— Откуда же вы звоните? — спросил голос с прямо-таки отеческой заботой.
— С почты. Которая на улице, где тротуар из толчёных ракушек.
— Сейчас приеду. Мои приметы: короткая бородка, во рту сигара, на голове оранжевая шляпа с широкими полями, в руке чёрная трость.
Не прошло и десяти минут, как он дружески похлопал меня по плечу, будто не он описал мне свою внешность, а я ему:
— Уильям Бук. Вы мой гость. В отеле «Гонг» вас ждёт комната.
И вот новенький «кадиллак» качает нас на мягких плюшевых сиденьях, как на ласковых, тёплых волнах.
— Должен вас предупредить, — Уильям Бук протягивает мне сигару длиной в добрую половину трости, — в этом городе, кстати, моём родном, лучше одному по улицам не болтаться. У местных жителей, правда, не у всех, глаза как рентген. Спрячьте кошелёк хоть в слепую кишку — увидят и вытащат. — Улыбка наделась на его лицо, как зыбкая маска.
— Мою слепую кишку давно удалили. — Я улыбаюсь в ответ сквозь тюлевую занавеску сигарного дыма.
— И всё-таки не забывайте, куда вы попали. Повернитесь, посмотрите назад. Видите ту красную машинку? Мои телохранители. Не могу позволить себе роскошь разъезжать без охраны. Я как директор сумасшедшего дома, которого некому заменить, если что.
Мы оба взрываемся громоподобным хохотом. Но тут же наш смех прерывается: мы подъехали к гостинице.
Уильям Бук взял меня под руку:
— Примите душ. Прилягте, отдохните. Попозже заеду за вами, поужинаем вместе.
Уильям снова здесь. Совсем другой Уильям. Лицо — ярко-розовое, гладкое, без единой морщинки, как у свежего, только что обряженного покойника.
— Не догадался спросить, как долго вы у нас пробудете. — Он опять берёт меня под руку и ведёт к «кадиллаку». — Но сколько бы вы тут ни оставались, вы мой гость. Я уже распорядился приготовить в вашу честь банкет у меня на вилле — назавтра. С замечательными людьми познакомитесь. Я поговорил с губернатором, он тоже придёт.
Уже глубокая ночь. Красный автомобильчик плывёт за «кадиллаком», как дрессированный тюлень. Стрелки на моих часах показывают несуществующее время.
Пробегают рикши. Голые, худые люди-лошади с перьями в волосах несутся галопом, звякая колокольчиками на шее. Пытаются изобразить настоящих лошадей, чтобы угодить обнимающимся парочкам в повозках. На верхних этажах небоскрёбов загораются синие и красные драконы. Яркие огни реклам за стёклами машины дразнят и завлекают, мельтешат, как микробы под мощным микроскопом.
«Кадиллак» останавливается. Мы выходим и попадаем на аллею под вишнями. Она спускается вниз. Уильям срывает веточку, сначала подносит мне, потом сам доедает оставшиеся ягоды.
В конце аллеи открывается низкая дверь. Приходится наклонить голову, чтобы войти. Свет внутри — как в шторм на закате.
Две фарфоровые девушки в розовых шёлковых одеяниях, помахивая ресницами, как бабочки крыльями, подбежали к нам с медными тазами в руках, опустились на колени, стащили с нас ботинки и носки, омыли нам ноги, вытерли полотенцами и обули нас в ярко-красные туфли. Это было так неожиданно, что секунду я не сомневался: у меня украли ноги и приделали вместо них новые. Но Уильям меня успокоил:
— Здесь так принято. В Европе перед едой моют руки, а на Востоке — ноги. Я неспроста выбрал для вас этот ресторан. Экзотика экзотикой, но тут и кормят отменно. Всякой дрянью желудок можно и в Париже или Лондоне набить.
Сразу было видно, что Уильям Бук здесь частый гость. Ему кланялись. Перед ним расступались. Он еле успевал отвечать на искусственные фарфоровые улыбки посетителей и официантов.
— Знаете, почему они все улыбаются? — Уильям Бук таинственно взглянул на меня, когда метрдотель, похожий на китайского Наполеона, проводил нас к столику. — Каждый хочет показать, что у него есть клыки.
И сам продемонстрировал, для чего нужна широкая улыбка.
Уильям Бук вставил в левый глаз монокль, пробежал взглядом меню и со знанием дела заявил:
— Начнём с кобры. Изысканное, пикантное блюдо. Великое произведение способен создать только великий художник. Я имею в виду, что кулинарное искусство играет тут важнейшую роль. Кобру готовят вместе с ядом. При варке он нейтрализуется. Его смертоноснее лезвие не убивает, но ласкает, как девичий язычок. А запивать лучше всего вином из колибри. Кстати, вот и оно.
Пока Уильям нахваливал экзотическое яство, я придумал отговорку: к сожалению, у меня болит живот и лучше бы мне удовольствоваться… Ну, скажем, тарелкой рисовой каши и стаканом кислого молока.
Но оказалось, Уильям умеет распознавать любую ложь и отговорки ещё до того, как их высказали. Он не дал мне и рта раскрыть:
— Между прочим, это блюдо — отличное средство от несварения. Да, мой друг, как в голове становится легко и приятно от удачной свежей мысли, так и в желудке становится приятно от кусочка хорошо приготовленной кобры.
