ным звездами небом, лишенный привычного комфорта земляных стен. Парашютный полк дивизии «Герман Геринг» мог подстрелить меня в любую минуту и получить удовольствие. В инструкциях по ведению пехотного боя подобный вариант не предусматривался.
Это было самое мучительное ожидание в моей жизни, но какие-то подспудные силы помогали держать себя в руках. Мне вспомнился древний Карфаген, стоявший на месте нынешнего Туниса. Ганнибал, великий сын Карфагена, трижды побеждал римлян. Однажды в Северной Италии, когда он с войском, при котором были слоны, перешел через Альпы, римляне запаниковали и послали на битву с Ганнибалом Сципиона Африканского. Сципион, между прочим, оказался парнем сообразительным, перенял тактические приемы самого Ганнибала и применил их в Карфагене. Все это происходило в нескольких милях от нашей со старшиной Шентоном дислокации. Чуть восточнее, но под теми же самыми звездами.
Я рассказал Шентону про Ганнибала, он спросил, откуда я все это знаю.
— От Ливия, он историк.
— Кто-кто?
— Ливий. Тит Ливий. Он написал историю Древнего Рима.
— А Ганнибала прямо здесь разгромили? В Тунисе?
— Ну да. Чуть подальше отсюда. Видишь те дальние огни? Там. Такое вот совпадение. Это доброе предзнаменование, ты согласен?
— Может, и доброе. Покурить бы.
— Мне бы тоже.
— Думаете, гансы за нами наблюдают? Заметят огонек сигареты?
— Вероятность такая имеется. Но поспать точно можно, — сказал я.
— На камнях, не разувшись, — отозвался Шентон. — Мозгодав был бы доволен.
— Только не стоит совать себе в нос штык.
Я улегся поудобнее на каменистом ложе и сунул под голову рюкзак. Вспомнилось, как мистер Лиддел будил меня колокольчиком, дергая за шнур, пропущенный сквозь строй лестничных балясин. Ну и бесконечная зубрежка латыни, разумеется, тоже вспомнилась. После параграфов из учебника грамматики я начал медленно прокручивать в голове наш крикетный матч в Килмингтоне, тогда, в сорок первом году. Было интересно, удастся ли вспомнить ход игры. Я осознавал, что думаю о странных вещах, но понимал, что это помогает отвлечься от происходящего. Главное, гонять и гонять мысли по прошлому, не позволять им вернуться в настоящее. Сюда, где бойня, Тунис, каменистый хребет на краю пустыни, где меня, возможно, подстерегает смерть. Я старательно отгораживался от всего этого. Потом стало даже любопытно, каково это: навсегда мысленно остаться вне реальности. Никогда не возвращаться к ней, не быть заложником внутренней необходимости твердо знать, где ты и что с тобой происходит здесь и сейчас. Кем бы оказался человек, наделенный подобным даром отстраненности? Гением? Полубогом? Или всего-навсего деревенским дурачком?
Билл Шентон начал храпеть, оставалось только гадать, долетают ли его рыки до немцев. Я прислушался: где-то виртуозно надрывался захваленный рифмоплетами соловей, потом раздался хлопок, за ним еще несколько. Только спустя несколько секунд я сообразил, что это винтовочные выстрелы, и дико разозлился: третий взвод, на крайней правой позиции, похоже, открыл огонь без моего приказа. Отправил к ним шустрого девятнадцатилетнего парнишку, Уоттса, передать, чтобы прекратили.
Уоттс все не возвращался, а интенсивность огня нарастала. Поэтому через десять минут мы с Шентоном и еще с двумя ребятами отправились на разведку, выяснять, что же все-таки происходит. Окружив вершину выступа, торчавшего над кромкой хребта, мы засекли под нами группу немецких солдат, едва освещенных луной. Согнувшись в три погибели, они поднимались к позиции третьего взвода. Я опустился на колени и попытался сосредоточиться.
Атака планировалась только по истечении двух суток, к ней должна была активно подключиться артиллерия. Тейлор-Уэст устроит потом разнос, если мы выступим слишком рано. В памяти замельтешили фрагменты инструкций для пехоты: «…если нет возможности двигаться дальше, закрепляй достигнутый успех», еще какие-то мудрые предписания, абсолютно сейчас бесполезные. У меня режущей болью схватило живот. Что же я все-таки должен делать? Видимо, я произнес эти слова вслух, потому что Билл Шентон вдруг отозвался:
— Ликвидировать их, сэр.
И ведь не забыл добавить «сэр», приятно меня изумив. У меня был с собой только пистолет, поэтому я приказал Шентону метнуть гранату. Когда она взорвалась, мы увидели, как немцы побежали назад, к своим позициям. Но один упал, раненый, а может, убитый. Это, вероятно, были лазутчики, или случайно отделившаяся группа, потому что позже мы обнаружили, что третий взвод атакован хорошо организованным отрядом пехотинцев. Я вернулся на позицию и приказал другому взводу двинуться на подмогу третьему, но у меня и после этого оставалось достаточно людей, чтобы держать связь с первой ротой на середине хребта.
