Когда пальцы наткнулись на мокрую, но все еще теплую лошадиную холку, против шерсти прошлись и в слипшуюся гриву закопались, Фира завыла громче. Вторя ей, громыхнуло в вышине, и засверкали над Волькой Перуновы молнии.
– Нет, нет, нет… – Фира шелом наконец стянула, отбросила не глядя и осторожно, словно боясь боль причинить, пробитой шеи Сивушки коснулась. – Нет…
Вот только ни к чему была опаска: лошадь уже не хрипела, не дышала, не жила.
Фира развернула ладонь, и кровь с нее тут же смыло – не то дождем, не то речной волной, не то слезами. А затем туда, где эта ладонь только что холки касалась, вонзилась вторая стрела. И третья. Четвертая же в воду вошла, в паре вершков от подогнутой Фириной ноги.
Фира вскрикнула, отшатнулась, на зад плюхнулась, почти не ощутив боли, и тогда-то наконец рассмотрела конного во вспышке молнии. Он был совсем близко, огромный черный силуэт на вороном жеребце, увешанном сверкающими железками. Ужас на миг смешался с восхищением, и, словно уловив это, конь на дыбы вскинулся, заржал, и отозвалось небо новыми росчерками света.
Фира вскочила, но тут же снова в воду рухнула, запнувшись о свои же мешки седельные, связанные меж собой веревкой: в одном – коса с платьем, в другом – мятель да гусли… Недолго думая, она закинула отяжелевший от влаги скарб на не ушибленное плечо, снова поднялась и ринулась к берегу.
Тело, казалось, изодранное в клочья, горело. Ноги путались и подгибались под тяжестью мешков и нагрудника, но отстегивать его на ходу она не решилась. А в боку левом словно новая жизнь зародилась и наружу теперь рвалась, изнутри раздирая мясо и кожу.
Дыхание прерывалось, перед глазами все плыло, а сердце частило так, что Фире б в ступни хоть частичку этой прыти – она бы тогда точно удрала. А так… странно даже, что всадник не догнал ее, пешую и неловкую, в один хороший прыжок, позволил из реки выбраться.
Наслаждался будто этой охотой…
«Странно, что ведьма могучая от лучника убегает», – усмехнулся в голове кто-то неведомый, и Фиру словно под дых ударили. Сорвали туманную поволоку, что мыслить и действовать мешала, прояснили разум.
Она закачалась, не удержалась на слабых ногах, но, упав, медлить не стала. Сбросила поклажу, на спину перевернулась и, вогнав пальцы в грязь, густую и тягучую что кисель, села и закричала. А вместе с голосом понеслась по округе сила.
Задрожала земля, вздыбилась горбами, и вода речная из берегов хлынула, но не в стороны, а вверх, с дождем сливаясь, вставая между Фирой и всадником мерцающей стеной.
Засверкали за нею молнии, словно тоже в ловушку пойманные. Забил передними копытами о водяную преграду конь – Фира видела его размытые очертания, видела накренившегося в седле воина и огромный, наверное, со всю нее высотою, меч в его вскинутой руке.
Крик иссяк, и заколыхалась стена, как занавесь на ветру.
«Утопи его!» – велел чей-то – неужто ее собственный? – голос в голове Фиры, но она лишь застонала и остатки сил в землю погнала.
– Уходи, уходи… – взмолилась шепотом, сама не веря, что всадник повинуется.
Так что не удивилась, когда пала стена, вновь рекой обернувшись, а конь с хозяином на месте остались. Все такие же темные, грозные и несокрушимые.
Фира руку одну из грязи выдернула, выставила перед собой и коротко вскрикнула, чтоб последняя искра чар по крови промчалась и занялась ладонь холодным синим пламенем.
«Думаешь, светочем его испугать?» – рассмеялся голос, и из глаз хлынули слезы.
А может, давно уже лились, со смерти Сивушки не останавливались, но Фира просто не замечала.
Всадник на берег выехал, в сажени от нее замер и сверху вниз уставился. Дождь струился по черным с серебром наплечникам, по нагруднику и вытравленной на нем морде горного льва, и даже прежде, чем воин заговорил с особой иноземной певучестью, Фира его узнала.
Рогдай!
– Ты не луарский принц! – прорычал он.
Она головой замотала так яростно, что короткие мокрые волосы больно хлестнули по глазам, но ладонь пылающую не опустила, так и грозила горцу с мечом нелепой рукой-свечкой.
Он посмотрел на нее еще пару мгновений, затем гакнул, повод натянул и, развернув коня, умчался вверх по реке. Ливень быстро превратил их в чернильную кляксу, а затем и вовсе поглотил без остатка. Затихло вдали лошадиное ржание.
Фира же на спину опрокинулась, уронила погасшую руку и разрыдалась в голос.
Глава III
На пещеру она набрела случайно, когда пыталась поглубже в лес забраться, чтоб уж точно ни одной живой души не встретить и переночевать спокойно. Что до неживых и нечистых – к ним-то Фира как раз и стремилась, но уже не верила, что так быстро отыщет грань истончившуюся.
Говорили, конечно, что в Прекаменковой чаще на севере пропадают люди и тропы там неведомыми зверьми исхожены. Говорили, что в Молковом озере видали мавок, а на ветвях над гладью водной по ночам русалки раскачиваются. Болтали и про лешего, и про ведьму настолько древнюю, что Марена-Смерть у нее в подружках.
Но сколько б слухов ни долетело в Яргород, все в итоге затихали и не повторялись.
