– Что-нибудь еще вам известно о подвеске или об их отношениях?
– Почти ничего. Даже не знаю точно, сколько они встречались. Да и никто, наверно, не знает. Он это скрывал. Я же говорила, месяцами от меня таился. А после того как рассказал, я всякий раз гадала, с кем он на катере выходит – с друзьями или с ней.
– Да, разберемся, обещаю.
– Спасибо. Наверняка это зацепка.
Патти Лав собралась уходить, Эд вскочил, распахнул перед нею дверь.
– Если вам нужно поговорить, Патти Лав, приходите когда угодно.
– До свидания!
Закрыв за ней дверь, Эд вернулся за стол, и Джо спросил:
– Ну, что скажешь?
– Если подвеску с Чеза сняли на вышке, тогда хотя бы вырисовывается круг подозреваемых, наверняка кто-то с болота тут замешан. У них там свои законы. Только не знаю, хватило бы у девушки сил столкнуть такого здоровяка, как Чез, в эту дыру.
– Может, она его заманила на вышку, заранее открыла решетку да и столкнула его в темноте, а он даже не увидел, что решетка распахнута, – предположил Джо.
– Возможно. Неочевидно, но возможно. Несерьезная какая-то улика. Подвеска, которой нет.
– Пока что это единственная наша зацепка. Не считая следов, которых нет, и непонятных красных волокон.
– Да.
– Одного не пойму, – недоумевал Джо, – зачем ей подвеску снимать. Даже если он ее обманул и она решила его убить. Допустим, это мотив, хоть и притянутый за уши, – так зачем же снимать подвеску, ведь это ее сразу выдаст с головой?
– Знаешь ведь, как это бывает. Во всяком деле об убийстве что-нибудь да не сходится. Преступники ошибаются. Может, ее взбесило, что он до сих пор носит подвеску, и после убийства она взяла ее да и сдернула. Не подумав, что подвеска связывает ее с убийством. Ты же сам рассказывал, что у Чеза были на болоте какие-то дела. Может, ты и прав, только не наркотики, а женщина. Эта женщина.
Джо заметил:
– Все одно, наркотик.
– А болотный люд следы заметать умеет, они же охотники – и зверя выслеживают, и силки ставят, и капканы, и прочее. Что ж, вреда не будет, если мы туда съездим, побеседуем с ней. Спросим, где она была той ночью. И про подвеску тоже спросим – припугнем ее чуток.
Джо отозвался:
– Знаешь к ней дорогу?
– По воде – не уверен, а на машине – думаю, доберусь. По той извилистой грунтовке, мимо длинной цепи лагун. Помнится, несколько раз приходилось туда выезжать, к ее отцу. Работенка была не из приятных.
– Когда поедем?
– Чуть свет, чтобы с утра пораньше ее застать. Завтра. Но сначала еще раз наведаемся к вышке, поищем эту подвеску. Вдруг она там и валяется?
– С чего бы ей там валяться? Мы же все обшарили, искали следы, улики, зацепки.
– Все равно надо. Поехали.
Позже, прочесав ил у подножия вышки сначала граблями, потом руками, они заключили, что подвески с раковиной тут нет.
Бледные лучи рассвета сочились сквозь пелену облаков, когда Эд и Джо пустились по грунтовке через торфяники к дому Болотной Девчонки, пока та не уплыла. Несколько раз сворачивали не туда – в тупик или к какой-нибудь развалюхе. Из одной хибары раздался вопль: “Шериф!” – и прыснули во все стороны голые люди, попрятались в ежевичнике.
– Долбаные торчки! – прорычал шериф. – Самогонщики, те хоть одетые ходили.
Но вот и поворот к хижине Киа.
– Нам сюда, – сказал Эд.
Неуклюжий пикап свернул на тропу, почти беззвучно подкатил к хижине и остановился футах в пятидесяти от крыльца. Шериф и его помощник бесшумно выбрались из машины. Эд постучал по деревянной раме сетчатой двери:
– Эй! Хозяева дома? – Никто не ответил, и он постучал снова. Выждали минуты две-три. – Обойдем вокруг, посмотрим, здесь ли ее лодка.
– Не надо. Вот, похоже, бревно, к которому она лодку привязывает. Нету ее, теперь ищи-свищи! Черт! – с досадою сказал Джо.
– Да, услыхала, как мы подъезжаем. Кролика спящего и того услышит.
В следующий раз выехали затемно, пикап оставили подальше от хижины, а лодку обнаружили привязанной к бревну. Но на стук снова никто не отозвался.
– Здесь она, следит за нами, – прошептал Джо. – А как иначе? Притаилась среди этих чертовых пальм. Где-то рядом, нутром чую. – Он заозирался, шаря глазами по зарослям.
– Нет, так не пойдет. Если отыщем улики, получим ордер. Поехали отсюда.
26К берегу греби1965
Поначалу Чез приплывал в лагуну Киа каждый день, закончив работу в “Вестерн Авто”, и они отправлялись в дальние протоки с берегами, поросшими дубняком. В субботу с утра Чез взял Киа на вылазку вдоль океанского побережья, где она никогда не бывала – для ее лодки слишком далекое путешествие. Там, вместо знакомых ей плавней с бесконечными камышами, повсюду, куда ни глянь, поблескивала прозрачная вода, а по берегам стояли пронизанные солнцем кипарисовые рощи. Меж водяных лилий и изумрудных, напоенных светом речных трав замерли белоснежные цапли и аисты. Устроившись, будто в креслах, на огромных корнях кипариса, Киа и Чез уплетали бутерброды с острым плавленым сыром и чипсы и улыбались, глядя, как возле их ног плавно скользят по воде гуси.
