От его насмешек, щеки занялись пожаром, и Софи, насупившись, сердито стиснула кулаки.
Парень покачал головой и, пододвинувшись поближе, погладил ее по плечу:
— Ладно тебе, совсем шуток не понимаешь. Не воровка ты, не воровка… Так — плутовка. А с этого уже другой спрос, да?
— А я — напалник! — прокричал от двери воротившийся в кухню Люк. — Послите напалу палавоз катать!
— Какой паровоз? — удивилась Софи.
— Замечательный паровоз, — вместо малыша ответил Тьен. — Пойдем, тебе понравится.
Через десять минут она уже сидела со своим стаканом на расстеленном на полу одеяле, обложенная подушками, словно восточная царица. Рядом стояла тарелка с сыром и бужениной, блюдо с засахаренными фруктами и колотым шоколадом и бутылка вина, а вкруг царственного ложа с треском и пыхтением ездил по выложенным на ковре рельсам поезд: красно-черный паровоз с пузатой трубой и два голубых почтовых вагончика.
— Я давно такой видел. — Тьен в очередной раз завел механизм локомотива, опустил состав на рельсы и устроился напротив девочки, отделенный от нее полосатым шлагбаумом переезда. — Мелкий еще был, бегал в магазин игрушек Гофта. Все думал, вырасту, будет у меня своя железная дорога… Но а потом какие там паровозы? Узнал бы кто — на смех подняли бы. А тут увидел на днях, дай, думаю, малому куплю на новый год…
— Чтобы самому играть? — предположила Софи и по ответной улыбке поняла, что не ошиблась.
Да и стал бы он Люку ни за что, ни про что такие дорогущие подарки делать?
— А у меня в детстве был поезд, — поделилась она, наблюдая за покачивающимися на рельсах вагончиками. — Большой, красивый. С мягкими купе и вагоном-рестораном. Почти каждый месяц приходилось куда-то ехать. Тянули новую ветку вдоль побережья, а у нас тогда не было своего дома, и мы разъезжали с инженерными бригадами по только-только проложенным путям. Потом бабушка заболела и мы поселились здесь, чтобы было, кому за ней присматривать.
С тех пор она не ездила больше на поезде…
— Как так вышло, что вы живете сами? — нарушил затянувшуюся паузу квартирант.
— А с кем нам жить? — Софи опустила глаза, сделав вид, что выбирает между шоколадом и цукатами. — Мама умерла в прошлую осень. Отец… У него теперь другая семья. Давно уже, мама еще с Люком ходила. Поехал в Верен, там тогда железнодорожный мост строили, нужны были специалисты… В общем, там и остался. А бабушка еще до того умерла. И дом мне отписала, как единственной внучке. Тогда — единственной. Потом, когда с мамой случилось, приходили какие-то люди, хотели нас с Люком в приют забрать — из соседей кто-то надоумил — а оказалось у нас и живой отец имеется, и собственное жилье. Сказали, городу и так иждивенцев хватает. Но нам и хорошо: в приюте разделили бы, не нашлись бы после, а дома мы вместе…
Она остановила выбор на полупрозрачной дольке апельсина и долго жевала, слушая, как жужжит игрушечный паровозик и хрустит на зубах сахар. Наверное, это от вина, от тепла, от того, что Люк в кои-то веки так счастлив, а ей есть с кем поговорить. Разоткровенничалась. Зря, конечно, все рассказала — как будто на судьбу пожаловалась. А с другой стороны, ему ведь и дела до них особого нет. Сейчас выслушает, назавтра уже забудет.
— А у тебя есть семья?
— Возможно, — с усмешкой передернул плечами вор. — Но я о них ничего не знаю.
Софи недоверчиво прищурилась.
— Честно, — заверил, продолжая усмехаться, Тьен. — Не знаю, не помню. Я и себя лет до пяти-шести не помню. Только имя.
— Так не бывает! — выпалила девочка, заподозрив, что ее бессовестным образом обманывают. Она-то, дуреха, всю правду о себе рассказала, а этот, значит, отмолчаться решил?!
— Бывает-бывает. — Постоялец обновил завод паровозика, спустил его на рельсы на радость бегающего за вагончиками по кругу Люку и подлил себе вина. — Первое, что помню: как сижу я на Людном переулке… Ну да не обо мне ж разговор.
«Разве?» — хотела спросить Софи, но удержалась. Разговор и разговор, неважно, о чем. Люк доволен, радуется подарку, даже не подозревая, что «напарник» не его, а себя игрушкой побаловать хотел. И ей неплохо: постоялец на месте, съезжать не собирается, плату вернул, еды купил, конфет — хоть жменями в рот засовывай…
Больше Тьен ни о чем особо не допытывался. Поинтересовался, сколько ей лет. Сказала: четырнадцать. Не уточняла, что только будет и аж через три месяца. А Люку уже четыре летом.
— Шустрый, — похвалил парень. — И болтает бойко так.
На самом деле мальчик говорил обычно мало и не очень хорошо: не все буквы пока давались. Но Софи согласно кивнула:
— Шустрый.
Ей нравилось видеть братишку таким, веселым и шумным.
Но надолго малыша не хватило, день у него и так выдался длинным и насыщенным событиями. Устав гоняться за поездом, Люк стащил на пол подушку и устроился на ней рядом с игрушечными рельсами. Лежал на животе, глядя, как пробегает раз за разом мимо него трескучий паровозик, и так и уснул: просто поникла в какой-то миг вихрастая головка и закрылись только что лучившиеся восторгом глаза. Заметив это, Софи сняла с рельсов поезд и засунула под одеяло: пусть там пожужжит, пока завод не кончится. Поправила кроватку и наклонилась, чтобы поднять ребенка.
