А еще светлячки.
Тысячи тысяч светлячков, так густо усеявших стены, что казалось, будто вся комната сияет подобно солнцу.
Фира отшатнулась, попятилась прочь из хороминки, чуть не упала и, упершись посохом в пол, огляделась. Светлячки были повсюду: копошились в углах, резвились в воздухе, плясали над головою, диковинным узором всю сень оплетали до самой лестницы. И дальше. Ниже.
Осторожно, дабы ненароком никого не раздавить и не сбить на лету, Фира пошла за их потоком, за их мерцанием. По ступеням – блестящим, новехоньким, супротив вчерашних, до дыр прогнивших, – мимо второго жилья да прямиком к нижней горнице, которую впотьмах толком-то и не разглядела. А поглядеть было на что.
Богат оказался терем, в парчу и золото одет, каменьями усыпан. Словно и не терем, а сундук с приданым девичьим, что мамки и няньки летами накапливали. И резьба на балясинах имелась затейливая, и зверье – не живое, из хрусталя да стекла сотканное – вдоль стен красовалось и ловило гранеными лапами отблески светлячков; и цветы повсюду росли, вот эти уже живые, раскидистые, с листьями-лопухами и бутонами разноцветными.
Фира такой красоты и таких излишеств сроду не видывала и, пожалуй, отважилась бы что-нибудь потрогать и рассмотреть поближе, если бы в этот миг не уловила гудьбу.
Тонкий струнный перезвон, ощутимый скорее кожей и нутром, чем ухом.
Шаг, второй – и вот уже слышен голос:
– Счастье пряду… милого жду…
Непонятно только откуда. Отовсюду сразу?
Казалось, и звери хрустальные поют, и цветы пахучие, и занавеси шелковые, и терем дрожит, отзывается, словно теперь он уже не терем, не сундук, а гусельное крыло, и Фира внутри болтается, что перо ворона, спрятанное в ее собственных гуслях.
Песня звучала все громче, все ярче, но слова размывались, теряли буквы и обращались невнятным, пусть и по-прежнему прекрасным мычанием. Фира какое-то время еще пыталась их разобрать, но затем поняла, что чем больше вслушивается, тем туманнее становятся мысли, а это грозило бедой не только ей, но и…
Руслан!
Она встряхнулась, проморгалась, и светлячковое сияние чуть отступило, померкло, а гудьба хоть не утихла вовсе, но бусинами вокруг рассыпалась, с воздухом переплелась и застыла в затылке ровным, едва уловимым звуком.
Идти было тяжело. Куда ни повернись, всюду пред Фирой представала все та же дурманящая комната, все те же стекляшки и блестяшки, все те же ткани и камни, все те же девицы простоволосые в белых рубахах…
То есть нет, девиц прежде не было. Или заметны они стали только теперь?
Фира почти обрадовалась живым людям, почти вздохнула с облегчением, почти бросилась к ним, а потом разглядела, что они не просто кругами ходят, не просто ногами машут и бесконечно длинными рукавами пол метут, а вьются подле двух полуобнаженных мужей. Трутся, ластятся, выгибаются и мурчат что кошки.
Волосы девиц, густые, серебристо-лунные, колыхались вокруг них, по воздуху как по воде плыли и скрывали от Фиры лица мужчин. Но она и так знала, кто это. Знала, кто сидит вразвалочку на широкой скамье, кто к нежным пальчикам тянется, кто впитывает девичью ласку.
И даже рот открыла, чтобы окликнуть их по именам, когда одна из дев вдруг застыла, обернулась и, обнажив в оскале мелкие острые зубы, уставилась прямо на Фиру.
– Прочь! – взвизгнула так тонко и громко, что ту едва не смело порывом ветра. – Прочь! Чужая!
Миг – и девица уже не посреди горницы с остальными, а точнехонько перед Фирой стоит, до синевы бледная, с потемневшими запавшими глазами и запекшейся в уголках губ кровью.
– Прочь… – повторила она, на сей раз свистящим шепотом. – Тебе здесь не место…
Сердце уже и не билось толком, скорее тревожно дергалось, но Фира сумела не отступить, не покачнуться даже. Только путевик перед собой выставила и к чарам потянулась, но глазницы его остались все такими же непроглядно черными.
Дар спал.
А сама Фира?
– Мы не хотели тревожить ваш покой, – пробормотала она. – Отпустите их, и мы…
– Покой?! – снова завизжала девица, подступая ближе. – Покой… глупая девчонка!
И замахнулась невиданно быстро – будто и не рука человеческая взметнулась, а размытая тень. Фира не успевала ни отскочить, ни увернуться, но хоть тут посох пригодился. Она подтолкнула его вперед, и изящная, хрупкая с виду ладонь, сжатая в кулак, обрушилась на несчастный череп, расколов его как орех.
Хлынули во все стороны костяные осколки, хрустнула, разломившись, палка, и Фира, разжав пальцы, все же упала навзничь.
– С ведьминской побрякушкой против проклятой? – расхохоталась девица. – Да ты и впрямь глупа…
И, приподняв подол рубахи, нарочито медленно занесла босую ногу над Фирой, будто та была букашкой, которую надобно раздавить.
«И раздавит ведь», – промелькнула мысль, пока Фира слепо ощупывала пол и пыталась дозваться силы, но лишь в глухую стену упиралась. Не было здесь ничего настоящего и живого. Ни горсти земли, ни цветочного лепестка, ни росинки. Верно, даже светлячки явились из чертогов Марены-Смерти, а потому помощи от них ждать не стоило…
– Дажка, нет!
