сил свою флейту, Исаак Гольд кларнет, Миша настраивал скрипку, старый Арон становился в дирижерскую позу, и начинался концерт. В подвале делалось тихо-радостно. Исчезал холод чужбины, мрак одиночества. Не было казармы, начальства, сухого лязга ружей. Сколько было людей, все сливались в одном чувстве тихого, грустного счастья. Проносились вздохи и сдавались с музыкой, глаза заволакивались тонкой пеленой влаги. Было хорошо.
И когда в полку говорили о чайной Арона Флига, то называли этот подвал неясным, но любовным указанием: "там, где играют".
* * *
Когда Горлин вместе с Абрамом Соловейчиком появились в первой комнате подвала, Соловейчик, вместо приветствия, произнес:
-- Ну, вот, Сарра, привел вам!
На его лице было написано торжество, голос дрожал от радостного волнения, рука заискивающе-фамильярно обхватила талию Яши.
Сарра, смущенно и радостно улыбаясь, оглядывала гостя. В дверях, ведущих во вторую комнату, показалась фигура знакомого Яше музыканта, а через его плечо смотрела светлая головка девушки. Яша несколько смутился, но быстро оправился, бодро поздоровался и вслед за Соловейчиком прошел во вторую комнату.
Было воскресенье, и народу собралось более обыкновенного.
Яша не заметил, как очутился в центре компании, за большим круглым столом. Все говорили с ним, расспрашивали его.
Старый Арон, с уважением дотрагиваясь до серебряного портсигара Яши и осторожно вытягивая папиросу, говорил медленно и полутаинственно:
-- Вам, господин Горлин, вам можно было бы и не служить... Зачем это вам? Вы, ведь, такой образованный, и вам совсем не надо слышать: направо! ровняйсь! пли! Вы, слава Богу, и не бедняк -- хозяйское дитя... Зачем вам служба? Если бы еще в офицеры выслужиться -- это я понимаю! А солдат -- фи, вам это совсем не идет!
Худой и бледный солдатик, который сидел рядом с Яшей, наклонился к нему и тихо говорил:
-- А, ведь, я вас помню, господин Горлин! И как хорошо еще я помню вас, господин Горлин!.. Вы знаете?.. У портных!.. Годовщина! Ой, как хорошо вы говорили на годовщине нашего союза! Ой, как хорошо, господин Горлин! А сходки? Разве вы не приходили на наши сходки? Что вы говорите, господин Горлин! Разве я могу вас не помнить?..
Он смеялся тихим и счастливым смехом, все ниже склонялся к Яше и, внезапно возвысив голос, с каким-то радостным визгом почти выкрикнул:
-- А звали вас -- Владимир! Владимиром вас звали, господин Горлин!
Яша рассмеялся. Теплая струя счастья хлынула на душу с берегов прошлого и смешалась с радостным волнением, которое вливалось в душу всеми этими теплыми, почтительными, сумбурно переплетающимися голосами. Ему не давали сосредоточиться на одной мысли, не давали осмотреть комнату, окружающих. Пятнами, хаотичными и яркими, падали впечатления на его сознание. Говорили о нем, как будто его не было здесь. И Яше самому казалось, что он какой-то далекий, чужой, достойный восхищения.
Абрам Соловейчик говорил, ухмыляясь широкой счастливой улыбкой:
-- Он с офицерами, как я с Гурвичем... Разве не так, пане Горлин? А командир полка ему сказал "вы", когда приходил в роту! А поручик Казанский играет с ним в шахматы! Что ему служба, спрашиваю я вас? Что ему служба? Игрушка и больше ничего!
Его расспрашивали об офицерах, о родителях, о том, что он будет делать после службы.
Все интересовались им, только им одним...
Когда в большой комнате занялись музыкой, Яша поднялся из-за стола и оглянул группу людей, сплетенную странными нитями из звуков, бессознательных и беспричинных движений и тонких, косых пыльных лучей, проникающих в подвал через грязное стекло окошка у самого потолка.
Теперь он заметил ту светлую девушку, которая его встретила. Изогнувшись красивым и томным изгибом, она сидела на полу, опираясь о стену. Яша проходил мимо нее. Она смотрела своими большими цветистыми, смеющимися глазами в его глаза и, казалось, собиралась с ним заговорить. Яша улыбнулся и остановился, выжидая. Играли торжественный марш.
-- Вы будете к нам ходить? -- спросила девушка, не меняя позы, мелодичным, приятным голосом.
Яша залюбовался ею, светлой, нежной, стыдливой и вместе коварной, и неожиданно спросил:
-- Вас зовут Гесей?
Она, как и он, не ответила на вопрос, только улыбнулась. Яша постоял минуту и вышел в первую комнату.
У самих дверей сидела Сарра. Она заговорила с Яшей сразу, как умеют заговаривать только старые женщины.
-- Моего зятя тоже зовут Яковом. Он красивый и умный, пусть люди говорят, что хотят... Я вам скажу: он вернется! Они говорят: негодяй, шарлатан, он, может быть, в Америке где-нибудь, он, может быть, женился. Я же говорю: он вернется! Разве Лия плохая жена? Ведь он ее любит! Я, ведь, его знаю! Знаю его душу, сны его знаю. Он вернется... Разве Лия непослушна, некрасива? Моими дочерьми я могу гордиться, не правда ли, Яков?..
Яше было приятно, что она назвала его просто, по имени. Выло что-то греющее и ласкающее в ее певучей речи. Он сел на стул, одиноко и как-то несуразно стоявший посреди комнаты, и был доволен, что вокруг него нет толпы, нет шума, что он может, наконец, оглянуться, подумать.