Он щёлкает пальцами, будто кастаньетами, и я слышу, как мой друг что-то шепчет метрдотелю, похожему на китайского Наполеона:
— Чу-чу-чу…
Мои часы по-прежнему показывают несуществующее время. Может, оно и существует, но не для меня.
Повар с белым сапогом на голове приносит вазу зелёного тибетского стекла. В ней лежат сплетённые в клубок кобры. Словно витрина оптики, но очки живые, они шевелятся вместе с крапчатыми, склизкими лицами. Из-под зигзагообразных очков сверкают глаза.
Уильям указал сигарой, какие змеи ему приглянулись, и повар тотчас ухватил их длинными серебряными щипцами.
Свет в зале меркнет, солнце догорает, как фитиль. На маленькой сцене вспыхнули огни. Карлик поднял занавес.
На сцене — фиолетовый аквариум. На дне аквариума раскрывается раковина, из неё выплывает жемчужина и превращается в обнажённую танцовщицу с флейтой. Девушка легко выбирается из аквариума и танцует между столиков. Её живот колышется под звуки флейты.
Когда танцовщица снова нырнула в аквариум, обернулась жемчужиной и скрылась в раковине, змеи уже лежали на наших тарелках. Побывав в аду, кобры приобрели цвет красного перца. Но их очки, теперь без стёкол, по-прежнему темнели вокруг глазных впадин, как татуировка.
Уильям наслаждался едой, смаковал, запивая каждый кусочек глотком вина. А я из уважения притворялся, что ем и получаю удовольствие, но на самом деле только шевелил губами, как ангел из Пятикнижия…
Снова зажглись огни, карлик опять поднял занавес.
Чтобы возбудить у посетителей аппетит, на сцену выходят сиамские близнецы, две сестры в одном платье. Одинаковые личики, сросшиеся, как положенная набок восьмёрка. Девушки поют, завывая наподобие электронной музыки. Довольные едоки ржут, как лошади.
У меня запершило в горле.
— Они обе замужем, — нарушил мои размышления Уильям. — Я был у них на свадьбе. Говорят, они изменяют. Причём каждая изменяет мужу с мужем своей сестры. Те тоже сросшиеся. Бог знает, какой трагедией это может кончиться.
— Они могли бы развестись и выйти за своих любовников, — заметил я.
— Все великие люди мыслят одинаково. Я давал им точно такой же совет. Но сестрички и слушать не хотят. Говорят, мы ничего не выиграем. Только потеряем: и мужей, и любовников.
Занавес опустился. Концерт переместился в тарелки. Подали суп.
— Называется «гнездо голубой ласточки», — объяснил Уильям. — Очень поэтично. Забираются на деревья, похищают у птиц гнёзда и готовят из них суп. У него аромат духов «Шанель». Он не только вкусный, но и очень полезный для сердца. Говорят, спасает от инфаркта. Не удивляйтесь. Вся жизнь — это череда превращений. Мне доводилось бывать на чикагских бойнях. Знаете, что там делают из глаз заколотых животных? Самые дорогие женские чулки!
— Я тоже был на чикагских бойнях, — похвастался я перед Уильямом, — но такого не видел. А знаете почему? Потому что мне там сразу же стало дурно.
— Ещё настанет время, когда женские чулки смогут превращать в бычьи глаза. — Уильям поднёс ко рту полную ложку супа.
— Простите, что меняю тему, — набрался я храбрости, — это очень интересно, но что с вашей литературной энциклопедией?
— Ах, да, энциклопедия. Если останетесь ещё на пару недель, сможете получить экземпляр. Вы занимаете там почётное место. Но, по правде говоря, энциклопедия — это всего лишь хобби. Чтобы в целом оставаться нормальным, надо быть немного сумасшедшим. Моё призвание — политика. Я стал политиком ещё в материнской утробе. А в наших краях для политики нужен не меньший талант, чем у Хемингуэя или Пикассо.
Покончив с супом, он указал на крупную надпись над сценой:
— Знаете, что там написано? Я вам переведу: «Запрещено проносить в ресторан револьверы, гранаты, бомбы. Просим уважаемых посетителей оставлять перечисленные предметы в гардеробе». Уже из этого видно, что значит быть политиком в нашем городе.
Улыбка, словно белая мышь, прошмыгнула по его лицу и скрылась в глубокой морщине на лбу. Уильям учтиво поздоровался с толстяком за соседним столиком и подмигнул мне с азиатской иронией:
— Министр культуры. Так называемый. Ему просто подарили эту должность. В один прекрасный день взяли и сказали: «Слушай, ничтожество, теперь ты министр». Не мог же он отказаться. Мы жертвы внушения. Какие-то идиоты трубят нам в уши всякую ерунду, а мы малодушно киваем.
Кто считается великим художником? Тот, кого так называют. Истинный художник сам не знает, чего стоит. А этому ублюдку, министру культуры, просто чертовски повезло. Видите у него за столиком ту красавицу с веером? Молодая вдова. Дней десять назад парни из джунглей застрелили её мужа, генерала.
Его улыбка растянулась до ушей.
— Только посмотрите, что он заказал. Вот ублюдок, знает же, что новое либеральное правительство запретило этот деликатес. Сегодня ночью вдова застреленного генерала получит огромное удовольствие.
Я повернулся, чтобы улучшить наблюдательную позицию.
По проходу между столиками вышагивал метрдотель — китайский Наполеон, а следом за ним два филиппинца в леопардовых костюмах несли квадратную клетку.