– Ну да, мамка пироги княжне печь собралась и… Эй! Меня-то за чо?
– Забавы ради. – Мальчишка вспыхнул возмущенно, Фира хмыкнула и на ворота кивнула: – Кто там?
– М-м-м. Из храбров кто-то. Один лысый, другой лохматый. Важные. – Он почесал затылок. – Всех перетряхивают, будто кто чудище лютое в портках пронести попытается да на княжну натравить.
– А ты ее видел?
– Милку-то? Отколь? Нынче мамка с тятькой раньше петухов разорались, с тех пор и гоняют.
– А Борьку видел?
– Этого видал. У кузнеца пасется, кое-то рухло кованое дожидается. Для пиру.
– Позови.
Фира потянулась было к седлу, но вспомнила, что у нее не то что монет – вообще никаких вещей не осталось. Ничегошеньки. Даже крестик, столь долго прожигавший грудь стыдом и обещанием кар небесных, и тот сгинул где-то меж Навью и Явью.
– Пожалуйста, – добавила Фира. – Я потом…
– Да лан, – перебил мальчишка и корзинку у ног ее бросил. – Стереги.
После чего припустил обратно к вратам.
Фира подхватила корзину, отвела вороного еще дальше от дороги и в траву уселась, отгоняя прочь мысли мрачные. Ни к чему на пустом месте тревогу множить. Вот придет Борька да расскажет, что в детинце творится, какие слухи витают, какие тучи сгущаются.
Там уж можно и решать…
Он появился прямо из толпы, вперед гонца мелкого вынырнул, отмахнулся от разоравшихся сельчан и к Фире ринулся. Когда подоспел чернявый, Борька уже сидел с нею рядом и обнимал за плечи.
– М-м-м. Так вы тож… того? – Мальчишка поиграл бровями.
– Брысь, – шикнул на него Борька, и тот, подхватив корзину, со смехом побежал вниз с холма.
Как он ее обратно-то потащит? С ягодами…
Фира встряхнулась, оторвала взгляд от быстро уменьшающейся фигурки и снова посмотрела на Борьку:
– Соскучился?
– Не то слово. – Он чуть отстранился да в лицо ее уставился столь внимательно, что неловко сделалось. Затем вдруг руку протянул и потрепал ее стриженые волосы. – Жаль.
– Что, – горько усмехнулась Фира, – теперь замуж не возьмешь?
– Вот еще! К тому ж, когда мне тятька разрешит жениться, у тебя уж новая коса отрастет, краше прежней.
– Я тогда буду старая-старая.
– Да ты и сейчас не молодуха.
Она хохотнула и пихнула Борьку плечом, но посерьезнела тут же.
– Так, значит, снова свадебный пир?
– Да неясно ничего. – Он почесал нос, поморщился. – Людмилу вроде как спящую привезли, когда она там очнется.
– Но вестников послали…
– Это да.
– А про меня… про меня что говорят?
Борька глаза отвел, засмущался будто:
– Ты не серчай только. Я Дотье-то шепнул, куда ты удрала. Она, знамо дело, бранилась так, что уши сворачивались, но всем вокруг сказывала, мол, слегла Дельфира в тоске по подруге. Выходит, никто и не заметил даже…
На душе стало разом светло и тягостно. Ибо неведение то спасительное до поры до времени. То ли самой признаться великому князю придется, то ли Людмила раньше расскажет, то ли Руслан…
– И сколько я уже тоскую? – спросила Фира.
Борька пожал плечами:
– Чуть боле седмицы? Ага, точно. Колдун северный всё обряды какие-то свершал, чтоб Милку-то отыскать. Всякий день в палаты хаживал, докладывал. А как начал Владимир гневиться, так и возвестил колдун, что на десятый день путь откроется и поведет он храбров и княжичей за княжной. Сегодня, значится, и есть десятый день, и раз уж справился Руслан, то и колдун не явился.
Фира вздрогнула. Снова на очередь шумную, бурную посмотрела – казалось, та стала еще больше да вширь разрослась.
– Просто… не явился?
– Ну да.
– Я… мне нужно к нему. – Фира поднялась, неловко за вороного цепляясь, отряхнулась, на Борьку покосилась. – Отведешь его в конюшни?
– Да, но… – Тот тоже подскочил и словно только теперь коня заметил. – Ого. Это ж… у горца такой был.
– Он и есть. Позаботься о нем, пожалуйста.
– Ла-а-адно. А тебе-то к колдуну зачем?
– Всё потом.
– Слушай, я тогда не отважился сказать, испугался, а…
– Потом, Борь.
Он вздохнул. За повод потянул и пробормотал:
– Идем, Тарики, вновь устроим тебя в господарских конюшнях.
Фира замерла:
– Как ты его назвал?
– Тарики. Так горец называл. По-нашенски вроде как «Мрак».
– Ну, вот и познакомились…
Обойти очередь удалось только с криками и боем. Мрак, конечно, дело свое сделал и особо буйных расшугал, но руками всё ж поработать пришлось, и помяли Фиру хорошенько, так что перед Драганом и вторым храбром, Беляем, она предстала в еще более плачевном виде, чем прежде. Если такое вообще возможно…
Пока Борька беспрепятственно проводил через ворота коня, Драган отвлекся от купца, укутанного в шелка что тряпичная кукла, и на Фиру уставился:
– Слыхал, ты в тереме тоскуешь.
– Ага. – Она скривилась, попыталась пригладить совсем распушившиеся пряди, но плюнула. – Можно?