Вдоль всей нашей линии поднялась стрельба из пулеметов и винтовок. Времени на то, чтобы тасовать возможные решения, больше не было, и мне стало даже легче. Раз немец наступает, пусть подойдет. Я вернулся на свою позицию, Шентон был рядом, мы позаботились о защите, насколько это было возможно. Ночь, прущих немцев почти не видно, ориентировались на пальбу и вспышки от выстрелов. Я приказал рыть окопы для ручных пулеметов и велел вновь прибывшему лейтенанту Беллу послать кого-нибудь за боеприпасами. Через пару часов стало ясно, что произошло худшее: противник прорвался за нашими спинами. Теперь мою роту обстреливали с трех сторон, и что толку, что сзади стояла артиллерия? Одна надежда, что к нам пришлют тыловую третью роту. Радиосвязь была повреждена, и я отправил в штаб батальона вестового, объяснить им там, какая тут у нас заварилась каша.
— У них гнездо пулеметное, прямо вон за тем выступом! — крикнул мне Шентон. — Надо бы его обезвредить.
— Ч-черт, как эти гады захреначили туда пулеметы? На такую верхотуру?
— Да-а, и без них весело. Если вы не против, сэр, я бы туда смотался.
— Я с тобой. Отбери еще трех ребят, самых надежных. Сначала гранатами поработаем. Правильно?
— Так точно. А в ближнем бою задействуем винтовки и штыки.
Кого он отобрал, я не понял. Лиц в темноте было не разобрать, да оно и к лучшему. Мы выдвинулись — впереди Шентон — и стали карабкаться по камням, продираясь сквозь кустарники. Обнаружили какую-то хибару, вероятно пастушью. Из нее и палили пулеметы, прямой наводкой по первой роте, которая занимала у нас левую часть хребта.
Подползли предельно близко, под прикрытием колючих зарослей. Наши три парня опустились рядом на колени, тяжело дыша, все это под тусклым лунным светом.
— Я скажу «вперед», только тогда начинаем двигаться. Правильно, старшина?
— Так точно, сэр.
Пересохшие губы не слушались, пришлось их облизать, чтобы снова заговорить:
— Все просто. Бежим как можно быстрее. Бросаем гранаты и тут же назад.
Снова застрекотал пулемет. Воспользовавшись этим, я дал команду, и мы побежали. Три года муштры не прошли даром, мы перемещались весьма живо даже по этим темным валунам и осыпям. Когда до хибары осталось ярдов двадцать пять, я почувствовал, что уже могу сделать аккуратный бросок. Метнул гранату, за мной все остальные. Мы отбежали, и пока гранаты рвались, завернули за угол хибары. Крадучись вошли внутрь и открыли огонь по тем, кто был еще на ногах. Всего там было человек двенадцать, гранаты обезвредили трех-четырех. Остальных мы добили. Кто кого и как приканчивал, не помню. В такие моменты ты уже не ты. В этой вылазке мы потеряли одного парня. Я приказал немедленно возвращаться на свои позиции. Искать его и хоронить будем потом, завтра.
На место вернулись быстро, ответные пули просвистели близко только раз. Я рухнул на камни рядом со своим ранцем, хватая ртом воздух. Штык был в крови, я вытер его веткой куста. Пришел связной, сообщил, что немцы погнали танки к правой стороне хребта. Я послал еще людей на правый фланг. Там было жарко, кому-то даже приходилось стрелять в направлении наших собственных позиций.
Надо было сражаться. Ничего другого не оставалось. Раз немцы снова пытаются нас сковырнуть, значит, этот хребет очень для них важен. Значит, нам никак нельзя оставаться в стороне. Я ходил то туда, то сюда, подбадривая ребят, хотя видел в их глазах чудовищную усталость.
Под грохотаньем и стрекотом орудий время словно замедлилось и уплотнилось, тяжко нависая над нами. Казалось, если я закрою глаза, то уже никогда не проснусь. Но битва вершилась, и, к счастью, я пока еще не опозорился. Вот о чем я думал, рассматривая в бинокль территорию позади нас. Занимался рассвет, я разглядел пехотинцев, двигавшихся к хребту, по всей вероятности это была третья рота под командованием Пирза. Значит, наша просьба о помощи дошла. Но продвижению ребят мешали немецкие танки и пехота, которые зашли с тыла, облапошив нас. Однако за немцами я увидел родные британские танки. Они начали маневрирование, и через двадцать минут была предпринята контратака. Картина просто грандиозная.
Танки напомнили мне знаменитых слонов Ганнибала, великанов с толстой шкурой, только из их длинных хоботов вырывались огненные струи. Я увидел вспышку у дула нашего танка, потом взорвался немецкий танк, чуть погодя до меня долетел грохот выстрела и шипящий рокот взрыва.
Часом позже прибыл Брайан Пирз с батальонной водовозкой. Целый день нам нечего было пить.
— Я поставил шесть к четырем, что хрен ты тут сможешь продержаться, — выдал Пирз. — Теперь придется платить! Кстати, контратака прошла хорошо. Немцы-то того, скопытились.
— Как мило, что ты все-таки явился, — сказал я.
При теперь уже полноценном утреннем свете я разглядел в полумиле к западу от нас старую мечеть, примостившуюся на нашем хребте. Она была захвачена немцами, и я предложил командиру батареи пальнуть по ней 25-фунтовкой. Это было ему в новинку, стрелять прямой наводкой. Обычно он находился так далеко до объекта, что следовал указаниям корректировщика, по радио или по телефону.
Согласился командир не сразу: боялся промазать на виду у всех, но в конце концов рискнул и попал с одного выстрела. Раздался протяжный вибрирующий свист снаряда, мечеть с грохотом рухнула, из обломков выскочило с десяток немцев с поднятыми руками. Среди клубов пыли мы увидели и нашего щербатого Щелкунчика. Нашего Льюиса, которого немцы, оказывается, захватили в плен. Вот и своего освободили…