– Мне нужно поскорее отсюда смыться.
– Осока, ты как вообще? Я слышал про Мамочку. Думал зайти к тебе на днях. Ну, типа, повидаться и все такое. Вот черт, с тобою все в порядке?
– Мне пора.
Тут он остановился в явном замешательстве и больше не пытался за мной угнаться. Мне было неудобно, но не могла же я торчать здесь целый день после случившегося. Я вышла с территории поместья так же, как пришла туда, – через заброшенные унылые просторы, где глаз радовали только рододендроны.
И кстати, рододендроны в том году начали рановато распускаться. К чему бы это?
25
Назавтра я поджидала Джудит со школы возле ее дома. Она еще и дверь открыть не успела, а я уже выложила всю историю с Чезом.
– Что? – в недоумении переспросила она. – Что?! – Она не верила. Она сказала, что это невозможно. – Осока, ты просто не в себе из-за Мамочки. Это бред.
– Понятно, – сказала я. – Теперь я вижу, на чьей ты стороне, и ухожу.
Она звала меня, но я не обернулась.
В тот вечер у меня планировалось очередное занятие по акушерству. Только я вышла из деревни, намереваясь поймать машину до Лестера, как рядом притормозил фургон Чеза. Я продолжала идти, не обращая на него внимания. Тогда он съехал на обочину и перекрыл мне путь. Выскочил из машины и встал прямо передо мной.
– Я был у Джудит. Нам надо поговорить.
Я отпихнула его:
– С чего ты взял, что я буду с тобой говорить?
Он схватил меня за руку и крепко сжал ее.
– Это про то, что ты ей рассказала. – Я посмотрела на его руку, сжимавшую мое запястье. Он отпустил меня. – Ведь это неправда, – выпалил он. – Неправда, и все тут.
Я шла дальше.
– Куда ты?
– В Лестер. Оставь меня в покое.
– Давай я тебя подвезу. Заодно и поговорим по дороге.
Я просто очумела. Остановилась, собралась с мыслями и через пару секунд обернулась к нему:
– Что ты вообще за человек?! Неужели ты думаешь, что я могу сесть к тебе в машину? А ты ведь искренне так думаешь! У меня просто нет слов! Откуда такая потрясающая самоуверенность?!
– Насколько я понял, ты считаешь, будто между нами что-то произошло.
– Считаю, будто между нами что-то произошло? «Считаю»?
– Насколько я понял, ты считаешь, будто между нами что-то произошло. Но ты ошиблась, Осока. Понимаешь? Ошиблась. Мне кажется, на тебя столько свалилось бед и горя в последнее время, что просто бес попутал.
С меня было достаточно. Я развернулась и зашагала в сторону Лестера, глотая желчь и злобу, от которой хотелось что-нибудь разбить. Я выглядела не самым привлекательным образом; уж и не знаю, кому пришло бы в голову остановиться: бритая башка, фингал, глаза, полные слез и гнева. Сев на скамейку под старым вязом, я разрыдалась.
Но кто-то все-таки остановился, и я попала на урок, хоть и с небольшим опозданием. Накинув на голову платок, я тихо вошла в класс и села на заднюю парту рядом с Бидди. Улыбка сошла с ее лица.
– Утеночек, что с тобой? Ты выглядишь как лестерская Майра Хиндли.
Бьюсь об заклад, она мгновенно пожалела о сказанном. Интересно, что она имела в виду? Майра Хиндли должна была предстать перед судом за то, что мучила детей и хоронила их на болотах. Я слышала, как какой-то священник по радио распинался, что это все из-за разгула секса и наркотиков, мол, люди стали делать что хотят, не зная ограничений.
Тем временем МММ, поджав губы и хлопая ресницами, рассказывала про эпидуральную анестезию. Ей было совершенно не до меня, и все бы так и оставалось, если бы не Бидди со своими вечными возражениями. Сначала она нетерпеливо ерзала на стуле, пока МММ приобщала нас к новому евангелию родовспоможения, потом принялась корябать карандашом деревянную парту. Наконец сгребла рукой клок собственных волос.
И тут ее терпение лопнуло.
– Извините! – воскликнула Бидди. – Простите!
– Что теперь? – спросила МММ. В качестве лирического отступления она рассказывала в тот момент про потуги.
– Простите, но разве на втором этапе тужатся? Я никогда такого с роженицами не практиковала и не собираюсь. Это разве что для тех, кто принимает роды, глядя на часы.
МММ вспыхнула. Краснела она часто. Возможно, она вступила в ту жизненную фазу, когда румянец появляется у женщин чаще обычного, и это было видно. Я понимала, что рано или поздно Бидди ее достанет и она сорвется. Возможно, этот день настал.
– Видите ли, Бидди, акушеркам, как и всем медсестрам, положено носить часы. Они являются частью профессионального снаряжения. Тогда зачем, позвольте вас спросить, носить часы, если не пользоваться ими? А если роды затянулись – как вы поймете?
– Я не об этом, – парировала Бидди. – Просто я знаю такие больницы, где пациентов торопят, чтобы врачи и акушерки могли быстрее уйти домой и залечь на боковую. Такие, знаете ли, мясокомбинаты, а не больницы. Вот что я подразумеваю под часами. Когда торопят.
– Теперь мы можем продолжать?
Тут покраснела Бидди.
