- Ну, а куда его монах девал? – но должна же она это знать: при воскрешении своего питомца она наверняка присутствовала.
«Не ел же», - впрочем, история знала и такие случаи.
- Ссыпал куда-то горкой… - нахмурив лоб, пробормотала девушка, пытаясь вспомнить. – Куда-то на пол. Там какое-то особое место находилось. Специально для золота.
Сначала осторожно ногой, а потом, присев на корточки, и руками, Шакки принялась разгребать мусор, ссыпанный нами на пол. Я стояла рядом, затаив дыхание, не зная, чем помочь. Вороша сор, она поднимала в воздух клубы пыли, оттого и чихала через каждую минуту, но не останавливалась, а на мое предложение помощи непреклонно заявила: «В сторону желторотик, не мешай старшим работать».
Разгребши мусор, мы нашли это несчастное углубление, похожее некогда на влитую в камень чашу, больше полметра в диаметре, ранее украшенную по ободку каменьями, ныне заботливо выковырянными чьими-то шаловливыми ручонками; позолоченную когда-то, теперь же – засыпанную известкой и ободранную. Да, этот зал определенно нуждался в ремонте! Хотя чаша до сих пор хранила странное ощущение благоговения, похожее чем-то на ностальгию о былых золотых годах. Похожее чувство в человеке будит взгляд на древние руины, оставшиеся от греков: будь то Акрополь или святилище Аполлона в Дельфах.
И потому ещё возмутительней казалось, что кто-то посмел залить это произведение искусства цементом! Теперь туда не то, что золото – воду налить нельзя.
Нет, высшие силы, управляющие этой игрой, определенно делают все, чтобы жизнь сахаром не показалась! Уверена, что сделали этот «финт» специально, назло мне и Кириллу, чтобы мы не смогли вернуть к жизни Брыся.
Мы с Шакки сидели на корточках перед зацементированным углублением в полу и красноречиво буравили его взглядом.
- Будем ломать? – тоном профессионала-взломщика поинтересовалась девушка, которой такие мелочи, как цемент, бетон и прочее – небольшое недоразумение в жизни.
- Будем, - в том же духе отозвалась я, уступая на сей раз минуту славы Шакки – все-таки она сильнее меня: уровень другой, против правды не попрешь. Да и у нее из оружия - победитовый меч. Как раз по бетону!
Но что легко сказать, то трудно сделать: нужно отцепить ведь только саму строительную смесь, а все остальное – не задеть, а с учетом силушки богатырской у девушки возникли определенные сложности…
Цемент-то, хоть и с изрядным грохотом, вывернули из углубления… Да только вместе с ним самим – по форме оно походило на глубокую округлую кастрюлю, - я вцепилась себе в волосы: со стороны коридора, ведущего в храмовый зал, послышались чьи-то торопливые шаги, гулко отдававшиеся в повисшей тишине.
- Отлично… - с негромким смешком произнесла я, понимая, что ничего нам просто так не дастся. И ведь сбежать никуда нельзя! Коридор отрезан, до дыры в потолке – долго и натужно лететь, чего ни я, ни Шакки, не умеем, а мест, где можно спрятаться, здесь не так уж много – раз и обсчитался.
А шаги все ближе.
Быстро вернув кусок цемента на место, мы с Шакки осмотрелись. Взгляд заметался от одного угла к другому: ни потайных ниш, ни шкафов, даже захудалой шторки нет! Под ногами – деревянные щепки, вперемешку с камешками. А из укрытий, хоть и весьма ненадежных – доски у стены, да сам алтарь.
Хоть вой от отчаяния.
Сейчас зайдет один из местных монахов, и плакал наш план горькими слезами.
- Прячься за досками! – толкая девушку в бок (впрочем, с малозаметным успехом) в сторону нашего последнего спасения. Ухватив одну несколько досок, мы их примостили к углу, между ними и стеной уселась Шакки. А вот мне места не хватало: если сядем обе, то видно будет, что здесь кто-то прячется.
Сейчас лучше не рисковать.
И, за пару секунд до того, как в зал кто-то зашел, я рыбкой нырнула за алтарь и затаилась, боясь лишний раз вздохнуть.
Шаркающие шаги проследовали внутрь, а потом все затихло. В повисшей тишине было слышно, как шуршит о пол хламида пришедшего. Казалось, что можно различить дыхание монаха.
Сердце ушло в пятки – монах неторопливо прошагал внутрь, то ли оглядываясь, то ли осматриваясь.
Царило молчание. Воздух гудел. Как назло зачесалась нога, и сильно так, что хоть вой. И монах, как чувствовал, не спешил уходить.
Обратившись в слух, я старалась ориентироваться на его шаги и шорох одежды, чтобы если он пойдет кругом алтаря, успеть отползти по кругу. Думать о том, что будет, если монах просто перегнется через него, я не стала. Нужно быть оптимистом.
В ушах стучало, перед глазами потемнело – шаги приблизились к доскам. Потом послышалось шуршание-шевеление, точно кто-то поправлял стоявшие доски – меня бросило в холодный пот. Если монах доски поставит слишком близко к стене, то они либо упадут, либо встанут так, что станет понятно – за ними кто-то прячется.
Но проходила секунда другая, за ней следом минута, но никаких восклицаний или проклятий не было слышно. Монах с кряхтением отошел от досок. Ничего страшного не случилось.
От облегчения я выдохнула.
И монах, точно гончая, встрепенулся, чуть ли ни подскакивая к алтарю.