Нет, Фира знала, как уточнить дорогу, но для начала надо было обсохнуть, исцелиться и отдохнуть. Плечо-то она вправила и подлечила еще на берегу, а в ушибленный бок вливала чахлые остатки сил по пути через лес, но оказалось, что больше всего досталось колену: слишком часто Фира падала. И теперь не шла толком, плелась, правую ногу подволакивая. Когда же увидела меж вековых, поросших мхом стволов чернеющий каменный зев, едва не рухнула от облегчения и усталости прямо на пороге.
Было уже неважно, медвежья это пещера, драконья или еще чья, – Фира согласилась бы лечь в обнимку с любым из здешних чудищ, только бы от опротивевшего дождя укрыться и огонь развести. Но обниматься не пришлось. Внутри было восхитительно сухо и почти пусто.
Почти…
Хозяин нашелся сразу же: чистенький, ни доли гниющей плоти, скелет. А вот одежка на нем была хоть старая, поношенная, но ни на волосок не истлевшая, будто только надетая, так что умер он явно не столь давно.
Волхв.
Кого ж еще боги вместе с мясом и кровью забирают…
– Прости, что тревожу, жрец, – прошептала Фира, обходя скелет по широкой дуге и углубляясь в пещеру. – Тебе сей дом уже без надобности, а у меня дело важное.
Естественно, скелет не ответил. Фира поразмыслила, мешки у дальней стены сбросила и, вернувшись, со всей бережностью, на какую была способна, оттащила его в сторону. Ни единой косточки не обронила.
– Прости, жрец, – повинилась еще раз, – боюсь наступить на тебя впотьмах.
И лишь после этого позволила себе присесть и к стене привалиться, кажется, сей же миг лишившись чувств, а очнулась уже в тех самых «потьмах» от лютого холода.
Ночь не пожалела Фиру: тело ее задеревенело, руки и ноги отказывались гнуться, а хворое колено распухло и вспыхивало огнем при любой попытке пошевелиться. Мокрые тряпки, конечно же, и не подумали обсохнуть и теперь, противные, ледяные, еще отчаяннее льнули к коже.
Зато внутренних сил прибавилось, это Фира сразу ощутила: как гудит кровь от вернувшихся чар, как светлеет в пещере, потому что глаза колдовством полнятся.
Она застонала, потянулась и забросила искру в выложенный недалече каменный круг с охапкой хвороста.
– Спасибо, жрец, за очаг.
Мертвый волхв, как и прежде, хранил молчание.
Занялся огонь, затрещали сучья, зазмеился по пещере дымок. Фира сначала завороженно на языки пламени смотрела, потом спохватилась, встряхнулась через боль и к важному приступила.
Рукам и голове дело нужно, чтоб не лезли мысли нехорошие, не бередили душу.
Например, о Сивушке… о том, как не уберегла ее, под стрелу подставила. Или о собственной гордыне: с чего Фира вообще взяла, что сдюжит такой поход? Верно, посмеялись боги, на ее потуги глядя, и щелкнули по носу, так что и сотни верст не прошла, а уже переломалась вся. А еще о Людмиле… что, может, и она не так крепка, как думалось, и вдруг изменит ее Навь, искорежит, исковеркает…
Нет, размышлять о таком точно не стоило, а вот обсушиться, ногу подлатать и поесть надо было как можно скорее. И пусть бегут по щекам слезы, ничего, иссякнут скоро… Сколько в одной девке может таиться тех слез?
Заботы внезапно увлекли. Да и жевать хлеб в теплых сухих портках и рубахе да с залеченным и перетянутым онучью коленом было куда приятнее. Фира даже платье с косой в порядок привела, свернула заново и убрала в чистый мешок, найденный среди нехитрых пожитков волхва.
– Не краду, жрец, – заверила она безмолвный скелет, – одалживаю. И расплачусь за приют сполна. Пока неведомо мне, как принято с такими, как ты, прощаться. Но я вернусь и костям твоим подарю покой.
Почудилось или нет, но будто дрогнула пещера, принимая клятву.
Страшнее всего было гусли доставать, но они сверкнули в свете костра начищенными боками, новенькими струнами тренькнули, и Фира выдохнула.
Чудеса, да и только. В гриднице всего-то на пол упали и раскололись, а тут столько бились о камни и землю, в реке плавали, в мокром мешке тухли – и ни царапинки.
Фира щипнула струны раз-другой, провела пальцем от первой до последней и, наконец поверив, что не привиделось ей, сунула гусли в тот же волхвов мешок.
Вот и все, нечего больше собирать.
Шелом из реки она так и не выловила, нагрудник в лесу сбросила, шапкой Борькиной грязные, покоричневевшие огрызки волос прикрыла, а в мятель закуталась и у огня улеглась, надеясь еще подремать.
Хорошо, что не уснула, тогда бы не услышала шаги уверенные, под которыми хлюпала влажная земля, и голос:
– Есть кто живой?
Голос настолько знакомый, что и не поверилось сразу. А потом, когда повторился вопрос, такой страх ее обуял, что Фира и раздумывать не стала. Села, в плащ поглубже зарылась, локти оттопырила, чтоб пошире казаться, и велела костру:
– Тсс.
Послушное чарам пламя к камням прижалось, затаилось, лишь мелкие язычки все еще пробегали по догорающим веткам, и в их слабом мерцании тени сделались большими, мутными, почитай, всю пещеру заполонив. Фира надеялась, что и за ее спиной дрожит силуэт не тощего мальчишки, а волхва могучего.