– Ни в коем случае, – отрезала она. – Я пытаюсь донести, что тужиться на втором этапе родов бесполезно. И даже вредно. В лучшем случае роженица расстроится из-за того, что у нее не получается, и напряжется, а это вас отбросит назад.
– Да, Бидди. Мы знаем, что у вас есть своя точка зрения по всем вопросам. – (У них уже случались стычки по поводу кесарева сечения и преимуществ грудного вскармливания перед бутылкой.) – Но нужно продолжать.
Однако Бидди на такое не подписывалась.
– Неужто все мы только сидим и ждем, что нас погладят по головке? Не верю. И что, мы всегда обязаны соглашаться с тем, что вы говорите? Я точно знаю, что здесь есть люди, которые думают ровно так же, как и я, просто они молчат. – Тут Бидди отвлеклась от МММ и обвела пылающим взором класс в поисках поддержки, которую не рассчитывала получить. – Так неужели меня никто не поддержит? Ты, Дон? Или ты, Мария? Осока, а ты?
Я опустила глаза.
– Вот, значит, как? – проговорила Бидди. – Решили молча отсидеться с опущенными головами, дождаться, когда вам выдадут диплом. Выходит, вы здесь не для того, зачем мы сюда пришли: не чтобы получить образование, потому что образование предполагает споры. Ведь линия, которую вы нам тут вскармливаете, государственная линия, она не оставляет места для возражений. А я не робот. И женщины, с которыми мы работаем, не роботы.
– Никто ничего подобного не говорит, – вступила МММ, пытаясь отвоевать контроль над ситуацией.
– Никто вообще ничего не говорит! – сокрушенно воскликнула Бидди. – Неужели во всем классе нет никого, кто со мной согласен?
Никто не отозвался. Хотя, мне кажется, уж в чем, в чем, а в этом все были с ней единодушны.
Бидди окинула аудиторию изумленным взором, взяла бумагу, карандаш и вышла. Через секунду ученица по имени Дон, жиденько улыбнувшись МММ, побежала вслед за Бидди. МММ пыталась прийти в себя от потрясения.
– Я не желаю, чтобы говорили, что на моих занятиях нет места для дискуссии, – произнесла она угрожающим тоном. – Не желаю. Давайте прервемся и подискутируем, коль вам уж так необходима дискуссия.
Проблема заключалась в том, что никому особо не хотелось дискутировать. В зловещей тишине открылась дверь, и в класс вошла Дон – без Бидди. Я так и знала, что Бидди не вернется. На наших глазах она покинула прекрасную, но беспокойную профессию, благодаря которой мы помогали женщинам рожать детей. Она, как Мамочка, ушла в подполье. Порвала билет и оставила свой пост у ворот жизни.
– Дон, мы тут обсуждали злосчастные потуги, – с ожесточением сказала МММ. – У вас есть что добавить?
Дон снова жиденько улыбнулась и ответила:
– Нет, в общем-то.
Вдруг у меня в мозгу возникли Мамочкины слова, и я произнесла:
– И я бы не стала просить роженицу тужиться на втором этапе.
Все взоры обратились на меня. Как будто я сняла платок и все увидели, что я обрилась. Хотя, конечно, ничего я не снимала. Но ощущение было именно такое.
– Прекрасно, – отозвалась МММ. – Прекрасно, Осока. Если таково ваше мнение – хотя это ваше мнение, а не мое, – то вы имеете на него полное право. Почему у вас, кстати, на голове платок?
Я уткнулась взглядом в парту. На предыдущем занятии кто-то нацарапал послание. Оно гласило: «Так это правда про нее или нет?» МММ не стала дожидаться ответа. Она вернулась к рассказу об эпидуральной анестезии, а класс записывал за нею куда усердней обычного.
Домой я шла в глубоких раздумьях. «Так это правда про нее или нет?» – о чем вообще речь?
26
– Вы любите заварные пирожные? – поинтересовался мужчина, нежданно появившийся на следующее утро на моем пороге. Сняв шляпу, он бесцеремонно прошествовал в дом; я от удивления рот разинула. – Никто не любит заварных пирожных, как я, а утром в кондитерской они такие свежие, что я не устоял. А этот запах! Корица и что там еще. Ведь вы их тоже любите?
Я выдавила, что могу, конечно, съесть, если очень надо.
– А я надеялся – если вы, конечно, не сочтете это за дерзость, – что мы с вами попьем чайку, с пирожными. Как вы считаете, не слишком грубо с моей стороны просить об этом?
Я процедила, что не считаю это грубым, и спросила:
– Вы кто?
– Ничего, если я присяду? – не унимался он. – От даже непродолжительного стояния на ногах у меня начинаются страшные ревматические боли. Знаете ли, возраст. Так что я говорил?.. Да, был тут по соседству, решил вас проведать.
Помимо бумажного пакета с пирожными, у него имелся кожаный портфель. Пакет он положил на стол, портфель поставил на пол. Потом снял очки, прищурил один глаз, потер его. Тыльные стороны рук у него были ужасно волосатыми. На мизинце сидело серебряное кольцо.
Он широко улыбнулся. Снял плащ, повесил его на спинку соседнего стула и присел. Поднял портфель, щелчком открыл его, порылся в бумагах и опять закрыл. Он утром явно брился – в воздухе чувствовался легкий аромат лосьона, – но у таких смуглых мужчин на подбородке все равно остается легкая синева.