сказать всего того, что хотела сказать сейчас. Где-то невообразимо далеко, как считает она, на самом краю света, ее муж падает на землю, его убил его же товарищ, сосед, брат. А Волк, равнодушный и вечно голодный, как глотка интриг и амбиций сильных мира сего, яростно скалится убийцам и их жертвам с забрал и щитов, стягов и литых фигурок на шлемах. Его вой разносится, рождаемый в утробах рогов и труб, ему просто нравится взирать на людское горе, он крайне доволен тем, что сейчас происходит вокруг. Кровь, по которой шагают, кровь, которая стекает по лезвию меча, капает на гарду и течет на ладони… только это доставляет ему наслаждение – этому олицетворению власти, облику безжалостности и стальной жестокости…
Дориан шагнул вперед. Босая ступня коснулась шершавой земли. Откуда-то слева раздавался громкий лай и глухой собачий рев – это один из псов отца Клемента раздирал на куски верных солдат Империи. Лапы с острыми когтями упирались в поверженные тела, а клыки трех огромных пастей рвали в клочья плоть, подчас выплевывая в сторону откушенные куски стали, а после продолжали свой пир. Раздвоенные языки демонических животных в безумии метались, слизывая кровь, их глаза, налитые злобой, истекали черными смолянистыми слезами, а широкие глотки были перетянуты едва заметными белесыми нитями темной магии. Второго пса нигде не было видно… Дориан равнодушно отметил колдовство Черного Лорда и сделал еще один шаг. Лежащее на земле ребром кверху лезвие скользнуло по обнаженной подошве и пятке. Кровь засочилась, пленный некромант припал на другую ногу.
В нескольких шагах показались вражеские легионеры. Они самозабвенно нарезали на куски собственных друзей, протыкали груди и животы, отсекали руки и ноги… И пусть еще вчера эти пары ног, что окровавленными обрубками сейчас валялись в стороне от стонущих и ревущих от боли новоявленных калек (тех, кому удалось сохранить сознание), размеренно шагали подле них же в строю. Пусть оторванные кисти, валяющиеся в пыли, пусть отсеченные пальцы, которые ныне втаптывали в грязь, еще вчера хлопали их по плечу или жали их руки. Пусть из пробитого гладиусом рта еще вчера раздавались приветствия и добрые слова – теперь оттуда лилась лишь кровь. Пусть… Человек – самый страшный и самый безжалостный зверь. Человек – прирожденный убийца. Первейший его инстинкт – вовсе не желание утолить голод. Первейший его инстинкт – жажда убийства, как ты добудешь себе пропитание, не обагрив рук? Сперва человек убивал, чтобы выжить, но со временем он вошел во вкус – ему стало нравиться отнимать жизнь. Отнимать у других то, что дается всего один раз, лишать самого дорогого…
– Вперед, братья! – закричал Дориан и бросился на ближайшего легионера. Неизвестно, на что он надеялся. Облаченный в полный стальной доспех воин Империи, вооруженный гладиусом и прячущийся за башенным скутумом, казался неприступной башней по сравнению с обнаженным и лишенным всякого оружия пленником. Сумеречный взмахнул кулаком, пытаясь достать своего врага. В ответ легионер успел прикрыться щитом – цепь бессильно звякнула о металл и, заскользив, потянула пленника вниз. Но Дориан не упал – он обреченно рванулся вперед, отталкивая в сторону ненавистный скутум с волчьим ликом… и тут лезвие гладиуса полоснуло его по груди. Некромант закричал и упал на землю. В тело ему впились два клинка… В голову его собрату в этот миг вонзился пилум, другому пробила живот стрела. Самоубийственная и безумная атака пленников завершилась.
На земле остались лежать лишь десять окровавленных белых тел. У кого-то недоставало руки, у кого-то нога лежала немного поодаль, у третьего был рассечен бок, и кровь под ним образовывала огромную лужу. Первым погиб Дориан. Он распростерся на земле, страшно изогнув хребет. В одной руке у бывшего паладина Льва был зажат вырванный из собственного тела наконечник пилума, другая судорожно сжимала выцветшую полуистлевшую траву. Некромант походил на испещренную зажившими отметинами от шипов статую, выполненную каким-то безумным скульптором: он был прибит к земле, а из груди у него торчали два гладиуса, будто некое роковое напоминание о том, как именно он убил когда-то своего друга. Кровь стекала на живот и капала, просачиваясь между ребрами, на ковыль. Дориан Сумеречный погиб, но на лице его застыло чувство долгожданного покоя, со стороны могло даже показаться, что он просто заснул…
Когда настал рассвет нового дня, в округе не осталось ни единого живого человека на расстоянии в полтора десятка миль. Гордый поход Империи Волка на Север бесславно завершился, и последний из легионеров Сиены висел бездыханный и нанизанный грудью на три пилума. Первые солнечные лучи обратили в прах оставленные без связующей нити с жизнью и мертвые когорты нежити. Их покореженные латы и изломанное оружие будут догнивать и ржаветь в топях, а их души наконец освободились… может быть… кто знает…
Ночь на 8 сентября 652 года. После праздника святого Терентия прошло три дня.
Центральная часть Срединных равнин.
Графство Аландское. Замок Сарайн.
