– А что… – выдавила сквозь всхлипы, – ты воспылал ко мне любовью? Ай да я… ай да коварная ведьма.
Руслан прикрыл глаза – всё равно ведь не разглядеть ничего, а на слух… на слух смех был злой, жуткий, дивий. Такой же, какой и его самого пробирал при мысли о собственной глупости.
Он уж понял, что Фира для брата расстаралась, в путь отправилась, жизнью рисковала. Оно ж похвально даже, доблестно. Может, пообещал ей что Фарлаф, а может, их холодность и даже неприязнь была игрой, на таких вот дурачков рассчитанной. Руслану хватило пару раз их рядышком увидеть, чтоб поверить и позже не усомниться.
Теперь же он сомневался во всем. Настоящей ли была та Фира, что за этот путь под кожу въелась и в сердце пробралась? И сколько ненавеянной правды в его мыслях, его желаниях, его… любви?
Смех ее затих, и Руслан вздохнул, открыл глаза, нащупал Бурановы поводья:
– Я ухожу и Людмилу забираю с собой.
– Что, не терпится снова мужем ей стать? – откликнулась темнота. – Смотри опять не потеряй, а то даже великому князю не под силу туда-сюда обряды разрушать.
Значит, никчемны и глупы были его терзания – Фира давно всё знала. Конечно, знала, коли с Фарлафом заодно.
Руслан стиснул и разжал кулаки и на коня взлетел позади Людмилы. Затем перевернул ее, усадил, к груди прижав бережно, и в последний раз во мрак вгляделся. Туда, где надрывно дышала невидимая Фира.
– Если братец твой где-то там притаился, я его убью.
Она промолчала, и Руслан направил коня на тропу.
Через пару саженей чуть обратно не повернул. Через десяток – так впился в поводья, сдерживаясь, что отнялись пальцы. Через полверсты – мысленно тряс Фиру за хрупкие плечи и требовал ответов.
Почему Людмила все еще спала, а Руслан очнулся? Почему не убили его, раз уж Фарлафу так не терпелось княжну заполучить? Почему Фира лишь смеялась, так и не сказав, были ли… были ли эти клятые чары? Был ли приворот ведьмовской?
Руслан, почитай, ей открыто в любви признался, а она…
Две версты пролетели в мучительных раздумьях. Вот остались за спиной Кабанчики с одним горящим окном на двадцать изб; дорога сделалась шире, хоженей, а мысли – тише и тяжелее.
Повернуть вспять уже не тянуло, только игла предательская всё глубже под ребра всаживалась, будто давил кто. Того и гляди вскоре насквозь прошьет сердце, тогда и рухнет Руслан замертво, и нарекут его посмертно самым глупым князем всея Роси.
Самым доверчивым.
Самым ничтожным.
Ибо мало ему было жену потерять в первую же часть в супружеской ложнице, мало домой нелюбую возвращать и вздыхать о брошенной на лесной опушке ведьме, так еще и мечталось… ошибиться.
Руслан поудобнее Людмилу перехватил, зарычал тихонько и лоб потер, когда на него плюхнулась первая капля.
Не сдержалось небо, по швам поползло.
Когда же впереди наконец показалась Яргородская стена, утыканная светочами, что чудской берег – кострами, полотнище в клочья разорвалось, и обрушился на землю всю ночь собиравшийся дождь.
Глава II
К рассвету Фира промокла насквозь, но с места не сдвинулась.
Так и сидела в корнях под деревом, где умудрилась за считаные мгновения потерять Руслана, вернуть к жизни и снова потерять. Теперь уж, ясно, навеки.
Внутри было пусто и гулко, снаружи – грязно и громко. Гневался Перун. Может, и на нее, чужачку, что Творца предала, пролила кровь братскую не поморщившись, а от боли скорчилась, только когда чувства ее девичьи неверием растоптали.
Но разве ж то не кара за все деяния ее мерзкие? От семьи, от прошлого отреклась, а здесь, в нынешнем да грядущем, никому не нужна оказалась. Вот и швыряется молниями Перун, гонит отступницу прочь со своих земель, как Руслан погнал из своего сердца одним острым взглядом, одним вопросом.
«Приворожила?»
Обрадоваться бы, что возникли мысли у него такие – значит, горит что-то в груди, колется, трепыхается, – но не всё ль равно, коли Фира в сути своей настолько ему противна, что, несмотря на тягу, Руслан в худшее готов поверить?
Вот и осталось только рыданья смехом прикрывать да в тени прятаться. И молчать, чтоб не посыпались изо рта бусины-оправдания, которыми ничего не изменишь.
Пожалуй, Фира могла открыть всё, что стряслось на опушке, в лицах и красках расписать, как скоморох бывалый, но лишь сильнее разбередила бы душу. Раз уж считает Руслан ее ведьмой злобной, способной на волю чужую посягнуть, раз надумал ей сговор с Фарлафом да корысть какую-то, что толку на шею вешаться. Никакие слова эту пропасть меж ними не залатают, никакие подробности.
Верно, оно и к лучшему.
К первым лучам воды небесные иссякли и слезы – тоже. Фира рубаху и портки отжала, волосы закурчавившиеся пригладила и на шелестящий лес уставилась. Замечталась.
Жаль, ковер колдовской вместе с Бураном в Яргород отправился, и вряд ли близ селений водится нечисть – поди, за ночь бы выполз кто-нибудь, кабы водилась, – но ежели уйти подальше, поглубже, ежели снова прореху в Навь отыскать…
Может, хоть там ей найдется место.
