабинет и принес с собой книгу, завернутую в белое полотенце.
– Вот. Это для Майкла Карри, а Бру – для Роуан Мэйфейр.
– Бру, сэр, принцесса?
– Да, Бру. Упаковка чрезвычайно важна. Быть может, тебе придется передать эти подарки лично. Не могу допустить даже мысли о том, что Бру разобьется. Ни один подарок не должен пропасть. Теперь перейдем к другим делам. Пошли за едой, если ты голодна. У меня здесь есть памятная записка, что «Прима-балерина» распродана по всему миру. Скажи мне, что это неправда.
– Это правда.
– Возьми старые записи. Это в первом из семи факсов, касающихся «Прима-балерины»…
Они продолжили работать над списком, и когда наконец он посмотрел на часы, было уже за полночь, точнее, стрелка приближалась к часу. Снегопад все еще продолжался. Лицо юной Лесли побледнело и стало цвета бумаги. Сам Эш настолько устал, что стоило попытаться заснуть.
Он упал на свою громадную пустую постель, лишь временами как в тумане сознавая, что Лесли продолжает мелькать где-то рядом и задает вопросы, которые он не в силах расслышать.
– Спокойной ночи, милая, – сказал он.
Реммик слегка приоткрыл окно, ровно настолько, насколько и всегда, – так Эш его приучил. Ветер взвыл столь яростно, что на время заглушил все остальные звуки, любые мыслимые звуки, более слабые, возникающие в этих узких промежутках между темными, мрачными зданиями. Порыв свежего ветра коснулся его щеки, и наслаждение от тепла тяжелых покрывал показалось еще более восхитительным.
«Не мечтай о ведьмах, об их рыжих волосах. Не думай о Роуан в своих объятиях. Не думай о Майкле с твоей книгой в руках, лелеющем ее столь нежно, как никто в мире никогда не делал, за исключением дьявольских братьев, предавших Лайтнера. Не думай обо всех вас троих, сидевших вместе у твоего камина. Не возвращайся в долину ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо в будущем. Не гуляй среди каменных кругов, не посещай пещеры. Не поддавайся искушениям прелестниц, которые могут умереть от твоего прикосновения… Не зови их, не умоляй – в ответ услышишь в их голосах только сухость, отстраненность, уклончивость».
И ко времени, когда дверь закрылась, он уже впал в легкую дремоту.
Бру. Улица в Париже, женщина в магазинчике, кукла в коробке, большие стеклянные глаза, смотрящие на него снизу вверх. Внезапная мысль пришла ему в голову под уличным фонарем: что этот момент должен войти в историю, что деньги создают возможность творить любые чудеса, что погоня за деньгами одной-единственной личности может иметь громадные духовные последствия для тысяч, что в сфере производства массовой продукции обретение богатства может привести к колоссальному росту творческих возможностей.
В магазине на Пятой авеню, всего в нескольких шагах от своей двери, он остановился посмотреть Келлскую книгу – превосходную репродукцию, ныне доступную всем, и с любовью пролистал драгоценную книгу, над которой трудилось множество монахов на Айоне.
«Человеку, который любит Книги» – вот что он должен написать на карточке Майклу. Он представил, как Майкл улыбается ему, держа руки в карманах, точно так же, как делает это Сэмюэль. Майкл заснул на полу, а Сэмюэль остановился над ним и вопрошает пьяным голосом: «Почему Господь не сотворил меня подобным ему?» Слишком печально, чтобы смеяться. И это странное утверждение Майкла, когда они остановились возле ограды на Вашингтон-сквер… Им всем было холодно. Почему люди так поступают – стоят на улице, когда идет снег? И Майкл сказал: «Я всегда верил в нормальное и считал, что быть бедным ненормально. Я думал, когда ты можешь выбрать то, что хочешь, – это нормально». Снег, оживленное движение транспорта, ночные бродяги из Гринвич-Виллидж, глаза Майкла, обращенные на Роуан. И она, спокойная, отдаленная, гораздо менее, чем он, склонная разговаривать.
Это не было сном. Всему виной тревога: она приходит снова, заставляет вернуться в жизнь и зажимает в прочных тисках. Как, интересно, они выглядят, когда вместе лежат в постели? Становится ли ее лицо таким, словно вырезано изо льда? А он? Сатир, вырвавшийся из лесов? Ведьма прикасается к ведьме; ведьма на ведьме…
Увидит ли Бру на каминной доске нечто подобное?
«На память о том, как вы держали ее в руках». Вот что он написал бы на карточке Роуан. И там же была бы синеглазая Бру, смотрящая на нее с уютного ложа из тонкой дорогой ткани… Да, ткань должна быть цвета глаз Бру – не забыть сказать об этом.
И это должно быть решение Роуан и решение Майкла, нужно ли хранить эти два подарка рядом, как делает он, десятилетие за десятилетием, словно идолов, которым поклоняются, или передать их Майклу и ребенку Моны. И может быть, большие стеклянные глаза прекрасной Бру будут смотреть на малыша. Увидят ли они кровь ведьм, как увидит когда-нибудь он сам, если отважится на путешествие в те края… Пусть даже спустя некоторое время после того, как ребенок придет в этот мир, как у них говорится… Если он осмелится только последить за всеми ними – за Семьей из Рода Ведьм, Семьей из легендарного сада, где когда-то прогуливался дух Лэшера и где были преданы земле его останки, из сада, который может скрывать в своих зарослях другого призрака, подсматривающего через полупрозрачное зимнее окно.
Глава 33
Пирс забрал их из аэропорта, слишком воспитанный, чтобы спрашивать о владельце самолета или о том, где они побывали. Он страстно желал поскорее доставить их на строительную площадку нового медицинского центра.
Было так тепло, что жара показалась Майклу удушающей. «Мой тип города, – подумал Майкл. – Рад возвращению, но все же совершенно не уверен ни в чем: будет ли продолжать расти трава, будет ли Роуан по-прежнему теплой и доверчивой в моих объятиях, смогу ли я быть в стороне от того высокого человека из Нью-Йорка, с которым познал самую удивительную дружбу?»
И прошлое… Прошлое больше не было весельем, как он думал раньше, и никогда не будет таковым, но что-то наследуется вместе с его тяготами, его проклятиями и тайнами.
«Перестань всматриваться в мертвые тела; забудь старика, скорчившегося на полу, и Эрона. Куда ушел Эрон? Вознеслась ли душа его к свету, где все деяния наконец получают оценку и прощение? Прощение – столь бесценный дар для нас».
Они вышли из огромного прямоугольника развороченной земли. Знак гласил: «Мэйфейровский медицинский центр». Там была дюжина имен и дат. И что-то еще, слишком мелкое и неразборчивое для его слабеющего зрения.
Он подумал, останутся ли глаза такими же синими, когда окончательно утратят способность видеть. Случится ли с ним такое? Или он сможет по-прежнему пользоваться репутацией обольстителя, даже когда перестанет замечать восхищенные взгляды девушек, оборачивающихся ему вслед, или поднятые кверху уголки губ Роуан, сменившей гнев на милость.
Он пытался сфокусировать внимание на строительной площадке, чтобы осознать то, что говорил ему разум: что прогресс потрясающий, что несколько сотен мужчин трудятся здесь, возводя четыре блока, что строительство Мэйфейровского медицинского центра действительно развернулось всерьез.