Вдруг Киа встрепенулась, пригляделась: одна из самок сменила код. Сперва просигналила как надо, подлетел самец того же вида, и они спарились. А потом замигала по-другому, и подлетел самец чужого вида. Прочитав ее послание, решил, что рядом “своя” самка, готовая спариться. А самка вдруг схватила его челюстями и сожрала целиком, не оставив ни лапки, ни крылышка!
Киа присмотрелась к другим светлячкам. Самки получали нужное – сначала самца, потом корм, – всего лишь сменив сигнал.
Киа понимала: судить их не за что. Добро и зло тут ни при чем, просто жизнь идет своим чередом, и часть игроков выбывает. Биология не знает ни добра ни зла, там своя система координат.
Прождав Тейта еще час, Киа вернулась наконец в хижину.
Наутро, когда от надежды остались клочки, она, ругаясь, снова пошла к лагуне. Села у кромки воды, прислушалась, не тарахтит ли лодка в протоке или в дальнем русле.
В полдень она вскочила, заорала: “ТЕЙТ, ТЕЙТ, НЕТ, НЕТ!” И рухнула на колени, упала лицом в ил. Ее будто сносило приливом. Такое знакомое чувство.
21Куп1961
Листья пальм сухо постукивали на знойном ветру, будто костяшки. Отчаявшись дождаться Тейта, Киа уже три дня не вылезала из постели. Ошалев от жары и безысходности, металась она, вся липкая, на мокрой от пота простыне. Иногда высовывала ногу в поисках местечка попрохладней, но впустую.
Она не замечала ни восхода луны, ни дневной охоты филина на голубую сойку. Свист крыльев черных дроздов манил ее на болото, но Киа не шла. Сердце сжималось от криков чаек над пляжем, от их жалобного призыва. Но впервые за всю жизнь Киа не откликнулась на их зов. Она надеялась, что жалость к ним вытеснит из сердца ту, другую боль. Но напрасно.
Ко всему безучастная, терялась она в догадках, чем же оттолкнула от себя близких, почему все ее бросили. Ма. Сестры. Все родные. Джоди. А теперь Тейт. Самые горькие дни в ее жизни (точных дат она не знала) – когда уходили по тропинке прочь от дома ее родные. Белая косынка в гуще листвы. Груда носков на матрасе.
Где Тейт – там для нее и жизнь, и любовь. А теперь он исчез.
– Почему, Тейт, ну почему? – бормотала она в подушку. – Ты же был не такой! Должен был остаться! Говорил, что любишь меня, но нет на свете никакой любви. Ни на кого в целом мире нельзя положиться.
Она поклялась больше никогда никого не любить, никому не доверять.
До сих пор у нее хватало сил и духу выбраться из любой трясины, сделать шаг вперед, какой бы зыбкой ни была почва. Ну и куда привела ее выдержка? Она то проваливалась в неспокойный сон, то пробуждалась.
Вдруг солнце – яркое, разбухшее, злое – обожгло ей лицо. Впервые в жизни она проспала до полудня. За окном что-то прошелестело, и, приподнявшись на локте, она увидела: ястреб Купера, размером с ворона, заглядывает на веранду сквозь проволочную сетку. Впервые за эти дни в ней шевельнулось любопытство. Она встала, и в тот же миг ястреб взлетел.
Киа приготовила болтанку из кукурузной крупы на кипятке, вышла на берег покормить чаек. Те закружились вокруг нее вихрем, и Киа, встав на колени, принялась кидать корм на песок. Чайки облепили ее, щекоча ей руки и колени, и Киа, задрав голову, улыбалась, по щекам катились слезы.
Целый месяц Киа не удалялась от дома – не ходила на болото, не плавала к Скоку за продуктами и бензином. Перебивалась сушеной рыбой, мидиями, устрицами, кукурузной кашей и зеленью.
Когда опустели все полки, Киа выбралась наконец к Скоку пополнить запасы, но болтать с ним, как обычно, не стала. Сделала дело – и уплыла, Скок стоял на причале, растерянно глядя ей вслед. Не привязывайся к людям – или будешь страдать.
Прошло несколько дней, и снова прилетел ястреб Купера, уставился на нее сквозь сетку. Странно, удивилась Киа, косясь на него.
– Привет, Куп!
Ястреб подпрыгнул, взмахнул крыльями и, описав дугу, взмыл ввысь. Любуясь им, Киа решила наконец, что пора проведать болото. Отправилась к лагуне, отвязала лодку и заскользила протоками и ручьями, высматривая птичьи гнезда, перья, раковины – впервые с тех пор, как Тейт ее покинул. И все равно мысли о нем так и лезли в голову. Должно быть, в Чапел-Хилл его увлекли красотки и умные разговоры. Киа не представляла, как выглядят студентки, но куда до них патлатой босоногой девчонке с мидиями!
К концу августа Киа зажила по-прежнему – ходила на лодке, рисовала, искала трофеи. Шли месяцы. Поездки к Скоку она откладывала до последнего и разговаривала с ним скупо, по делу.
Коллекция пополнялась, методично классифицировалась по отрядам, родам и видам, по возрасту согласно состоянию костей, по длине перьев вплоть до миллиметра, по тончайшим оттенкам зелени. И возник чудный сплав науки и искусства, бравших друг у друга лучшее – краски, свет, разнообразие, саму жизнь; крупицы знаний и красоты сливались воедино, превращая хижину в шедевр. Здесь ее мир. Все это – ее спутники с рождения, а она – плодоносящее древо, хранительница чудес.