Зажав рот ладонью, я молила в мыслях всех известных богов, чтобы пронесло – пусть неведомая сила свыше внушит монаху, что он ошибся и ему показалось.
В гробовой тишине слышалось, как негромко стучат по полу каблуки башмаков, да что там, мне казалось, что я слышу, как ногти стучат по камню алтаря, за которым я пряталась.
Монах провел ладонью по камню – тут же поднялись клубы пыли. В горле запершило, глаза защипало, но самое страшное – страшно засвербило в носу, захотелось чихнуть. Да так сильно…
Рядом грянул громоподобный по силе чих, да такой сильный, что снова только осевшая пыль взметнулась вверх, а купол – задрожал. Даже любопытно стало, что ж там за монах такой, если от его чиха все сотрясается.
И, шмыгнув носом, монах высморкался (во что – гадать оставалось, то ли платок, то ли в рукав хламиды).
- Вот же… рабочие… Сколько мусора после себя оставили! – закряхтел тот, а потом, развернувшись, вышел, бормоча себе под нос. – Хватит уже с этим ремонтом затягивать – от пыли у нас скоро аллергия будет.
Слышно было, как удаляются прочь от зала шаги, а я не могла поверить, что мы так легко отделались.
Отдышавшись после прихода монаха и незапланированных пряток, мы вернулись к нашим «баранам», из-за которых чуть не попались.
Вынув чашу вновь, мы обступили её с обеих сторон и внимательно оглядели.
Чаша есть, да только в неё – да и снаружи тоже, - цемент залит, а нам она нужна полой. Проблема следующая – что нам делать?
- Мило, очень мило, - буркнула я, поворачивая предмет то одной стороной, то другой. Решение не торопилось прибежать с распростертыми объятиями. Пряталось, определенно. И как нам её теперь от цемента вычищать?
Переглянувшись с девушкой мы с с опущенными головами сели рядом со злополучной чашей и принялись за долгую, нудную, но тем не менее, необходимую работу.
- Отлично, - почти одновременно сказали мы, водружая с грехом пополам очищенную чашу-кастрюлю на её законное место – мол, так оно и было. Изнутри чаша, конечно, выглядела далеко не так, как в лучшие годы: местами все ещё оставался цемент, кое-где были отчетливо видны царапины от нашего с Шакки оружия.
Но мы понадеялись, что нетоварный вид не помешает нам провести ритуал воскрешения.
Что ж… Полдела сделали. Осталось самое малое – найти громоотвод и книгу, желательно с теми молитвами, что воскрешают питомцев.
ГЛАВА 7. Похищение.
- … и пока Брыся воскресим!
- Куда? - переспросил я и по вытянувшемуся лицу Персиваля понял, что не угадал с вопросом. Его бы так по арене поваляли, как Боб меня недавно - помотрел бы я, какими у него будут слух и зрение. Я, честно признаться, вообще с трудом понимаю, какой из трех смотрящих сейчас на меня Персивалей - настоящий. Вроде тот, что слева... Что-то часто меня в последнее время стали бить, однако.
- Пока тебя на ноги поставят, мы сбегаем, трофеи продадим, Брыся воскресим и с тобой уже в кабаке встретимся, отпразднуем!
Все равно ж не отстанет, кластер порченый! Да и дело он, в общем-то, говорит...
- Ладно! - я отпустил лямку походного мешка. Надо сказать, что еще минута перетягивания рюкзака и у меня бы отвалилась рука. Целых костей в ней, кажется, не осталось, а боли я не чувствовал по причине того, что нервных окончаний там не осталось также. - Только 500 золотых мне оставь, а остальное - забирай. И поскольку я вам вместе с мешком и дневник отдаю, черкните там запись для Ани, что со мной все в порядке, пусть она лучше за вами двумя присматривает!
- А деньги-то тебе зачем?
- Меня сейчас из лечебницы быстро выпишут, и ждать я вас буду в кабаке. Что мне там делать одному? Так что эти 500 золотых - на чай.
По презрительной гримасе Персиваля было понятно, что в слове "чай" он отчетливо услышал четыре буквы. И услышал верно.
Помахав мне рукой, Персиваль помчался к рынку. Шакки, сдав (а точнее - спихнув, сбросив, свалив) мое почти бесчувственное тело на руки дежурившим возле лечебницы санитарам, умчалась в том же направлении, преследуемая грузно топающим бармаглотом.
- Ну что? - спросил я у санитаров, державших меня под белы рученьки. - Лечить меня будем? Или добьем, чтоб не мучался?
- Ты наш? - недобро прищурились санитары.
- Ваш! Из "42" я.
- Гильдбилет?
Хорошо, что я его заранее вытащил из рюкзака, перед тем, как Персивалю отдать. Гильдбилет возник у санитаров перед глазами, полыхнув золотой надписью "Пророк". Высшее звание в гильдии, между прочим. Ну и что, что для его достижения особо ничего и не нужно, только постоянное членство в гильдии на протяжении уже забыл скольких месяцев! Все равно на хмурых санитаров это слово произвело магическое действие!
- Ух ты! - воскликнули они чуть ли не хором. - Какая шишка к нам пожаловала! Невероятно! Надо рассказать остальным!
С этими словами меня грубо уронили на пол и помчались по лечебнице, выкрикивая: "К нам зашел раненый пророк!" Тупые боты, чтоб им на единички и нули распасться! Им-то хорошо, у них руки-ноги целы, а мне как главврача теперь искать? А еще гильдлечебница, черт их раздери! Обслуживание - как в нашей районной поликлинике, честное слово!