Рядом что‑то ужасно гремело, будто часто–часто били в огромный барабан. Радист заполошно тер глаза, стараясь стереть клей. Ужасно болела голова, что‑то теплое и липкое стекало по лицу. Наконец он прозрел, сумев стереть, сорвать с век корку из подсыхающей крови.
«Медведь» стоял почти ровно, с перекошенной башней – вражеский снаряд не пробил броню, но буквально развалил её по сварным швам. Рядом горел ещё один броневик – дымно, с хрустящим стуком рвущихся пулеметных патронов в утробе. В стороне ещё что‑то дымилось и отбрасывало языки оранжево–красного пламени, но разъеденные дымом глаза не видели – что именно. Бой барабана долбил в уши, буквально разрывая перепонки. Что‑то очень горячее упало на руку Гедеона, обжигая даже сквозь перчатку. Словно большое насекомое прыгнуло откуда‑то сверху и больно ужалило. Юноша дёрнул рукой, перекатываясь на бок, и увидел новый кошмар.
Рядом стояла странная фигура, словно выбравшаяся из романа ужасов. Нечто большое, метра два в высоту, но кажущееся приземистым из‑за размаха «плеч» и горба за спиной. Как будто горилла, только железная. Горб гудел и выбрасывал струйки дыма через несколько коротких трубок. Горилла стреляла из пулемета с огромным коробом вместо привычного магазина или ленты, держа оружие в отливающих металлом «руках» с трехпалыми кистями – два «пальца» противостоят третьему. Грохот пулемета и казался барабанным боем.
Чудовище дало ещё одну длинную очередь, горячие гильзы раскатились вокруг. И повернулось к Гедеону. Разворачивалось железное создание странно, всем корпусом, переставляя ноги в частых мелких шажках, словно не могло крутить ни головой, ни талией. Вместо лица у него оказалась узкая прорезь непрозрачного стекла под широким козырьком.
«Механик$1 — неожиданно понял Гедеон. Или «шагоход». Он слышал про таких, пару раз даже видел издалека, но никогда – вблизи. Модифицированный для военных нужд, прикрытый дополнительной броней глубоководный скафандр, защищающий бойца от пуль и осколков. «Самоходный гроб», как его называли в войсках.
— Живой? – глухо спросил человек в скафандре. Голос доносился откуда‑то сбоку, как будто динамик был выведен в стороне от шлема, глубоко утопленного в корпус.
— Живой, — констатировал «механик», не дождавшись ответа. – Лежи, давай, жди санитаров.
— Какое все чистое, — тихо сказала Анна, почти на ухо Поволоцкому. – Мне так неудобно, кругом все опрятное. А я в пыли…
Юдин заканчивал рассказ, жестикулируя длинными, гибкими как щупальца пальцами.
— Не беспокойтесь, — так же тихо ответил Александр. – Этот госпиталь только сформирован. Через пару недель здесь будет все как у людей – жёлтое, застиранное, сотню раз продезинфицированное.
— На этом сделаем перерыв, — провозгласил Юдин. – Остальные вопросы через десять минут, заодно сообщу очень важные новости об опасности пенициллинотерапии при проникающих ранениях в живот.
Быстрым решительным шагом он двинулся к Поволоцкому с его спутницей, слушатели расступались перед ним, как море перед Моисеем.
— Идёт дело, идёт! – жизнерадостно сообщил профессор Александру, потирая ладони. – А я, признаться, до последнего сомневался – получится ли у нас? Экую махину запустили!
— Я тоже… — скромно согласился Поволоцкий. – Сомневался.
— Ну, не скромничайте! – укорил его Юдин. – Это ведь, по сути, ваше детище – Доктрина.
— Единая Доктрина Лечения? – неожиданно спросила Анна, глядя на хирурга–консультанта с новым интересом. – Унификация всех стадий обработки раненых и общая методичка операций – так это вы их придумали?
— Нет, это коллективное творчество, — с некоторым раздражением ответил Поволоцкий. – И вообще речь не об этом. Сергей Сергеевич, такое дело…
Но закончить мысль он не успел
Молодая санитарка, семеня и всплескивая руками, пробежала к Юдину, наверное, приняв его за самого главного.
— Нам… там… — пыталась сказать она и захлёбывалась словами, запыхавшись от бега. – Там!..
— Голубушка, давайте‑ка отдышитесь и строго по делу, — Юдин в одно мгновение превратился из добродушного лектора в целеустремленного и жёсткого врача–хирурга, у него даже глаза сузились, пронзая женщину словно скальпелями.
— Там нам раненых везут, много! – сумела, наконец, выговорить санитарка. – Про какой‑то встречный бой говорят, десятками везут!
На словах про «встречный бой» по собранию врачей прошло ощутимое напряжение. Слишком памятно было словосочетание по предыдущему году. Кто‑то вполголоса пробормотал «Неужели снова?».
— Сколько их? – отрывисто уточнил Юдин.
— Ой… Я не спросила… — растерялась женщина.
— Кто остался у телефона?
— Никого…
— Марш к аппарату! Все записывайте, что скажут. Я сейчас пришлю кого‑нибудь, — Юдин повернулся к Поволоцкому. – Александр Борисович?
Медики обменялись быстрыми понимающими взглядами, Юдин кивнул, Поволоцкий подхватил под руку Анну и буквально потащил её прочь из операционной палатки, приговаривая:
— А теперь очень быстро отправляемся на поиски Козина. Самое время.