— Дай, я. — Квартирант отодвинул ее в сторону. Взял мальчика на руки, осторожно уложил на постель и покачал головой, поглядев на его сестру. — Завязывала бы ты тяжелое таскать. Надорвешься, а тебе еще… к-хм…
— Что мне еще? — заинтересовалась Софи, но парень отвечать не пожелал.
Пока она аккуратно, стараясь не разбудить Люка, снимала с него вязаную безрукавку и теплые гамаши и укутывала малыша одеяльцем, Тьен наскоро разобрал железную дорогу, задвинул в угол и предложил:
— Может, на кухне посидим, чтоб малому не мешать?
Валет никогда не задавался вопросом, как это связано, но тетка Клара, жившая в его доходке на втором этаже, сразу у лестницы, часто кричала на свою дочь, когда та хваталась за тяжести: «Куда сама? Надорвешься, а тебе рожать еще!». А девка у нее рослая, дебелая, в плечах иного мужика шире. Не то, что Софи. Но на эту прикрикнуть было некому, вот и тянула все сама: корзины с углем, брата, дом, работу. Его тогда от реки приволокла. Зачем? Вор не раз порывался спросить об этом, но все не знал, как подступиться. Теперь же, когда, как в слободе говорят «навел мосты», не мудрствуя лукаво, задал вопрос в лоб.
— Думала, сгодишься. На бульон да на жаркое, — хихикнула девчонка. — Не разглядела сразу, какой тощий.
Вроде и немного вина выпила, но развезло ее чуток с непривычки: щеки раскраснелись, глаза блестят, улыбка с губ не сходит.
— На бульон хватило бы, — поддержал он нехитрую шутку. — А не страшно было чужака в дом тащить? Догадывалась ведь, что не семинариста пригрела. Сегодня почти не удивилась, когда сказал, чем живу.
— Догадывалась, — чуть посерьезнела Софи. — Только мне бояться нечего. Вор и вор, красть у нас все равно нечего.
Так-то оно, так, но девчонке, что сама, без отца, без матери живет, от незнакомого парня не только покражи опасаться нужно. А эта и не думает: одно слово — мелкая.
— Бояться всегда есть чего, — попытался вразумить он ее.
— И чего же?
Глазища вытаращила, улыбка, как была, рассеянная. Валета прям злость взяла на такую глупость. Еще чуть-чуть и ляпнул бы такое, чего она отродясь не слыхала, но сдержался. А Софи поерзала на стуле, улыбаться перестала и переспросила серьезно:
— Так чего мне от тебя бояться?
— От меня? — растерялся парень. — От меня — ничего. Я же сказал, я…
— Вот и хорошо. Можно, и я тебя спрошу?
— Спрашивай.
— Как у тебя рана так быстро зажила?
Этого вопроса Тьен ждал давно, но ответа на него так и не придумал, ни для Софи, ни для себя.
— Не знаю.
Девочка обиженно поджала губы.
— Вот и говори с тобой! Я, как есть, все рассказала, а ты…
— Правда, не знаю. Зажила, и все. Я в таком не разбираюсь. Всякое же бывает. У нас в слободе плотницкая одна есть, мебель на продажу делают. Так два года назад сынок хозяйский, лет семь ему тогда было, палец под резак подставил. Начисто оттяпало. А доктор приставил на место, кожу сшил, и приросло. Зуб даю, сам видел.
— Про других ты рассказывать горазд, — заметила Софи. — Как и зубами разбрасываться.
Тьен непроизвольно сжал губы.
— Другое что спроси, — предложил миролюбиво. — Отвечу.
— Сколько тебе лет?
— Не зн… Семнадцать, — вовремя спохватился он, вспомнив каракули в потерянном паспорте.
— А как ты стал вором?
— Как стал воровать, так и стал вором.
— А живешь где?
— Ну ты даешь, подруга! — рассмеялся Валет, забыв прятать дырку в зубах. — Здесь я живу.
— И надолго планируешь задержаться?
Деловитый тон, которым это было сказано, настораживал.
— Снова гнать будешь? — с опаской поинтересовался вор.
— Пока нет. — Софи уже совсем не улыбалась. — Хочу знать, на что рассчитывать.
— Деньги нужны? — понял он.
— Деньги всегда нужны, — вздохнула девочка. — Но мне теперь…
— Договаривай уже, — потребовал Тьен, когда она резко смолкла.
— Тянуться надоело, — созналась она, уставившись в пол. — Каждую монетку считать, экономить. Нормально жить хочется. Есть нормально. Люку самой игрушки дарить, одежку новую… Коньки себе купить. Или под залог брать, но так чтоб не жалеть потом… Понимаешь?
Подняла на него глаза, блестящие уже не от радости, а от выступивших слез, и Валет поежился: серьезный разговор вышел, он не на такой рассчитывал.
— Понимаю. Даже лучше, чем ты себе представляешь. Сам почти о том же в последнее время думаю… А ты что же, решила мне каждую неделю плату поднимать?
Грубую попытку свести все к шутке не оценили.
— Нет, конечно, — сказала Софи серьезно. — Да и три листра — слишком много. Ты же продукты покупаешь, так что пусть уж два, как раньше. А я теперь в лавке буду больше получать… наверное. Еще семян купила, посажу опять. К новому году уже не успею, но весной на цветы спрос будет…