Коллекция росла, но вместе с нею росло и одиночество Киа. Сердце превратилось в сгусток боли, и никому, ничему не под силу эту боль облегчить – ни чайкам, ни роскошному закату, ни редчайшим из раковин.
Месяцы слились в год.
Такого одиночества ей было не вынести. Она стосковалась по живой душе рядом, по человеческому голосу, теплу, но еще сильней была потребность защититься.
Месяц за месяцем прошел еще год. Потом другой.
Часть IIТрясина
22Снова прилив1965
Киа – девятнадцать лет, длинные ноги, огромные глаза – сидела на пляже Пойнт-Бич, глядя, как пятятся крабы, зарываются во влажный песок. Услышав с южной стороны голоса, она мгновенно вскочила. К ней приближалась, подбрасывая мяч, та самая компания, давно знакомая ей издали, – теперь им уже по двадцать с небольшим. В страхе, что ее увидят, Киа устремилась к деревьям, поднимая клубы песка, и притаилась за толстым стволом дуба, сознавая, что выглядит по меньшей мере странно.
Опять та же история, думала Киа, они смеются, а я прячусь в норку, как песчаный краб. Дитя природы стыдится собственных повадок.
Белобрысая-долговязая, Конопатая-с-хвостиком, Вечно-в-жемчугах и Пухлая-щекастая резвились, хохотали, шагали в обнимку. В свои редкие вылазки в город Киа не раз слышала их насмешки: “Болотная Девчонка донашивает обноски черномазых, меняет мидий на кукурузную крупу, чтоб с голоду не подохнуть”.
Надо отдать им должное, их дружба за эти годы не разрушилась. Достойно уважения. Смеются, дурачатся, но, как говорит Мейбл, друг за дружку горой. “Без подруг, деточка, нельзя, подруги – это навсегда. И никаких клятв тут не нужно. Нет в мире места теплей и надежней стайки подруг”.
Хохоча, они брызгались водой, и, наблюдая за ними, невольно рассмеялась и Киа. С визгом девушки бросились в набежавшую волну, а выйдя на берег, снова обнялись, и улыбка слиняла с лица Киа.
Их смех подчеркивал тишину, в которой она жила. Их сплоченность оттеняла ее одиночество, но о том, чтобы выйти из-за дерева, не могло быть и речи, ведь для них она голь болотная.
Киа невольно залюбовалась самым рослым из ребят. В шортах защитного цвета, без рубашки, он чеканил мяч. Киа смотрела, как играют мускулы под его загорелой кожей. Она знала его имя, Чез Эндрюс, и с тех пор, как он чуть не сбил ее на велосипеде, она не раз видела его с друзьями – то на пляже, то в кафе за молочными коктейлями, то на заправке у Скока.
Когда они поравнялись с ней, Киа уже смотрела только на него. Если кто-то подавал мяч, он бросался за ним, взметая босыми ногами раскаленный песок, так он и оказался совсем рядом с дубом. Занеся руку с мячом, он вдруг оглянулся и встретился глазами с Киа. Подав мяч, снова повернул голову, задержал на Киа взгляд. Волосы у него были черные, как у нее, а глаза светло-голубые, лицо чеканное, очень красивое. По губам скользнула легкая улыбка, он отвернулся и направился к друзьям – уверенный шаг, развернутые плечи.
Но он ее видел. Глядел ей в глаза. Киа бросило в жар, дыхание перехватило.
Компания удалялась вдоль берега, а Киа смотрела на них – точнее, на него. Желание боролось с рассудком. Она следила за Чезом Эндрюсом, и к нему ее влекло тело, но не сердце.
Назавтра она вернулась – опять во время прилива, только в другой час, – но пляж был пуст, лишь кулики попискивали да семенили по мелководью крабы.
Киа решила обходить пляж стороной, держаться ближе к болоту, искать птичьи гнезда и перья. Жизнь научила ее гасить любые чувства, не давать им разгореться всерьез.
Но у одиночества свой компас. И на другой день она вернулась на пляж, надеясь увидеть Чеза. И на третий тоже.
Как-то под вечер, так и не дождавшись Чеза Эндрюса, Киа выходит из хижины, ложится на узкой песчаной косе, омытой волной. Устраивается на мокром песке, раскидывает руки и ноги. Закрыв глаза, перекатывается на бок, к морю поближе. На влажном песке остаются вмятины от ее рук и бедер, поблескивают и тускнеют. Подкатившись к самой кромке воды, она чувствует кожей, как рядом бурлит океан, и внутри возникает вопрос: когда коснется меня волна? Где она меня коснется?
Набегают на песок пенные волны, будто тянутся к ней. Трепеща в ожидании, она дышит всей грудью. И не спеша подбирается к воде. Едва не ткнувшись лицом в песок, приподнимает голову, вдыхает соленый, прогретый солнцем воздух. Я близко, совсем близко. Волна уже здесь. Когда же мы встретимся?
Жар нарастает внутри. Песок под ней влажный, все слышней рокот прибоя. Киа замедляет движение, ждет, когда ее лизнет океан. Скоро, скоро. Она заранее предвкушает.
Так и тянет приоткрыть глаза, посмотреть, долго ли еще. Но Киа терпит, жмурится крепче и сквозь полуприкрытые веки видит лишь кусочек солнца.
Вдруг она ахает – волна подталкивает ее, лижет ноги, омывает спину, затекает под голову, и волосы полощутся в воде чернильными струйками. Киа бросается навстречу волне, несущей осколки раковин, и океан заключает ее в объятия, прижимает к могучей груди. Не одна.