Сарра придвинула свой табурет ближе к Яше и продолжала:
-- За ней, за моей Лией, бегали так же, как за Гесей. Молодые люди! Всякий думает, что он благословенный, что ему принадлежит свет, и солнце, и луна, и красивые девушки!.. Вы ее не знаете, Лии? Вы посмотрите на Гесю -- вылитый портрет. Она была тише, это правда... Она смирная, покорная и -- что вы думаете? -- именно потому несчастная... Пусть я старая еврейка, но я знаю, что для жизни надо иметь зубы, острые зубы. Тупыми ее не раскусишь! У Геси, говорю я, есть зубы, и она свою жизнь сделает... Ходит за ней этот Мотль Шпилер. Хороший человек, я его люблю. Только зубов у него нет. Мне его жалко... Вам хорошо. Вы -- человек!
-- С зубами? -- тихо спросил кто-то.
Яша вздрогнул и оглянулся. За его спиной стояла Геся. Она была серьезна, только в искрящихся глазах застыл смех. Яша посмотрел на нее смелым, вызывающим взглядом. Словно перед ним стоял враг. Он приподнялся, как бы надвигаясь на нее.
Но она рассмеялась невинным веселым смехом. Рассмеялся и Яша.
-- Вы боитесь меня, -- сказала Геся. -- Вам мама наговорила обо мне ужасов.
Голос ее звучал коварством. Шаловливое детское веселье охватило Яшу. В голове толпились задорные мысли. Хотелось сказать девушке, что ужас с такими яркими лукавыми глазами, с таким светлым нежным лицом, с такой густой и длинной, золотом залитой косой, с таким гибким станом, с таким маленьким и манящим ртом -- что такой ужас слаще радости, заманчивей счастья! Но он тихо произнес:
-- Что вы дома сидите, в такой славный день?
Геся взглянула в окно быстрым, как искра, взглядом. Но вместо нее отозвалась мать.
-- Она сидит дома? -- печально усмехнулась старая Сарра. -- Это я сегодня упросила ее остаться дома. По целым дням я не вижу ее. Вы думаете, Яков, что мне жалко неба, воздуха или тротуаров? Я ничего ей не говорю. Но себе я говорю: лучше бы она сидела дома! Сарра вздохнула глубоким и непонятным вздохом
По лицу Геси пробежала легкая тень. Но это длилось одно мгновение Вновь лицо ее осветилось улыбкой и, шаловливо дергая Яшу за мундир, она заговорила быстро, звонко, переливая слова смехом:
-- Какой вы смешной в этом мундире! Скиньте его, умоляю вас! Наденьте костюм, черный, -- вам к лицу черное, -- и воротничок белый, и галстук... Вы будете красавцем, и я в вас влюблюсь... Хотите?
-- Хочу! -- весело отозвался Яша и схватил ее за руку.
В эту минуту из второй комнаты вышел Абрам Соловейчик, радостно улыбающийся, умиленный. Он подошел к Яше, положил руку на его плечо и произнес своим заискивающим и в то же время уверенным голосом:
-- А что, пане Горлин, таки хорошо здесь? Здесь-таки можно провести часик-другой, и совсем не плохо... Не правду я говорю, пане Горлин?
III
В подвале собиралось все больше народу, но Яше внезапно захотелось остаться одному. Уже наступал вечер. Яша рассчитывал погулять и вернуться в казарму, когда она заснет. Он любил работать в своей маленькой комнатке под несмелым ветерком, пробирающимся сквозь открытое окно, и под доносящиеся издали звуки многогрудого дыхания казармы.
Но неожиданно пришел Мотль Шпилер, и Яша остался.
Мотль Шпилер был одет в потрепанный и лоснящийся пиджак, слишком широкий и слишком длинный для его маленькой тощей фигурки. На голове, сдвинувшись к затылку, сидела изломанная и пожелтевшая от времени шляпа-котелок, а ноги были обуты в тяжелые солдатские сапоги, что делало его похожим на шарманщика литовских городов.
Войдя в комнату, он рассеянно оглянулся и чему-то улыбнулся смущенной и жалкой улыбкой. Глаза большие, темно-карие, жалостливые и как будто удивленные, мелкие черты лица, небритый раздваивающийся подбородок, несколько выдающиеся скулы, придающие щекам вид впадин и всему лицу печать изможденности... Этого затаенно-содержательного и невыразимо печального человека Яша наметил впервые. Между тем, Яша, любивший человеческое лицо и особенно глаза, встречал Мотля много раз.
Абрам Соловейчик, стоявший рядом с Горлиным, наклонился к его уху и заметил шепотом:
-- Как вам нравится этот франт, пане Горлин? Скинул серый мешок, и совсем не тот человек?
Яши внезапно понял, как случилось, что он раньше не приметил лица Шпилера, -- понял и ужаснулся и начал неловко и нетерпеливо дергать плечами, как будто кипенный мундир, этот "серый мешок", сковывал его, безобразил и обезличивал, как обезличил он Шпилера, отняв выразительность и печальную удивленность у его глаз, окрасив его в серый цвет.
Мотль Шпилер, между тем, заметил Яшу и направился к нему мелким и быстрым, отнюдь не солдатским шагом. Его несколько искривленный рот, всегда полуоткрытый, расширился в счастливую удивленную улыбку.
-- Господин Горлин! -- тихим и смущенно-радостным голосом произнес он и несмело протянул руку.