Она не стремилась ее запомнить, но строки сами собой оседали в голове и сердце.
Пока она ерзала на стылом камне у берега и слушала хриплый, просоленный морем и изрезанный ветрами мужской голос. Пока бежала домой по склону, надеясь успеть до того, как отец с отрядом минует мост, – горн тогда уже протрубил три раза. Пока розги рассекали спину и бедра, потому что Фира все же опоздала и была наказана за побег. И пока она томилась в темноте и холоде, не в силах приподняться с мокрого пола…
Песня звучала в лязге железного замка. В шипении затушенного факела. В тихом «Ведьма», брошенном напоследок. И в раздражающем перезвоне капель, что сочились с потолка.
Кап-кап-кап…
Слово за словом.
Фира ненавидела эту песню, но, влюбившись в гусли, отчего-то первым делом начала наигрывать именно ее. А потом, себе на горе, поведала Людмиле, что значат эти округлые, гортанные звуки: деханскую речь та слышала впервые.
– Я так и знала, что это история великой любви! – вздохнула княжна. – Гудьба такая… трагичная, но полная надежды.
Фира только головой покачала:
– Лекарю пора проверить твои уши. Где ты там нашла любовь и надежду?
Ей самой в каждом изгибе песни слышались лишь болезнь души и разума, ярость и, возможно, немного страсти – никак не любви.
– Ты просто черства, как прошлогодний хлеб! – Людмила рассмеялась и, покружив по горнице, рухнула на скамью. – Пообещай одно: когда полюблю вот так же, ты споешь эту песню на пиру.
– Эдакую боль да на свадьбе выливать? Решат, что зла тебе желаю.
– Да кто там что поймет? Деханцев в наших краях отродясь не бывало, а может, все и вовсе решат, что ты на луарском лопочешь. Так что обещай!
И Фира сдалась, а теперь молилась и Творцу, и всем здешним идолам, чтобы остальные и впрямь не разбирали чужой речи и услыхали лишь что-то непонятное, возможно, «о любви и надежде».
Какая ж глупость…
Маленькую щербатую скамейку меж столами поставил Борька. Он же прикрикнул на скоморохов, чтоб угомонились, а потом вдруг Людмила на ноги поднялась и недовольного Руслана за собой потянула. Тогда-то все и притихли разом.
Верно, ждали слов от молодых, а вместо этого Фира из тени выскользнула, к скамье прошла и уселась. Деревянное крыло гуслей легло на колени – будто целым дубом придавило. И так ей желалось поскорее со всем покончить, что петь Фира начала раньше, чем успела до струн дотянуться, и первая строка, неуверенная, зыбкая, продрожала в гнетущей тишине.
Сплетает ночь узор из звезд,
сметает ветер пыль с дороги.
Пусть между нами сотни верст,
пусть между нами люди, боги,
пусть против белый свет и тьма.
Никчемна боль от стрел и лезвий,
ведь мне тебя не обнимать –
равно что раствориться в бездне.
Не обмануть меня девою красною,
не заманить ни периной, ни скатертью.
Я не готов ни сдаваться, ни праздновать –
только искать тебя.
Угас костер, стал горек мед,
взвились моря, сгустились чащи.
Я без тебя ни жив ни мертв,
я без тебя ненастоящий.
Я стал кошмаром всех земель,
сменил десяток шкур и сутей –
Безликий жнец, Проклятый змей,
Безумный демон перепутий.
Не откупиться от смерти блестяшками,
нет справедливей и строже учителя.
Мне уготовил он самое тяжкое –
не получить тебя.
Сплетает ночь узор из звезд,
сметает ветер пыль с дороги.
Крыло покроет сотни верст –
когда сам бог, то что мне боги?
Сверкнет златая чешуя,
обнимет хвост могильный камень.
Ты просто помни, что моя
и я тебя не отпускаю…
Не повернуть вспять ни реку, ни прошлое…
Выйди же, девица, в ночь за околицу –
я превращу твое костное крошево
в сердце драконицы.
В ушах звенело.
Мелькали перед глазами все те разы, когда она тихонько напевала эти слова в темной горнице под растущей зимней луной или на скамейке в тени деревьев в разгар жаркого лета – только для Людмилы, для нее одной.
– Как думаешь, он всегда был драконом или обратился в него, пока искал?..
– Думаю, всегда, княжна. Неспроста их разлучили люди и боги… А может, девица сама сбежала?
– Не говори так!
Тогда она смотрела на Фиру с затаенной мольбой, будто и впрямь верила, что глупая песня приведет к ней дракона. А теперь – с благодарностью, словно сбылось все, о чем мечталось.
Неловко делалось от этого взгляда, неловко, боязно и тошно. Потому что Руслан был влюблен – конечно, влюблен, как же в прекрасную княжну не влюбиться! – но отыщет ли она в его чувствах столь желанную одержимость? И не разрушит ли все в погоне за болезненной страстью, когда очутится в тихой южной гавани, послушная жена, самоотверженная мать?