Как большинство людей, к болоту Чез относился потребительски – дескать, здесь надо рыбачить, ходить на лодке, а то и вовсе его осушить – и дивился, что Киа знает каждый поворот, каждое дерево, каждую корягу. Он посмеивался, видя, как осторожна Киа – чуть что замедляет ход, бесшумно проплывает мимо оленей, боится спугнуть птицу с гнезда. Равнодушный ко всякой живности и раковинам, он только плечами пожимал, когда Киа что-то зарисовывала в блокноте или подбирала перо для своей коллекции.
– Зачем ты рисуешь траву? – спросил он однажды, когда они сидели на кухне.
– Не траву, а ее цветки.
Чез расхохотался.
– У травы цветов не бывает!
– Еще как бывают! Видишь вот эти лепестки? Совсем крохотные, изящные. Каждый вид цветет по-своему.
– Ну и на что тебе это?
– Я веду записи, чтобы больше узнать о болоте.
– Знать о нем нужно одно: где тут рыбные места, а уж это я тебе расскажу, – ответил Чез.
Киа посмеялась, подыгрывая ему, – это было на нее не похоже. Она предавала себя, чтобы не остаться в одиночестве.
В тот же день, проводив Чеза, Киа отправилась на болото одна, но одинокой себя не чувствовала. Она разогналась чуть сильнее обычного – длинные волосы развеваются по ветру, на губах легкая улыбка. При мысли, что скоро они снова увидятся, будут вместе, у нее будто крылья за спиной вырастали.
И вдруг, огибая островок высокой травы, она увидела Тейта. Он был довольно далеко, ярдах в сорока, и не услышал ее мотора. Киа тут же заглушила мотор и, схватив весло, укрыла лодку в тростнике.
“На каникулы приехал”, – прошептала она. За эти годы Киа видела его несколько раз, но издали. И вот он, тут как тут, непослушные кудри выбились из-под красной кепки, лицо бронзовое от загара.
Тейт в высоких болотных сапогах стоял в лагуне, набирал пробы воды в крохотные склянки. Не в банки из-под варенья, как в детстве, а в пробирки, что позвякивали в специальном ящике. Настоящий ученый, она ему не ровня.
Киа не повернула сразу прочь, какое-то время наблюдала за ним, размышляя о том, что, наверно, ни одна девушка никогда не сможет забыть свою первую любовь. И, протяжно вздохнув, поплыла назад тем же путем.
На другой день, когда Чез и Киа плыли вдоль берега к северу, за ними увязались дельфины. День был пасмурный, над водой стелился туман, будто щекотал волны. Чез выключил мотор, достал губную гармошку и принялся наигрывать старинную песню “Майкл, к берегу греби”, щемящую, мелодичную, – в 1860-х ее пели рабы, когда шли на веслах к материку с прибрежных островов Южной Каролины. Эту песню напевала Ма, когда мыла полы, и Киа смутно помнила слова. К катеру, будто привлеченные музыкой, подплыли дельфины, уставились любопытными глазами на Киа. Двое прижались к самому борту, и Киа, наклонившись к ним близко-близко, тихо завела песню:
Майкл, к берегу греби, аллилуйя!
Ты, братишка, подсоби, аллилуйя!
Мой отец в краях чужих, аллилуйя!
Майкл, к берегу держи, аллилуйя!
Иордан-река без конца и края,
А на том на берегу – матушка моя родная. Аллилуйя!
Иордан-река, вода ледяная,
Тело холодит, душу согревает. Аллилуйя!
Еще несколько мгновений дельфины смотрели на Киа, а потом скрылись под водой.
Шли недели, Чез и Киа валялись вечерами на пляже, нежились на нагретом песке под крики чаек. Чез не брал ее в город, не водил ни в кино, ни на вечера танцев босиком – только они вдвоем, да болото, да небо и море. Чез не пытался ее поцеловать, лишь брал за руку или обнимал за плечи прохладными вечерами.[12]
Однажды он задержался у нее до темноты, и они сидели на пляже под звездами, у костерка, плечо к плечу, под одним одеялом. Пламя выхватывало из мрака их лица, берег позади был погружен в темноту. Заглянув ей в глаза, Чез спросил: “Можно тебя поцеловать?” Киа кивнула, он наклонился и поцеловал ее, сперва осторожно, потом решительно, по-мужски.
Они легли на одеяло, и Киа прижалась к нему, ощутила его сильное тело. Чез крепко обнял ее, притянул к себе за плечи – и все. Больше ничего. Киа вдыхала его запах и запах моря, наслаждаясь такой непривычной близостью.
Через несколько дней Тейт, аспирант на каникулах, впервые за пять лет направил лодку в протоку Киа. Он и сам не понимал, почему за все это время ни разу ее не навестил. Наверно, из трусости и стыда. Наконец он ее разыщет, скажет, что все эти годы любил ее, попросит прощения.
Все четыре года учебы он уверял себя, что Киа не впишется в ученый мир, куда он стремился попасть, и до последнего курса старался ее забыть. Тем более в Чапел-Хилл было на кого посмотреть. Случилось у него и несколько серьезных романов, но никто не мог сравниться с Киа. Теперь он знал о ДНК, изотопах и простейших, но знал и еще кое-что: без нее ему не дышится. Да, Киа не прижилась бы в научном мире, о котором он мечтал, зато теперь он сможет вернуться в ее мир.