За их спинами Юдин уже быстро и четко раздавал указания, направляя на свои места сортировочные бригады, готовя перевязочные и операционные, напоминая о необходимости накормить раненых.
— Александр, — растерянно проговорила Лесницкая. – Но вы же врач… Разве вы не останетесь здесь, помогать раненым?
— Нет, — коротко отозвался Поволоцкий и, подумав пару секунд, на ходу пояснил. – Если раненых везут так срочно и к нам, в тыл, значит, их очень много и хватает «тяжелых». Один лишний хирург ситуацию не исправит. А через час, самое больше, дороги в обоих направлениях будут забиты – в госпиталь повезут раненых, на фронт – пополнения и подкрепления. И мы здесь застрянем минимум до вечера, то есть, считай, до утра. Юдин справится, а я помогу вам решить вопрос с Козиным.
— Так, этот отделался легко. Рассеченный скальп, сотрясение мозга, ушибы, дыму наглотался… — перечислял некто в халате, щедро заляпанном красным. В свете фонарей халат и лицо медика казались одного серого цвета. Голос звучал устало, механически, только на последней фразе в нем появилась нотка обычных человеческих эмоций. – Хорошо ему черти ворожили. Везунчик. Чуть обождет.
— Господин доктор, — просительно проговорил пожилой санитар с коротким ёжиком седины на макушке. – А нельзя ли побыстрее?
— Нельзя, — устало ответил медик. – Он лёгкий – легче не бывает. Не волнуйся, полежит немного, и до него дойдём.
Гедеон очнулся. Голова по–прежнему болела, тяжело, тупо, как будто в затылок поместили свинцовый шарик, как ни повернись – все равно плохо. Мир вокруг вращался сразу в нескольких плоскостях, и раненому казалось, будто он куда‑то проваливается, и все никак не упадет на дно пропасти. Тошнота подступала к горлу, отдавая во рту кислой горечью.
— Ты лежи, сынок, — тихо проговорил кто‑то рядом, и на лоб Гедеону легла мокрая прохладная тряпка, остро пахнущая уксусом. – Все хорошо будет.
Раненый скосил глаза в бок, вращение мира усилилось, но он успел увидеть знакомое лицо, освещенное переносной лампой.
— Па–па… — прохрипел Гедеон.
— Лежи, мальчик мой, — все так же тихо, с бесконечной нежностью повторил старый седой санитар. – Я все знаю, я тобой горжусь.
Гедеон зажмурился. Воспоминание о бое вернулось, набросилось и накрыло, словно тигр из темноты – одним рывком, сразу и во всех подробностях. И злая отцовская насмешка была непереносима.
— Даже «шагоходы» тебя отметили, — говорил меж тем Натан. – Броневик «Медведь» сражался до последнего, экипаж погиб, ты один остался. Укрылся в подбитой машине, отстреливался из пулемета, выбрался, когда подошло подкрепление. Тебя наградят за смелость в бою, я напишу Аничкину, что он все правильно сделал тогда.
Натан закончил накладывать повязку, боль понемногу покидала своды черепа, но ей на смену пришла другая, куда более сильная, которую нельзя изгнать лекарствами и компрессами. Боль отравленной совести.
— А я вот пошел в санитары, — рассказывал отец. – Так вот получилось.
Гедеон видел все как сквозь мутные линзы, слезы жгли воспалённые глаза, но сильнее и страшнее болело сердце, душа, которая только сейчас стала понимать, что сделал в этот день радист.
— Я… нне.. герр… — Гедеон поперхнулся и закашлялся.
— Лежи, не вставай, — мягко произнес такой знакомый, такой родной голос. – Я так тобой горжусь, сынок…
Глава 7
Совещание Главнокомандования шло второй час. За это время Константин не проронил ни слова, с бесстрастным видом слушая военных специалистов. Один за другим офицеры Главного Управления Генерального Штаба докладывали лаконичные, но максимально точные и подробные сводки по фронтам, высказывая соображения относительно возможных действий врага. Семь докладчиков, восьмой – сам начальник ГУ Устин Корчевский, иногда добавлял несколько слов, уточняя или раскрывая какой‑нибудь особо важный момент.
На противоположной стороне круглого кольцеобразного стола сидели трое – император, канцлер и министр обороны. Последний, сменивший своего предшественника восемь месяцев назад, уже полностью освоился с новой ролью. Константин привык к новому лицу, но иногда все ещё ловил себя на мимолётной тени удивления – «Что здесь делает этот человек? Где Агашев?».
Но Василий Агашев, столп армии и флота, олицетворявший военную мощь Империи почти пятнадцать лет, больше никогда не примет участия в военных советах, не поставит размашистую роспись, не двинет в бой войска. Старый маршал достойно встретил Вторжение. Он совершил немало ошибок, за которые история ещё вынесет приговор, но именно благодаря его энергии и решительности, а так же знакомству со всеми сколь‑нибудь значимыми политиками и военными Европы, удалось в считанные дни сымпровизировать оборонительный союз России, Франции и Германии. Союз закончился с исчезновением двух участников из трех, но он сделал свое дело, превратив хаотическое сопротивление отдельных частей и соединений в проигранную, но хоть как‑то управляемую и организованную кампанию.