Фира не выдержала, отвела глаза, поднялась и юбку оправила. Мельком глянула на остальных, до чьих чувств ей было дело: поймала кивок великого князя и улыбку княгини да без всякого задора подмигнула Борьке – единственному, кто хлопал ей, ежели не считать скоморохов. Но те скорее глумились, чем чествовали, а потом и вовсе кубарем на середь выкатились, чуть не снесли и скамью, и Фиру вместе с нею да принялись сказ про крылатого змея и невинную деву выкрикивать наперебой.
Поняли, значит. Не обманулись.
Скоморошьё, оно такое… завсегда умнее прочих было, да и странствия у них в крови – поди, столько языков в головах, что на всех за всю жизнь не переговоришь.
Люд гомонил, перешучивался да переругивался; взмывали в воздух чарки и скопкари[11], передавалась над столом братина[12]так быстро, что мед из нее боле на скатерть выплескивался, чем во рты попадал; снова стучали бубны, трещало пламя, подрагивали в напряженных руках Фиры гусли…
Она к груди их прижала и отступила в тень, пока не смотрит никто, не насмехается. И уже оттуда исподволь наблюдала, как обнимает Владимир дочь, как по-отечески сжимает плечи Руслана и говорит ему что-то короткое, веское, а потом отступает, и молодые ускользают из-за стола.
Теперь точно всё.
Пировать могут хоть до листопадов, но Фире здесь делать больше нечего.
Может, удастся на рассвете с Людмилой словом перемолвиться, проститься, может, позовет она в гости к морю соленому, необъятному, может, даже согласится Фира, пока Руслан не видит. А потом уйдет, сознавая, что то была последняя их встреча…
К навьим всё, сейчас хотелось просто отдохнуть. Или хотя б в прохладу выбраться, а еще лучше – в ледяную реку сигануть, но где ж ее нынче отыщешь?
Фира зыркнула по сторонам да к дверям устремилась. Вон там как раз одна створка приоткрыта – она выскользнет, никто и не заметит.
«Как будто кому-то есть до тебя охота», – подумалось вдруг, но лучше б не думалось. Мысли дурные, они всегда дурное и притягивают, вот и к Фире притянули того, у кого охота была.
Охота причинять боль.
Сначала голос раздался, шепот змеиный:
– Не торопись, сестрица.
А потом и пальцы, тонкие, длинные, в плечо впились да потащили ее дальше от людей, к стене, огнями да щитами посеченными увешанной. Фира спиной к одному из них прижалась, глаза на брата подняла и заговорила, как и он, на луарском:
– Здравствуй, Фарлаф.
Ростом среди других мужей он никогда не блистал, но над ней возвышался на добрых полголовы и страшно собою гордился с тех пор, как сумел обогнать сестру хоть в этом. В остальном… судьбы их много лет бежали бок о бок, наверное, потому Фарлаф так ее ненавидел и изводил с колыбели.
Фира стала последней из тринадцати отпрысков луарского короля, и если остальные на момент ее рождения уже покинули детскую, то Фарлафу было всего три года, и нежданному соседству он явно не обрадовался.
А потом, похоже, и вовсе понял, что о них всегда говорят парой: «Эти младшие. Эти рыжие. Эти слабые…» Как тут не пожелать отделиться?
Впрочем, у Фарлафа был хотя бы шанс завоевать любовь и уважение отца, но он словно не сознавал своих преимуществ – не женщина, не ведьма, не убивал королеву – и за всякое сравнение с сестрой только зверел и злость на нее выплескивал.
Фира слышала, что его отправили в Рось на смотрины, но, ни разу с ним не столкнувшись, понадеялась, что годы разлуки сточили эту ярость, как вода – камень. Теперь же, глядя в блекло-голубые, отцовские, глаза, понимала, что нет.
Только усилили.
– Нехорошо так скоро покидать пир в честь сестры названой, – вкрадчиво продолжил Фарлаф. – Ты ведь так ее зовешь? Сестрой? И неужель за нее не рада?
– Рада, – коротко ответила Фира и гусли к себе потесней прижала.
– А вид угрюмый, скорбный даже. Поди, тоже жених приглянулся?
Щеки, и без того разгоряченные, будто пламя лизнуло.
– Глупостей не говори!
– Покраснела, – ухмыльнулся Фарлаф. – Лгунья.
– Чего ты хочешь? – прямо спросила Фира, подавив рвущиеся наружу возражения.
Далось это тяжко, через боль прикушенного языка и железный привкус крови во рту, но если поддаться, если начать спор, то брат точно утвердится в своих нелепых домыслах, еще и по округе разнесет.
Она и Руслан, помилуйте!
– Чего хочу? – Фарлаф поправил ворот длинной черной котты, плечом к стене прислонился и наигранно пальцем по подбородку постучал. – Дай-ка подумать… поболтать с сестрой? Нет, в такое даже ты не поверишь. Может, узнать, отчего ж не помогла по-родственному княжну заполучить? Вот это уже ближе к истине.
– Ты ждал помощи? – нахмурилась Фира. – Почему не попросил?