Фира и не заметила, как рядом очутилась еще одна девица, такая же серебристая, бледная и черноглазая, и одним рывком оттащила первую на целую сажень.
– Не лезь, Смеда, ей тут не место, – огрызнулась Дажка и попыталась вырваться, но вторая удерживала крепко, сведя ей локти за спиной.
– Так пусть уходит.
– Да? И остальных разбудит?
– Сестренка…
Фира слушала их краем уха, а сама меж тем тихонько отползала к лестнице.
– Путников не было так давно, – прохныкала Дажка. – Может, и не будет больше…
– Они нам не нужны.
– Нужны!
– Не такие… У одного сердце занято, даже под мороком уйти пытается. У второго ветер в голове. А третий, – Смеда вздохнула, – и вовсе девка.
– Так пусть умрет! – Дажка снова задергалась в руках сестры, и Фира наконец вскочила на ноги и во всю прыть припустила вверх по ступеням.
Вслед ей что-то кричали – наверняка грозили смертью, – в затылке все еще свербела навязчивая песнь, а светлячки гасли целыми пятнами, словно не желая показывать путь, так что во втором жилье Фиру снова окутал мрак.
Но она не остановилась. Вцепилась в перила и бежала дальше, пока на последней ступеньке из ниоткуда вдруг не выросла перед ней одна из дев в белом, излучающая холодный серебристый свет. Пожалуй, Смеда, но кто их разберет…
– Не бойся, – произнесла она нежно и удержала Фиру за плечо, когда та чуть не сверзилась вниз. – Я расскажу тебе, как проснуться.
– Почему?
Смеда пожала плечами:
– Потому что вы нам не нужны.
И, поманив Фиру мерцающим пальцем, поплыла к ложнице, где она уснула.
– А твоя сестра?..
– Больше тебя не тронет. И другие сестры тоже.
Точно. Другие. Там же плясало не меньше десятка девиц. Кружили подле Руслана, трогали…
– Вас?..
– Двенадцать. – Смеда отвечала на незаданные вопросы, что начинало раздражать, но, явно подглядев и эту мысль, она обернулась и улыбнулась. – Прости, в твоей голове такой кавардак. И имя. Одно и то же. Руслан – это?.. Да, точно. Значит, тобою занято его сердце?
– Нет.
– Уверена?
– Что нужно делать? – проворчала Фира, чувствуя, как теплеют щеки. – Как просыпаться?
– Тебе – проще простого, мы не держим. Как легла и уснула, так ляг и проснись. А мужчин придется уколоть. – Смеда замерла у нужной двери и, взяв Фиру за руку, что-то вложила ей в ладонь. Что-то тонкое, невесомое и холодное. – Вот, сожми крепко, не вырони.
Фира кивнула, стиснув пальцы так крепко, что перестала их ощущать, и уже толкнула створку, но что-то удержало, заставило снова заговорить:
– Сестра твоя назвала себя проклятой…
– Мы все таковы.
– Я ведьма. И у нас есть меч, рассекающий любые чары. Если объяснишь…
– Чары чарам рознь, – грустно улыбнулась Смеда, и черные глаза ее заблестели. – Наше проклятье особенное. Отцовское.
О бедах с отцами Фира знала не понаслышке, и все ж от такого ответа едва сама не заплакала.
– За что он так?..
– Он хотел богатств и получил их от одного древнего существа, а взамен сторговал наши души, на что не имел права. Потому Кащ… древний не в силах нас забрать, но и проданную жизнь не воротишь. И вот мы ни там, ни сям, а здесь, в ловушке.
– Но должен же быть выход!
– Он есть. – Смеда дернула плечом и отвела глаза. – Любовь.
– Но…
– Нет, то, что делают сестры, неправильно. Слишком много лет прошло… Они устали, запамятовали, запутались, вот и соблазняют путников во сне в надежде освободиться.
– Но нужна иная любовь, – прошептала Фира.
– Совсем иная, – хмыкнула Смеда. – Настоящая. Да только кто о нас узнает? Кто нас полюбит издали? Кто придет?
– А если?..
– В твоей голове слишком громко, ведьма. И боли так много, что еще и наша ни к чему. Ложись. Просыпайся. И иголку держи крепко, не потеряй. Как уколешь пальцы друзьям своим, так они и очнутся. – Смеда вдруг прищурилась и улыбнулась хитро, задорно, сразу превратившись в совсем юную девчонку. – Впрочем, одного можешь и поцеловать. Так тоже получится.
– Вот еще! – воскликнула Фира, но попыхтеть и повозмущаться не вышло – рядом уже никого не было.
Она не стала оглядываться, ждать или звать. Кто знал, надолго ли Смеда успокоила диких сестричек, так что в любое мгновение они могли ворваться сюда толпой и довести начатое Дажкой до конца. Или того хуже – залюбить Руслана и Ратмира до смерти. Тогда уж коли не коли…
Фира прикрыла за собой дверь, на ощупь добралась до перины и смежила веки, готовая к долгому ожиданию. Но успела только заволноваться, поймет ли вообще, что уже проснулась, как нутро вдруг сжалось, скрутилось, съежилось, и вырвался оттуда яростный поток пламени. По горлу промчался, разомкнул губы… и Фира села на постели, почти оглохшая от собственного вопля.
Отзвуки его все еще колотились о стены ложницы, залитой серым утренним светом, в лучах которого лениво мерцали… не светлячки – пылинки. Комната вновь была старой, затхлой и позеленевшей от плесени, а сквозь прохудившуюся крышу Фира отчетливо видела клочки хмурого сизого неба. Благо хоть дождь не пошел…