– Кто ж тебя остановит, – ухмыльнулся Драган.
Беляй, огромный мужик со светлыми, вечно сбившимися в гнездо волосами, фыркнул, и Фира проскользнула мимо, получив в спину еще парочку ругательств из толпы. А как в посаде очутилась, так махнула Борьке и бросилась направо по окраинной улице до самого тупика, где изба наставника приютилась.
Фира еще за калитку не шагнула, а сердце уже кувыркнулось испуганно.
Живучка ползучая, весь двор наставника оплетавшая, поникла и будто выцвела, посерела и пахла теперь не сладостью, а бедой. Не застриг ушами охлупень на крыше, не отворилась приветственно дверь. Зато крыльцо заскрипело так, что ушам больно сделалось, словно клинками по ним резанули.
Фира последние ступени перескочила, створку дернула и замерла, когда из сеней на нее плеснуло холодом. Занемело лицо, по коже мурашки прыснули, и задеревенели ноги, не желая переступать порог.
Она хотела крикнуть, позвать наставника, но рот открыла и не осмелилась отчего-то. Но все ж вдохнула поглубже и шагнула вперед.
В избе было пусто и мрачно. Пробивающиеся сквозь прикрытые ставни полоски света изрезали хозяйский кут на темные ленты, и приплясывала в узких мерцающих столпах пыль. Казалось, если дальше пойти, то они и тело людское изрежут, но Фира зубы стиснула и к бабьему куту проскользнула. Да только здесь решилась наконец подать голос:
– Финн?
Никто не откликнулся.
– Наина?
И вновь тишина.
Фира уж собралась на улицу вернуться да кругом избу обойти, когда вдруг углядела в полу за печью откинутую деревянную крышку и первую ступень крутой лестницы – остальные терялись в темноте.
Ход в подклеть…
Нутро дергалось и ежилось, когда Фира, держась за грубые края проема, осторожно спускалась вниз. Грязные сапоги скользили на ступеньках, и пару раз она чуть не сверзилась вниз, но всё ж изловчилась и в итоге спрыгнула на пол, уже не заботясь о шуме. И тут же к дару потянулась, свет в ладонь призывая, – после чудского града, когда удалось во всей красе ощутить свою силу, да после Фарлафа, когда пламя само льнуло к пальцам, это давалось с каждым разом всё проще и проще.
Засияла кожа, поднялся над ладонью бледный мерцающий дымок и во все углы расплылся, медленно выдергивая из черноты поставцы со склянками и шкатулками, подвешенные на стропилах мешочки, заваленный всякой всячиной стол со скамьей и… лежащего на полу Финна.
Руки его, изодранные до мяса, будто зверем исцарапанные, были раскинуты в стороны, глаза – широко распахнуты, а в груди, обтянутой некогда белой рубахой, зияла огромная темная дыра.
Словно кто-то всадил в нее лапу когтистую и вырвал сердце.
Фира всхлипнула, отшатнулась, рот рукой зажала, и в тот же миг свет колдовской угас, а дар тренькнул, что порванная струна, и затих где-то в костях. Она тянулась к нему снова и снова, но чары корчились и упирались, не то испуганные чем-то, не то… кем-то скованные.
– Я ждала тебя, сестра, – раздалось за спиной, и Фира, объятая тьмой как пламенем, закричала от боли.
Глава III
Всё казалось ненастоящим: и ложница светлая, и перина мягкая, и взвар сладкий, поутру румяной девкой принесенный. Да и сама девка тоже. И даже Третьяк, вломившийся к Руслану спозаранку с медвежьими объятиями и бесконечным потоком вопросов.
Все они виделись в каком-то мареве, по краям размывались, с тенями смешивались, и думалось, что, может, и не вернулся Руслан из Нави, так и остался не то в зачарованном чудском граде, не то в плену у Черномора.
Сидит теперь в темнице, улыбается, слюни пускает.
Всё казалось ненастоящим.
Возможно, потому, что, как ни вертелся Руслан – невольно, конечно, без умысла, – как ни косил глаза, как ни протягивал руку… а Фиры рядом всё одно не было. Не было той, что за минувшие дни стала единственной неизменной истиной и крепкой опорой. Той, что и плечом к плечу с ним шагала, и за собой вела путевым огоньком.
Без нее весь мир подернулся навьим мороком, и Руслан не знал, как скинуть его и вернуться к прежней жизни, к прежним заботам и радостям.
Он потянулся, отмахнулся от крепких лапищ Третьяка и, шагнув к лоханке у окна, плеснул себе в лицо ледяной водою. От мыслей дурных не избавился, но хоть дрему прогнал.
– Уж больно ты целехонький после такого странствия, – прищурился побратим и швырнул в Руслана чистую рубаху. – На вот, прикройся. А то ж не поверит никто, что с ратных подвигов воротился. Давай хоть морду синяками разукрашу?
– Пусть не верят, – буркнул Руслан, но оделся.
Тело и впрямь не ныло, не жаловалось, ни одна косточка, ни одна жила, а ведь он был уверен, что как минимум до зимы хромать придется.
– Ладно. Тогда мы просто тряпье твое походное на шест насадим и будем размахивать им как стягом. – Третьяк поднял с пола скомканную рубаху, грязную, пропахшую костром, сталью и дорогой, и, расправив ее, затряс перед собою. – Мол, глядите все, сколько крови пролил наш князь удалой, сколько боли стерпел, только чудом выж…