В бесконечной неделе. В безудержном счастье. В звенящей пустоте.
В плечо ткнулась лошадиная морда, Фира вздрогнула и обернулась.
– Прости, дружок, – потрепала вороного по губам. – Глупые мысли, знаю. Трусливые. К тому ж есть у меня еще одно дельце неоконченное.
До Кабанчиков она шла пешком, коня под уздцы придерживая. Шла медленно, наблюдая, как солнышко над холмами всходит, да в сиянии его согреваясь. День явно ожидался жаркий, душный после ливня.
И радостный для многих. Для великого князя – так точно.
У самого села поперек дороги раскинулось древо ветвистое, видать, бурей ночной поваленное, и обходить его пришлось вдоль плетеного тына, за коим избы прятались. И откуда тут же показалась седая всклокоченная голова дряхлого деда.
Он покачивался, стоя не то на чурке покатой, не то на лохани перевернутой, цеплялся шишковатыми пальцами за край изгороди и подслеповато щурился на солнце.
– Эй, малец, – окликнул, едва Фира оказалась рядом. – Ты в град верхний аль оттуды ужо?
Она остановилась:
– Туда.
– Так не сбрехал скакун, опять гульба буде?
Под ребрами ёкнуло, и Фира поморщилась.
– Какой скакун?
– Дык с первым лучом под тыном разорался: мол, веселись, честной народ, новый пир да свадебка грядут, а он-де – вестник княжий. – Старик ткнул себя в затянутый бельмом глаз и языком поцокал. – А кто его разберет, вестник али шушь болотная, спросонья-то.
– Ряженным в вестников головы секут, – пробормотала Фира. – Так что, верно, и впрямь…
– А ну слезай оттудова, окаём старый! – вдруг рявкнули со двора, и деда что ветром сдуло.
Затем над тыном всплыла голова помоложе, женская, в платке цветастом, фыркнула и тоже исчезла.
Фира постояла немного, ошалело вслушиваясь в шипящую брань за плетенкой, и поспешила вернуться на дорогу.
Значит, пир да свадебка…
Быстро они.
Садиться на коня не хотелось: слишком коротким будет путь верхом, слишком скорой – возможная встреча. Но тревога нарастала, и мысли о Наине, тихой, покорной Наине, искривлялись что в глади озерной и тьмой подергивались.
Фира не понимала, за что жена наставника на нее обозлилась – а без злобы точно не обошлось, раз помогла она Фарлафу советом, раз загодя зачаровала гусли, раз подглядывала да подслушивала.
И еще был меч.
Волотов дар волшебный, унесенный белым конем в неведомую даль. Не к Наине ли?
Может, и наставник к тому причастен? Может, то и вовсе великого князя указ, не простившего Фире побега, а Руслану – потери княжны?
Думы, одна другой тягостнее, переполняли голову, в висках стучали бубнами, бередили сердце. И вот бы им пораньше появиться, не потерялась бы тогда целая ночь, не потратилась бы на жалость к себе и никому не нужные слезы.
Фира в седло забралась, бока вороные пятками тронула и рысью к городу на холме устремилась. Но не ждала она, что за пару часов пути пред вратами посадскими уже такая толпа соберется.
Всё ж быстры гонцы Владимира. И, видать, еще до рассвета во все концы разлетелись о возвращении Руслана и Людмилы возвестить. Вот и стекался народ спозаранку – солнцу до полудня еще ползти и ползти, – чтоб товары свои первее на торжище раскидать, медом княжеским дармовым угоститься, а то и в детинец пробиться да на княжну спасенную поглазеть.
Посад гудел – издалека слышались стук топоров и окрики мастеров да подмастерий. И очередь гудела, бурлила что пчелиный улей, переругивалась. Поскрипывая, подкатывали во конец ее телеги груженые; купцы побогаче пыжились вперед пробиться, распихивая люд локтями и палками, но вряд ли кому удалось.
Народ, до зрелищ жадный, обойти себя ни за что не позволит.
Дружинники же, на вратах деньгу за проход изымающие, словно нарочно не торопились. Пока Фира, спешившись, стояла в самом низу забитой дороги и силилась придумать, как бы проскользнуть в город, очередь разве на пару пядей и продвинулась.
Можно было, конечно, и в седло вернуться да обочиной всех обскакать, а там уж, верно, узнают ее и пустят. Но… как примут? Многое ль успел рассказать Руслан? Сильно ли гневился Владимир? Ждал ли Фиру хоть кто-нибудь?
– Ты, чо ли? – прозвенело вдруг слева, и она невольно повернулась.
Не думала, что именно ее окликают, а поглядишь ты. Стоит в сторонке чернявый пацаненок с корзинкой вдвое себя боле и на Фиру пялится. Имени его она не помнила, но что из пасадских кто-то – знала наверняка. Не то дрались когда-то, не то на речку вместе бегали…
– Ну, я, – ответила, с тропы шагнув и вороного за собой в траву утоптанную утягивая.
Прореха в очереди тут же заросла.
– М-м-м. А чего ждешь? – Малец прищурился.
– Ну… я как все, – пожала плечами Фира.
– М-м-м. А чо грязная?
– В лесу гуляла.
– М-м-м. А коса где?
– У нечисти лесной на услугу обменяла.
– М-м-м. А на какую?
– Говорю, как явится к вам в чащу один такой маленький, темненький да болтливый, вы его сразу – ать – и на суку повесьте. Ты ж в лес как раз? За ягодой?