Леди Агрейна, единственная дочь графа Аландского Уильяма де Нота, стояла возле большого резного окна в холле своего замка Сарайн и смотрела на затянутое грозовыми тучами небо. К стенам подступали заснувшие в ожидании ливня деревья окружающего леса, а неширокая дорога терялась в их тени, убегая на юг, в сторону большого дайканского тракта.
Прекрасная леди была мрачнее подступившей осени, все ее горькие мысли были заняты лишь тем проклятым письмом, что пришло этим утром. Гонец от западного соседа Аландской земли, барона Фолкастла, прибыл еще на рассвете, и каково же было удивление Агрейны, когда отец сказал ей, что лорд Говард Нейлинг посватал к ней своего сына, баронета Кевина, этого непроходимого грубияна и пьяницу! Помимо всего прочего, младший Фолкастл еще являлся обладателем длинного носа и водянистых выпученных глаз – урод эдакий, одним словом! Нет, ну какова наглость: благородной и богатой леди, да не простой, а любимой фрейлине Ее Величества, предлагать такого «красавца» в супруги! Где это слыхано?!
Письмо было написано в очень настойчивой и резкой манере. Это ли предложение? Это скорее утверждение уже решенного факта и предупреждение о скором визите. И кто теперь ее защитит? Кто? Старый отец, чья былая слава вся висит в трофейном зале, или старший брат, который столь неистово служит трону, что давно позабыл и о своей собственной жизни, и о жизни любимой женщины? Бедная, бедная Изабель! Как может она так долго терпеть такое положение вещей? Любая другая давно бы нашла себе более свободного кавалера, да такого, кто проводил бы с ней больше времени, нежели в различных посольствах, войнах и военных советах! Но нет, она любит этого чурбана Ди, любит больше жизни, с самого детства. Леди Агрейна прекрасно понимала ее, ведь когда-то давно и она испытывала похожее чувство к одному человеку, но все это… все это сгинуло, уничтоженное тьмой, разбив ей сердце и изорвав на куски душу.
Мальчишка, которого девочка однажды встретила на берегу лесного пруда, был ее ровесником, а ей самой тогда едва исполнилось восемь лет. Няня не уследила, и она выбежала через заднюю решетку, отделяющую парк Сарайна от окружающего леса. Маленькая леди долго бродила в одиночестве среди деревьев и любовалась солнечными лучами, пробивающимися сквозь листву, пока не вышла на берег небольшого зеленоватого пруда, на поверхности которого плавали белоснежные кувшинки, а по берегам, переплетаясь шипастыми стеблями, цвели розовые кусты. Пруд тонул в тени от нависающих древесных крон, из которых раздавался щебет десятков различных птичьих голосков. На покатом прибрежном камне сидел он, растрепанный и взлохмаченный. Мальчишка глядел на воду и иногда швырял в нее маленькие камешки, любуясь расходящимися кругами и расплывающимися в стороны кувшинками.
Девочка тихо-тихо подошла и легонько дотронулась до его плеча. От страха, смешно вспомнить, он едва не упал в воду. Его мимолетный испуг быстро перерос в недоумение, а затем – в недовольство. Дочка графа представилась, ожидая увидеть в его хитрых серых глазах уважение, но лишь с удивлением отметила в них равнодушие и какой-то затаенный, почти злорадный блеск, словно мальчишка придумал какую-то мерзкую выходку. Бродяжка нисколько не был польщен тем, что с ним заговорила сама графиня, он просто уселся обратно на свой камень, нагло повернувшись к ней спиной.
Она села рядом, настолько ее заинтересовал этот маленький незнакомец в изорванном камзольчике темно-красного цвета, который, как тогда она подумала, он стащил у какого-нибудь портного, обшивающего вельмож. Его одежда очень насмешила ее: вся спина была в пыли, словно мальчишка провалялся на земле не один час, рукав висел на нескольких нитках, едва ли не оторванный полностью, а манжеты потемнели от воды – он доставал свои камешки прямо со дна, не гнушаясь опустить руку в мутный пруд по локоть. В общем, то еще зрелище. Когда она, прилежная, в красивом платьице, засмеялась, он разозлился и просто отсел от нее подальше. Но она и не подумала оставить его в покое.
– Что ты делаешь здесь совсем один? – спросила маленькая леди бродяжку. Он не отвечал, глядя на расходящиеся по воде круги от вновь брошенного камешка. Светло-русые волосы, взлохмаченные и непричесанные, вздрагивали под теплым летним ветром, как перья какой-то светлой птички. Агрейна и сама не заметила, как залюбовалась. Тонкий нос, поджатая полоска губ и щеки, – она подумала, уж не могла ли ошибиться?! – припорошенные пудрой, какой тогда присыпали лица детей из благородных семей, дабы придать им вид возвышенной бледности. Казалось, что этот мальчишка просто вытирал лицо рукавом, – боги, какое невежество! – потому что на щеках и лбу чернели длинные грязные полосы. И все же он был достаточно мил. Папенька с маменькой не отпускали ее гулять в деревню, и друзей у нее совсем не было, поскольку она никогда не играла с тамошними мальчишками и девчонками. Да и вообще, компанию ей составляла лишь нянюшка Вилле, ведь отец почти все время находился при дворе, выполняя обязанности Лорда-Протектора, страшно подумать, королевства, а маменька постоянно была занята хлопотами по замку. Что касается старшего брата, красавца Ди, то отец всегда брал его с собой, и на игры с сестренкой у того совсем не оставалось времени.